Часть 3. Описания реликтовых гоминоидов в источниках эпохи античности и средневековья

Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 6(8), 2020.

От редакции: этот перевод, как и предыдущие части статьи, был послан на вычитку Д. Ю. Баянову — но, к сожалению, Дмитрий Юрьевич не успел его прочитать: 1 июня 2020 года он скончался…

Античность

Наверно, самым известным источником информации о гоминоидах является Тит Лукреций Кар (около 99 — около 55 г. до н. э.), который в пятой книге своей поэмы «О природе вещей» («De rerum natura») описывает расу «порождений Земли», древних людей:

Люди, тогда на полях проживавшие, были грубее,
Как и должно быть, затем что взрастила их грубая почва.
Кости внутри у них были гораздо крупнее и тверже;
Чрево их с жилами связано было далеко плотнее;
Холод и жар их поэтому не донимали так скоро,
И перемена напитков и пищи на них не влияла.
Так в продолжение множества солнечных круговращений
Люди вели свою жизнь в состояньи бродячем, как звери.
<…>
Люди тогда не умели еще ни с огнем обращаться,
Ни укрывать свое тело звериною шкурой и мехом;
Но проживали в лесах они, в горных пещерах и рощах
И закрывали ветвями кустов свои огрубелые члены,
Чтоб обеспечить себя от ударов дождя или ветра.
<…>
С ловкостью рук чрезвычайной, с большою проворностью бега
Люди на диких животных охотились в дебрях лесистых
С помощью брошенных камней и грузной, огромной дубины.
Многих сражали они, от иных же скрывались в пещерах.
Люди ночною порой, наподобье щетинистых вепрей,
Членам нагим доставляли покой, на земле распростершись,
В листья сухие и ветви деревьев зарывшись глубоко.

Современные естествоиспытатели и историки науки хвалят Лукреция за его прозорливое предвидение (или это следует называть ретроспекцией?) в изображении того, что один специалист назвал «удивительно точной для своего времени картиной внешнего облика и жизни доисторического человека». И все же никто никогда не решался озвучить вопрос: как же все-таки Лукрецию удалось постичь то, что наука благодаря Дарвину и современной археологии узнала лишь два тысячелетия спустя? То, что Лукреций не полагался ни на ясновидение, ни на знания, полученные от инопланетных пришельцев, очевидно следует хотя бы из того, что его описание происхождения этих же «лесных людей» выглядит совершенно фантастическим (точнее, не превосходящим по прозорливости то, что демонстрировала современная ему античная наука). Особо отметим, что доисторический человек Лукреция не обладал даром речи, не изготавливал орудий труда, не пользовался огнем, не носил одежды и не строил жилищ — то есть не делал ничего того, что характерно для «дикарей», чья жизнь и быт в принципе могли бы послужить моделью для этих реконструкций.

Для гоминолога существует только один ответ: проницательность древних философов в этом вопросе продиктована тем, что в качестве моделей для своих портретов доисторического человека они использовали реликтовых гоминоидов. Исходя из современной (для них) реальности, они знали о покрытом шерстью гоминоиде, одетом в звериные шкуры «варваре» и о своем собственном цивилизованном «я». На основе этих трех точек развития человека они наметили в своем воображении кривую его исторического развития. Это было ненамного труднее, чем, глядя на «щетинистых вепрей», догадаться о происхождении домашних свиней и сопроводить эти догадки описанием жизни их диких предков.

Мы не знаем, почему Лукреций не назвал свои модели открыто, но можем предположить, что он не хотел смешивать естественную историю с образами сатиров, фавнов и т. п. — ибо таковы были основные названия гоминоидов в греко-римском мире его времени. Однако древние авторы время от времени использовали эту терминологию, причем в довольно обыденном контексте. Согласно Плутарху, когда римский полководец Сулла в 86 году до нашей эры, разграбив Афины, возвращался со своей армией в Италию, он вошел в Диррахий (современный Дуррес в Албании) — и там произошло следующее событие:

«Невдалеке от Диррахия расположена Аполлония, а с нею рядом Нимфей — священное место, где в горах, среди зелени лесов и лугов, бьют источники неугасимого огня. Рассказывают, что здесь поймали спящего сатира, такого, каких изображают ваятели и живописцы. Его привели к Сулле и, призвав многочисленных переводчиков, стали расспрашивать, кто он такой. Но он не произнес ничего вразумительного, а только испустил грубый крик, более всего напоминавший смесь конского ржанья с козлиным блеянием. Напуганный Сулла велел прогнать его с глаз долой» (Плутарх. Сулла. 27; пер. В. М. Смирина).

