(Окончание.)

Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 7(9), 2020.

Королевская власть

В XVI веке происходит эволюция самого представления о королевской власти. Древние изречения «Король — это закон», «Король Франции обязан лишь Богу и мечу» наделяются новым смыслом. Божественное право французского монарха было освящено давней традицией и никогда не оспаривалось¹. Эпитет «отцовская» — торжественное обращение к Людовику XII в 1506 году — был всего лишь точным определением сути и специфики этой власти.

Максиму «Rex solutus a legibus» в то время понимали и переводили примерно так: король не подчиняется обычным законам, он может упразднять те, что были приняты его предшественниками, он имеет право жить и действовать без земного контроля, он воплощает и концентрирует в себе власть, которую больше не разделяет с феодалами.

Однако никто не сомневался, что король должен уважать сам и заставлять уважать других божественные законы и законы природы, разделяющиеся на христианские и обычные. В обращениях к монарху часто звучали древние принципы: «Сир, вы можете все, но вы не должны желать всего, что вы можете», «Сир, мы ваши смиренные и послушные слуги, но с нашими собственными привилегиями». Иными словами, магистраты, депутаты от провинций, как в личном обращении, так и с трибуны, не колеблясь, могли призвать государя к порядку.

В связи с этим необходимо вспомнить, на каких основаниях зиждилась эта власть.

Прежде всего еще раз хочу отметить, что монархическая идея, равно как и идеология монархии во Франции были наиболее древними и разработанными по сравнению с любым другим европейским государством. Франкские короли первыми среди правителей варварских королевств восприняли обряд помазания на царство².

Коронация Карла Великого (которого французы искренне считали национальным императором и национальным героем королевства) в соборе Святого Петра в Риме 25 декабря 800 года стала своеобразным эталоном для всех последующих коронационных церемоний.

С 1137 года французские самодержцы короновались в древнем Реймсском соборе, с которым была связана красивая легенда о Священном сосуде. Она стоит того, чтобы быть описанной подробно.

Легенда эта гласит, что в день крещения Хлодвига толпа помешала священнику, несшему святой елей, попасть в храм к назначенному сроку; тогда голубка, спустившись с неба, принесла святому Ремигию в сосуде, то есть в небольшой склянке, бальзам, которым предстояло быть помазанным королю франков: в этом сверхъестественном помазании потомки, наперекор истории, усмотрели не только посвящение Хлодвига в христиане, но и первую во Франции коронацию. Небесная жидкость — сохраняемая в том самом сосуде, в каком она спустилась с небес, в Реймсе, в аббатстве Святого Ремигия — была призвана отныне служить для всех посвящений в короли.

Как и когда родилась эта легенда? Первый по времени автор, изложивший ее, — Хинкмар Реймсский. Он рассказал ее со всеми подробностями в своем «Житии святого Ремигия», сочиненном в 877 или 878 г., однако сочинение это, широко известное, неоднократно пересказывавшееся и больше, чем любое другое, способствовавшее распространению легенды о Священном сосуде, — отнюдь не первое и не единственное сочинение, в котором беспокойный прелат коснулся этой легенды.

Еще 8 сентября 869 г. в составленном им протоколе венчания Карла Лысого лотарингской короной, состоявшегося в Меце, Хинкмар Реймсский совершенно недвусмысленно упомянул именно эту историю: для помазания своего повелителя, пишет Хинкмар, употребил я не что иное, как чудесный елей.

Выдумал ли Хинкмар всю историю со Священным сосудом с начала до конца? В этом его не раз обвиняли. Вообще этот архиепископ, которого папа Николай I заклеймил как обманщика и который в самом деле не раз грешил подделками, не пользуется большим уважением среди эрудитов.

Однако практически невозможно поверить, что Хинкмар, при всей своей дерзости, в один прекрасный день просто-напросто предъявил взорам духовенства и паствы склянку, полную елея, и постановил, что отныне ее следует считать божественной: подобное заявление нужно было как-то обставить — сослаться на откровение или находку. В текстах, однако, ни о чем таком не говорится. Между тем один из наиболее проницательных эрудитов XVII века Жан-Жак Шифле уже давно отыскал иконографический источник легенды о Священном сосуде.

