(Модернизированная мифология)

Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 8(46), 2023.

Нынешним читателям Исидор Яковлевич Гуревич (1882—1931) практически неизвестен, да и своим современникам был известен как скорее драматург и журналист, чем собственно прозаик, и скорее как сатирик (он сотрудничал в том числе и со знаменитым «Сатириконом», не став там, правда, звездой первой величины), чем фантаст. Но — 1909 год, первые уверенные шаги по воздуху (на сотни метров в высоту, а в длину на многие километры, порой даже десятки километров!); Фарман, Блерио и другие — еще не марки самолетов, а живые и совсем молодые люди; в России демонстрационные полеты (а других пока и нет нигде) совершают лишь иностранцы, только через год в небо поднимется Уточкин… Люди той поры от авиации ждут примерно того же, чего «шестидесятники» ждали от космоса. Восторг, ирония, предвкушение торжества нового всемирного языка, надежды на неизбежное в «крылатом» будущем политическое переустройство (разве может быть иначе?!) — и связанные с этим же страхи… Словом, совершенно фантастическое мироощущение!

Показательно, что в этом рассказе изобретателю-«традиционалисту» Дедалу не дано вкусить плодов победы: современные авторы, наоборот, скорее бы нашли способ увидеть превосходство воска, перьев и романтики машущего полета над бездуховностью бензиномотора…

…Гуревич, в отличие от большинства сатириконцев, в эмиграцию не подался. Умер он в городе, который сейчас снова зовется Санкт-Петербург; не дожив и до 50 лет, но, насколько известно, своей смертью — у него смолоду было плохое здоровье. В конце жизни ему, конечно, довелось осознать, насколько «не такими» оказались и надежды, и опасения 1909 года…

— Икар, Икар, погляди ввысь! — закричал Дедал, завидев аэроплан, птицей кружившийся в воздухе.

Икар выпустил из рук перья, из которых он приготовлял себе крылья, и задрал голову кверху.

 — Родитель мой, да это плагиат! Кто-то украл нашу идею. Давай, родитель мой, слепим живее крылья и полетим за мародером вдогонку… Родитель мой, мы его поймаем!

 — Что пользы, Икар, в том, что мы его настигнем? Ведь у нас нет аэропланной конвенции ни с одной державой…

 — Родитель мой, я, кажется, вижу Тата­ринова!¹

 — Тем хуже, дитя мое, для нас: рус­ская Государственная дума не признала бы за нами права аэропланной собственности, как не признала права литературной собственно­сти за иностранными писателями… Наконец, не забудь, что мы для нее не только ино­странцы, но и инородцы, да еще бежавшие от гнева царя Миноса…

 — Родитель мой, — снова вскричал Икар, — прости, что язык мой нечаянно солгал тебе: это не Татаринов, а Вильгельм II.

 — Не ошибаешься ли ты, Икар? — недо­верчиво спросил Дедал.

 — Родитель мой, я отчетливо вижу усы его, грозно глядящие в небо.

 — У тебя, Икар, глаза моложе моих; быть может, ты и прав… Вглядись попристальней… Что видишь ты еще?

 — Родитель мой, я вижу крупповскую пуш­ку, жерло которой обращено на всю Европу².

 — Эге, — задумчиво сказал Дедал, заки­дывая край тоги подальше за плечо, — Виль­гельм, кажется, пытается завести и воздуш­ную флотилию. Недурно задумано!

 — Родитель мой, но, верно, и Россия создаст воздушный флот.

 — Сын мой, пожалуй, из уст твоих вырвалась правда, но мы ведь не знаем, кто будет строить ей этот флот, если Жозефы, то не миновать ей и воздушной Цу­симы.

Аэроплан взвивался все выше и выше.

Дедал с Икаром, словно очарованные, смотрели на его движения.

 — Несчастный, остановись, не то Зевес тебя покарает за дерзость! — крикнул Дедал.

Но аэроплан взвивался все выше и выше.

 — Смотри, Икар, как он безумно свершает свой полет… но сейчас под паля­щими лучами солнца растает воск, скреп­ляющий отдельные части машины, и она камнем полетит вниз…

 — Родитель, гляди, гляди, — перебил отца Икар, — он замер на одном месте, — и, бле­стя глазами, воскликнул: — В чем секрет?!

 — А, понимаю! он нашел «принцип неподвижного висения в воздухе³», — сказал Дедал.

 — Гляди, гляди, родитель мой, хвостом он вертит, словно птица, как рулевой — рулем! — восторгался Икар.

 — Не горячись, Икар, и мы с тобой по­летим. Не будь я Дедал, который построил Кноссийский лабиринт, я потерял бы теперь надежду, но я, сын мой, Дедал! Мы полетим!!

Икар не мог оторвать своего взора от аэроплана.

 — Родитель мой, — сказал он, — я пред­вижу, что эта летательная машина получит широкое применение…

 — Довольно, Икар, любоваться чужим творением, принимайся живей за работу! — приказал Дедал.

Аэроплан стал стремительно спускаться вниз. На расстоянии трех саженей от земли он остановился.

 — Эй, старик, брось глупую затею! Куда тебе угнаться за цеппелином! Неужели ты на искусственных крыльях думаешь тягаться с бензиномотором?! Не морочь хоть маль­чишку!! — раздался голос на языке эспе­ранто… — Чего ж ты молчишь?!

Но старик сделал вид, что не понимает эсперанто, и продолжал свою работу. Икар деятельно помогал.

---

¹ Изобретатель, который в том же 1909 году, когда был написан этот рассказ, получил государственную субсидию в 50 тысяч рублей для постройки летательного аппарата под названием «Аэромобиль». Проверочная комиссия, посетившая мастерскую изобретателя после того, как вся сумма была истрачена, обнаружила недостроенный аппарат совершенно фантастической конструкции, больше всего напоминающий помесь люстры, тележки и вентилятора, и отказала Татаринову в дальнейшем финансировании. (Здесь и далее — примеч. ред.)

² Не только в описываемое время, но и позже, даже в начале Первой мировой войны, на аэропланы еще не ставилось никакого вооружения. Так что здесь налицо своего рода взгляд в будущее…

³ Воплотить этот принцип в жизнь обещал своим спонсорам как раз Татаринов. Впрочем, дальнейшие события показывают, что объект, о котором идет речь, — скорее не аэроплан, а цеппелин, т. е. дирижабль.