Этот драгоценный пример античного свидетельства в некоторых ключевых деталях подтверждается современными наблюдателями: например, у нас есть два сообщения (одно из Центральной Азии, другое с Кавказа) о людях, буквально спотыкавшихся о крепко спящего гоминоида. Кроме того, довольно хорошо представлены в наших архивах случаи пленения или убийства реликтовых гоминоидов во время военных действий, на которые сапиенсы так горазды в самые различные эпохи.

Географ Павсаний (II в. н. э.) в своем «Описании Эллады» говорит, что раса силенов должна быть смертной, поскольку известны их могилы. Он также говорит, что, когда сатиры стареют, их называют силенами. И когда мы читаем в «Естественной истории» Плиния Старшего, что «сатиры не имеют в себе ничего, присущего обычному человеку, кроме человеческого облика», то без труда понимаем, что он имеет в виду. В античном искусстве бытовали как реалистические, так и «сюрреалистические» (или скорее символические) представления о гоминоидах. Исследователи, которые, помня о традиционных звериных (копыта, рога и хвосты) атрибутах сатиров и подобных им существ, склонны думать о них как о чисто мифологическом феномене, по-видимому, не лучше тех, кто в нежном возрасте слишком близко к сердцу принимает сказочные атрибуты Санта-Клауса.

В данном случае есть смысл попытаться рассмотреть за «деревьями» маски «лес» биологической реальности. Символические признаки гоминоида в искусстве и фольклоре первоначально служили цели идентификации его как совершенно особого существа, отличающегося как от человека, так и от животных. Кроме того, символизм подобен эвфемизму: он имеет тенденцию прирастать, усиливаться под влиянием мощных эмоций и нагнетания тайны, а это всегда было неотъемлемой частью отношений человека с гоминоидом. Тут, однако, мы снова подходим к еще одной самостоятельной и обширной теме, которую из-за недостатка места вряд ли уместно развивать в рамках этой статьи.

Помимо изрядного количества мифологических образов, сыгравших немалую роль в европейской культуре, мы обязаны «классическим» гоминоидам греко-римской эпохи такими понятиями, как «сатириаз» и «нимфомания», которые отражают определенные черты гоминоидной этологии и намекают на проблемы взаимоотношений человека с существами, наделенными такими особенностями поведения. Кроме того, можно вспомнить один-два анатомических термина, которые, по-видимому, отражают определенные особенности гоминоидного телосложения. (При этом не следует забывать, конечно, о восходящем к фавну термине «фауна», а также ошибочном переносе названий «Пан» и «Сатирус» на представителей семейства Pongidae¹.)

Средневековье

Присутствие гоминоидов в средневековой Европе подробно описано в книге Бернхаймера «Дикие люди в средние века» (BERNHEIMER, RICHARD. Wild men in the Middle Ages. Cambridge: Harvard University Press. 1952). Собранные в ней доказательства тем более впечатляют, если учитывать, что автор относится к «дикому человеку» откровенно предвзято и считает героя своей книги вымыслом, а не фактом. Однако даже эта сокровищница гоминологии не могла охватить все богатство темы, и в качестве примера опущенного материала мы могли бы упомянуть Альберта Магнуса (1193—1280), охарактеризованного во всех современных энциклопедиях как «философа, глубоко интересующегося естественными науками». В своей книге «De Animalibus» он описывает недавнее (на момент написания книги) пленение в Саксонии пары — самца и самки — обитающих в лесу волосатых чудовищ, очень похожих по форме на людей. Самка умерла от заражения крови, вызванного укусами собак, а самец продолжал жить в неволе и даже научился использовать, хотя и очень несовершенно, несколько слов. Отсутствие разума у этого существа, заключает Альберт, подтверждается, помимо всего прочего, его неумеренной похотью, проявляющейся в постоянных попытках приставать к женщинам.

(Продолжение следует.)

Перевод Григория Панченко

ОТ РЕДАКЦИИ

Мы знали, что у автора наши «послесловия» вызывают и интерес, и согласие, и возражения. Знали мы и то, что после выхода майского номера он готовил статью, посвященную редакционным комментариям «Горизонта», — и слов согласия в ней было больше, чем полемических расхождений. Увы, эта статья осталась недописанной и уже никогда дописана не будет…

А сейчас — новые комментарии, посвященные уже публикации в июньском номере.