На мой взгляд, происхождение легенды можно представить следующим образом. Было бы странно, если в Реймсе очень рано не начали сохранять некие — то ли подлинные, то ли мнимые — реликвии славного обряда, превратившего франков из племени язычников в народ христиан. В полном согласии с привычками того времени там могли, например, начать показывать паломникам сосуд, из которого Ремигий черпал елей для помазания Хлодвига, а возможно, и несколько капель этого самого елея. Между тем из множества документов мы знаем, что святыни и реликвии в ту пору часто хранились в особых вместилищах, имевших форму голубки; их обычно вешали над алтарем. С другой стороны, на изображениях крещения Хлодвига или даже — впрочем, гораздо реже — крещения простых верующих над человеком, принимающим крещение, часто видна голубка, символ Святого Духа. Народное сознание всегда охотно отыскивало в символических образах отсылки к конкретным событиям: для появления легенды о чудесной птице было достаточно соседства ковчега, заключающего в себе какие-либо реликвии Хлодвига и Ремигия, с мозаикой, сюжетом которой служит сцена крещения, или саркофагом, украшенным сходными изображениями.

Хинкмар, по всей вероятности, просто-напросто использовал это реймское народное предание. Если же что и принадлежит ему самому, то это, бесспорно, идея использовать Хлодвигов бальзам для помазания королей, впервые приведенная в исполнение в 869 г. С помощью этой находки он поставил заурядную сказку на службу метрополии, которой подчинялся, династии, которой присягнул, наконец, всемирной церкви, которой мечтал доставить верховенство над мирскими правителями. Реймсские архиепископы, держатели божественного елея, превращались тем самым в прирожденных святителей, чье призвание — совершать помазание над своими государями. Короли Западной Франции — единственные из всех франкских правителей, кого помазывали елеем, принесенным с небес, — должны были отныне стоять превыше всех прочих христианских монархов, окруженные ореолом чуда. Наконец, поскольку обряд коронации, в котором Хинкмар видел знак и залог подчинения королевской власти духовенству, возник в Галлии сравнительно недавно, он еще не вызывал, возможно, того безоговорочного почтения, какое внушают церемонии, имеющие многовековое прошлое; Хинкмар же одарил его преданием.

Предание это быстро запечатлелось в литературе и укоренилось в умах. Судьба его, однако, оказалась тесно связанной с притязаниями реймсских архиепископов. Этим последним стоило некоторого труда завоевать исключительное право короновать королей. К счастью для них, в 987 г., когда на престоле окончательно утвердилась династия Капетингов, их главный соперник, архиепископ Санский, встал в ряды противников нового королевского дома. Эта случайность предопределила успех Реймса. Привилегия реймсских архиепископов, официально признанная в 1089 г. папой Урбаном II, была в течение всего существования французской монархии нарушена только дважды: в 1110 г. Людовиком VI и в 1594 г. Генрихом IV, причем оба раза причиною тому послужили обстоятельства совершенно исключительные. Вместе с реймсскими архиепископами победу одержал и Священный сосуд.

Разумеется, воображение людей, живших в эпоху, когда все свято верили в чудеса, тотчас принялось украшать изначальную версию новыми фантазиями. В XIII веке появились рассказы о том, что, хотя при каждой коронации архиепископы расходуют несколько капель елея из склянки, которую принесла голубка, уровень жидкости в ней остается всегда неизменным. Позже, напротив, возникла другая версия, гласившая, что после коронации эта поразительная склянка внезапно делается совершенно пустой, а затем сама собою, безо всякого человеческого вмешательства, наполняется вновь накануне очередной коронации; наконец, рассказывали и такое: уровень елея в Священном сосуде постоянно колеблется, то опускаясь, то поднимаясь в зависимости от того, как — плохо или хорошо — чувствует себя царствующий монарх. Таинственный материал, из которого сделан Сосуд, не имел аналогов на земле; содержимое Сосуда распространяло восхитительное благоухание…

Всеми этими чудесными свойствами, впрочем, Сосуд наградила уже позднее народная фантазия. Истинная суть легенды заключалась в небесном происхождении елея.

Поэт XIII века Ришье, автор «Жития святого Ремигия», описал самым красноречивым образом несравненную привилегию французских королей. «Во всех прочих краях, — говорит поэт, — короли вынуждены покупать себе миро у лавочника», и лишь во Франции, куда елей для помазания королей был направлен непосредственно с неба, дело обстоит иначе: «… и не нажил ни один из торговцев ни денье, продавая тот елей».

Все это придавало французской монархии высший сакральный смысл, а король становился сакральной фигурой, почти духовным лицом³, защитником и ответчиком за страну и народ перед Всевышним.

Однако королевская власть, изначально идущая от двойственной традиции — августианской и древнегерманской, — не могла быть наполнена исключительно сакральным содержанием. Природа королевской власти в XVI веке тройственна. Ее характер обусловлен тремя чертами: христианскими, феодальными и романскими.

«Наихристианнейший король»

Так стали называть королей франков после крещения Хлодвига и церковной коронации Пипина Короткого. Rex Francorum был сакральной фигурой, обязанной посвятить себя служению церкви, использовать власть для утверждения истинной веры, т. к. он в ответе за спасение душ подданных. Он принимал причастие, как епископ, ему оказывались епископские почести.

Религиозный характер королевской власти определялся:

• во-первых, миропомазанием при коронации, во время которого монарх клялся обеспечить мир своим подданным, вершить справедливый суд, избавить страну от неверных;
• во-вторых, обрядами, в которых король проявлял свои чудесные способности.

Французский король был чудотворцем, наделенным даром исцелять золотушных. Однако королем монарха делала не коронация: он был избран, отмечен Богом уже по рождению. Святой обряд лишь закреплял легитимность королевской власти.

«Король — наш Сеньор»

Так величали монарха подданные, следовательно, он занимал высшую ступень в феодальной иерархии, т. к. иерархическая вассальная лестница вела к подножию трона. Все сеньоры были либо вассалами короля, либо вассалами его вассалов. Именно поэтому в XVI веке различали два типа границ: границы королевского домена⁴ и более протяженные границы ленных владений.

«Ваше Величество»

Король пытался добиться все большего могущества, используя для этого, в частности, популяризацию римского права. Кодекс Юстиниана все шире проникает во Францию и оказывает все большее влияние на жизнь страны. Канцлеры Антуан Дюпра и Мишель де л’Опиталь в один голос говорят о полной и абсолютной власти короля на его землях. Франциск I становится первым монархом, которого именуют «Ваше Величество» — титулом, доселе присущим лишь императорам Священной Римской империи. Таким образом подчеркивалось равенство французского монарха с императором.

В то же время росла роскошь королевского двора и усложнялись придворные ритуалы. Вскоре не без влияния идей итальянского Возрождения в обиход прочно вошло понятие государства как единого общего тела, естественный глава которого — король. Монарх посвящает себя государству. Это выражается во все большей театрализации его повседневной жизни. Личные владения государя практически сливаются с королевским доменом.

Итак, верховная власть (читай — власть монарха) обладала следующими полномочиями:

• вершить справедливый суд (здесь же право помилования);
• объявлять войну, вступать в военные союзы и заключать перемирия и договоры;
• издавать законы и указы без каких-либо ограничений, кроме как налагаемых обязанностями короля;
• чеканить монету, собирать налоги и подати;
• жаловать дворянство простолюдинам и создавать чиновничьи службы.

Последнее было особенно важно для нового государства, чья структура базировалась на чиновниках, которых Монтень называл четвертым сословием. Все эти полномочия являлись эксклюзивной монополией короля.

Принципы королевской власти были утверждены в основных законах королевства⁵.

Главным из них был принцип непрерывности монаршей власти, причем исключительно по мужской линии.