Случай поимки того, кого Плутарх именует сатиром, в «священном месте» под Диррахием довольно характерен: такие вот «места» — священные рощи, капища нимф и т. п. — были в каком-то смысле аналогами заповедников, потому что туда очень редко заходили непосвященные… и обитавшая там живность (даже такая) отвыкала от осторожности. Римскому полководцу, конечно, эти законы были не писаны, так что его легионеры вполне могли застать обитателя таких рощ врасплох.

Голос «сатира» тоже характерен: во всяком случае, для кавказского алмасты один из типов его крика описывается как похожий на блеяние.

Относительно того, что «напуганный Сулла велел прогнать сатира с глаз долой». Сулла был человеком, которого напугать чем-либо — реальным или «сверхъестественным» — довольно трудно: в последующие тысячелетия о таких, как он, говорили «не боится ни бога, ни черта». Тем более непонятно, как он мог испугаться того, кто уже скручен, приведен к нему в качестве пленника, подвергнут допросу, пускай и безрезультатному. Но тут все просто: в классических переводах на русский (мы использовали общепринятый перевод В. М. Смирина) и большинство европейских языков издавна утвердился некоторый сдвиг понятий. Как говорят специалисты, более правильное значение тут — не «страх», а «отвращение», «омерзение». Т. е. Сулла распорядился прогнать (хорошо хоть не убить!) сатира, убедившись, что он не «лесное божество», пусть и низовой природы, а какое-то отвратительное, не обладающее разумом создание.

О каких «одном-двух» анатомических терминах, дополняющих понятие «сатириаз» и «нимфомания», говорит Д. Ю. Баянов? Скорее всего, о «приапизме» (аналогично соотносимом с… незаурядными возможностями гоминоидов в сексуальном деле) и «пучке фавна»: частичном гипертрихозе, при котором у человека образуется некое подобие «волосяного хвоста» — такого же вида и на том же месте, как обычно изображают у силенов и фавнов. Разумеется, в тех случаях, когда их не изображают фактически полностью антропоморфными, хотя и покрытыми шерстью.

Финикийское серебряное блюдо эпохи ранней античности на позднеантичной римской вилле — нередкое явление: богатые римляне регулярно бывали заядлыми коллекционерами старинных предметов искусства. Гоминоидных фигурок там действительно вычеканено четыре, но это, скорее всего, не разные особи, а разные эпизоды одной и той же сцены. Камнем гоминоид замахивается, не атакуя, а обороняясь: его противник — воин на колеснице, при полном комплекте вооружения, включая боевой лук и колчан стрел… Так что, видимо, для реликтового гоминоида, несмотря на его телесную мощь и камень в руке, эта встреча должна закончиться печально: грядущей победе над ним и посвящена эта «охотничья» композиция.

Бесшерстные, вытертые участки на локтях и коленях, а также сравнительно слабая оволошенность кистей рук и ног — тоже те признаки, которые подтверждаются современными наблюдениями.

Утверждать, что на одном из приводимых в статье рисунков изображен «гоминоид и человеческое существо», мы бы не стали: возможно, это мифологическая сцена, и рядом с «Силенопаппосом» — нимфа или богиня. Другой вопрос, что она в любом случае наделена человеческой анатомией, так что контраст с «соседом» впечатляющий.

Почти столь же впечатляющим выглядит мимолетное упоминание о «недавних» исследованиях Джейн Гудолл — на настоящий момент уже весьма давних! Кстати, она всегда положительно относилась к криптозоологии (как вообще, так и к ее гоминологической области) и сейчас тоже продолжает ее поддерживать.

Что касается средневековых описаний, в том числе и сопровождающихся иллюстрациями (в том числе крайне характерными!), то их число действительно велико… но это тема для самостоятельной статьи или цикла статей, а не к этой публикации.

---

¹ На момент написания статьи так именовалось семейство, объединяющее всех человекообразных обезьян, от шимпанзе и горилл до орангутанов, — но не включающее человека. В современной систематике оно «раздроблено», так как на самом деле человек в эволюционном смысле гораздо ближе к тем же шимпанзе и гориллам, чем все они — к орангутанам. Вышеупомянутые термины издавна, еще до формирования современной научной номенклатуры, применялись к разным видам человекообразных обезьян, а шимпанзе и сейчас носит название Pan troglodytes — причем вплоть до 1934 г. равноправным вариантом оставалось Pan satyrus. (Примеч. ред.)