Эта преемственность выражалась в формуле «Король умер. Да здравствует король!», показывавшей, что королевская власть не прерывалась ни на секунду. Символично, что канцлер — правая рука монарха — никогда не носил траура по королю.

Второй важнейший принцип — законности короля. Как только государь испускал последний вздох, его законный преемник⁶ автоматически превращался в короля, несмотря на то что коронование и помазание были еще впереди. Таким образом, корону не наследовали, ибо король не мог завещать ее кому угодно по собственному усмотрению. Само по себе завещание монарха теряло смысл и было упразднено. Не мог король и отречься от престола (во всяком случае, за всю историю французской монархии такого прецедента не было).

Система регентства в случае малолетства или неспособности короля выполнять свои функции была весьма запутанной. Борьба за регентство могла развернуться между королевой-матерью и первым принцем крови⁷, дядьями государя и т. п.

Чуть позднее принцип законности был дополнен принципом приверженности католицизму. Отчасти это стало поводом для «Войны трех Генрихов», когда в 1584 году умер младший брат Генриха III — официальный дофин при бездетном короле и преемником автоматически стал еретик Генрих Наваррский.

Принцип независимости отрицал всякий, даже временный сюзеренитет папы или императора по отношению к французской короне.

Принцип единства короны провозглашал идею неделимости королевской власти.

Принцип неотчуждаемости королевского домена упразднял практику предоставления наделов младшим братьям короля. Считалось, что король получал домен в дар при бракосочетании с королевством и может распоряжаться доходами, но не самим капиталом. При коронации (начиная с 1364 года) король клялся «не уступать ни пяди, ни цветка».

Получается, у короля было более обязанностей, нежели прав. Он не был самовластным правителем на манер восточного деспота, но был королем согласно Божьей воле, закону и обычаю. И эти обычаи являлись истинными королевскими деспотами. Они были незыблемыми и почти священными, т. к. за каждым из них стояла древняя традиция, нарушать которую значило посягать на божественное установление.

Соответственно, французский монарх был абсолютным и ограниченным одновременно. Он мог позволить себе все — в рамках закона. Сам он не мог подвергаться суду и в этом смысле стоял над законом, но он также не мог обойти закон в отношениях со своими подданными. Т. е. его полномочия внутри королевства ограничивались теми самыми обычаями, что составляли неписаную, но от этого еще более священную «конституцию» королевства. В рамках этой «конституции» ограничения полномочий монарха были достаточно жесткими: он не мог менять порядок престолонаследия, отчуждать государственные земли, был не в праве лишить подданных жизни, свободы или собственности, не имел полномочий вводить невотированные налоги, заключать кого-либо под стражу и казнить без суда. Король обладал законодательной инициативой, но должен был согласовывать всякий закон с представительными органами.

Абсолютным монархом король Франции был в том смысле, что не являлся чьим-либо подданным, над ним не имели власти ни папа, ни император. Он единственный определял внешнюю политику государства, решал вопросы мира и войны, матримониальные вопросы, главенствовал над Галликанской церковью и ее имуществом⁸, назначал и смещал министров и прочих высших должностных лиц, губернаторов провинций, подотчетных в своих действиях исключительно государю, а также по своей воле жаловал наиболее важные придворные должности⁹ (хотя и здесь его воля ограничивалась определенными правилами и традициями).

Соответственно, в сознании французов отнюдь не было доминанты «Король = закон», из которой якобы вытекал знаменитый тезис самого «абсолютного» из французских монархов Людовика XIV: «Государство — это я». Монархия существовала по принципу «Король + закон», и у каждого из этих владык была четко определенная сфера полномочий и достаточно жестко ограниченные рамки действия.

Государи

Еще в начале XIV века Филипп IV завещал своим преемникам: «Взвесьте эти слова — что значит быть королем Франции».

По представлениям эпохи, король был особой фигурой — тем, кто не мог себе позволить быть просто человеком, кому не прощались слабости и ошибки, чьи поступки не мерялись обычной меркой.

Традиция королевской власти, пожалуй, более сильная во Франции, чем во всех других государствах Европы, давно утвердила в сознании народа образ «доброго короля», идеального правителя, наделенного даром исцеления, живущего исключительно на благо святой церкви и своего королевства.

Конечно, со времени Филиппа II Августа и Людовика IX Святого этот идеал значительно потускнел, но, освященный чистым образом Орлеанской Девы, вдохновленный блестящим правлением Людовика XI, продолжал жить в народном сознании и предъявлять к монарху исключительно высокие требования.

Даже чреда королей-неудачников не поколебала уверенности французов в том, что монарх не имеет права на ошибку и слабость.

Как шутили острословы той эпохи, «король отличается от подданных только высотой своей шляпы (короны)». Т. е. он всегда и прежде всего человек. Но поскольку этот человек обладает большой властью и способен своей волей менять ход истории и решать судьбу целого королевства (зачастую не одного королевства), то здесь вполне уместно вспомнить о роли личности в истории.

Посему необходимо дать краткую характеристику каждому из французских монархов, занимавших королевский трон на протяжении XVI века.

Итак.

Франциск I, прозванный королем-гуманистом, по праву занимает место в ряду великих правителей Франции.

Интеллектуал, эстет, вольнодумец и либерал, но в то же время рассудительный и мудрый политик, бесстрашный воитель, тонкий дипломат и прозорливый государственный деятель, Франциск заложил основы прочной королевской (читай: централизованной) власти, с такой охотой воспринятые преемниками, особенно Беарнцем.

Отзывчивый и чуткий к новым идеям, король способен был оценить и воспринять веяние времени. Он попытался понять Реформацию и даже извлечь из нее некую пользу, что не вышло главным образом из-за неуемного фанатизма обеих сторон.

Франциску выпал суровый жребий. Став государем в двадцать один год, он получил в наследство страну, разоренную затяжными войнами, окруженную враждебными соседями, раздираемую внутренними противоречиями. Перед молодым монархом стояли несколько неотложных задач:

1) вернуть королевству международный престиж, утраченный из-за внешнеполитических неудач его предшественника (прежде всего из-за чреды крупных поражений в Итальянских войнах);

2) неотложно решить вопрос взаимоотношений со Святым престолом, неясность которого наносила большой идеологический, политический и экономический ущерб Франции;

3) создать приемлемый механизм централизованного управления своим пестрым государством, т. е. действенный государственный аппарат, урегулировать налогообложение и схему поступления доходов в казну.

Слишком много и сложно для государя, которому еще только предстояло завоевать авторитет как на международной арене, так и среди своих подданных.

Но надо заметить, что Франциск блестяще справился со своими обязанностями.

Высокообразованный, воспитанный в духе светской культуры итало-французского Ренессанса, юноша с детских лет готовился к своему высокому жребию. Он умел мыслить свободно и масштабно, обладал достаточной твердостью и решительностью, дабы доводить начатое до конца. Но в то же время король способен был на тонкую дипломатию, хитрую политическую игру, не боялся компромиссов, если таковые были выгодны. Он был истинным политиком и ставил благо короны во главу угла. Никакие, даже самые высокие идеи не могли увлечь его настолько, чтоб он поступился интересами королевства.

Посему с одной стороны — гуманист, вполне светский мыслитель, способный понять и принять Реформацию как явление, требующее осмысления. А с другой — трезвый, жесткий, расчетливый политик, оценивающий все с прагматических позиций.

При этом короле Реформация беспрепятственно проникла в государство и даже распространилась в нем достаточно широко. Он же попытался заключить новую доктрину в четкие рамки. Не вышло, ибо рядом с королем-гуманистом, королем трезвомыслящим было слишком много фанатиков и экстремистов. Впрочем, и сам король отреагировал вполне по-человечески, когда реформаторы напрямую оскорбили его религиозное чувство и королевское самолюбие. Именно с этого началось преследование еретиков.

Однако Франциск первым сделал попытку остановиться, не развязывать новую «охоту на ведьм». То, что попытка не удалась, — вина не только государя, но и следствия фанатизма, амбициозности противостоящих партий, излишней религиозной экзальтации народа. Монарх был готов к консенсусу, противоборствующие стороны — нет. Государь не имел решительно никаких возможностей помешать разгоравшемуся противостоянию, тем более что Римская курия, с которой Франция только-только установила нормальные отношения, публично осудила и предала анафеме реформационную доктрину.

Франциск и так сумел сделать многое. Блестящими плодами его деятельности являются Болонский конкордат, Галликанский собор (пусть и не решивший, но хотя бы обозначивший проблемы национальной французской церкви), мирный договор в Крепи.

В то же время Франциск фактически проиграл Итальянские войны и даже сам попал в плен к испанцам¹⁰, его царствование было отмечено мощными социальными взрывами, при нем была развязана масштабная борьба с новой ересью.

Впрочем, вопрос относительно антиреформационной кампании Франциска крайне сложен. Во многом король, когда он действовал жестко в отношении реформаторов, являлся заложником обстоятельств. События развивались стремительно и во многом играли на руку сторонникам открытого противостояния. Скорее всего, сам государь не желал войны доктрин, тем более религиозной распри в королевстве. Свидетельство тому его действия: согласие на дебаты о доктрине Лютера, попытка договориться с Меланхтоном — главой протестантских умеренных, многолетнее лавирование между Святым Престолом и протестантскими государями Германии (ни с одной из сторон король умудрился не рассориться и у каждой выторговал какие-то выгоды).

Одним из первых Франциск осознал опасность религиозного конфликта для своего многоликого и пестрого королевства. Недаром на смертном одре он «завещал своему сыну не медлить с наказанием для тех, кто, прикрываясь властью и громким именем, развязал этот дикий скандал, хотя лишь Богу дано отмщение».

Подытоживая, можно сказать: что бы ни делал этот государь, высшей ценностью для него всегда оставалось благо королевства, которое он, как умел, укреплял и защищал в течение тридцати двух лет своего крайне сложного правления.

Его старший сын и преемник Генрих II в вопросах религии был не грамотнее угольщика, читал только рыцарские романы и считал королевскую власть восхитительной игрой.

Он был явно не готов к управлению страной, да еще в столь непростой обстановке. К тому же на его мировосприятии сильно сказалось четырехлетнее пребывание в испанском плену. Полностью не способный понять, что такое свободомыслие, он смотрел на еретиков как на мятежников и поступал с ними соответственно.

Мня себя рыцарем, призванным совершить новый крестовый поход против неверных, он сам дал Филиппу II Габсбургу и ультракатоликам все карты в руки для развязывания Религиозных войн — того самого мятежа, которого так опасался.

Екатерина Медичи. Про эту государыню написаны сотни книг. Личность странная и противоречивая, она вобрала в себя всю сложность и противоречивость своей эпохи. Итальянка по крови, она со дня свадьбы с дофином Генрихом Орлеанским и до последнего вздоха оставалась королевой Франции, для которой понятие «государство» было не пустым звуком.

Унижаемая и забытая при жизни супруга, именно она спасла Францию от полной катастрофы во время наступления на Париж герцога Савойского в 1557 году.

Полновластная королева-мать начиная с 1562 года, она сделала все возможное, чтобы остановить кровавую распрю.

Постаревшая, измученная недугами, волнениями и страхами, она, готовая отдать страну во власть фанатикам и испанским ставленникам, едва не стала злым гением любимого сына и Французского королевства.

Суровая и нежная мать, настойчиво добывавшая короны для одних детей и открыто презиравшая других, королева трех королей, сумевшая превратить политику государства в семейное дело.

Все это она — королева-золушка, облаченная в вечный траур по ветреному и все равно нежно любимому мужу, лукавая флорентийка, умевшая с чисто макиавелианской изворотливостью добиваться своих целей, царственная актриса, менявшая политические маски словно перчатки, «дьявол в юбке», трезвый и расчетливый политик, верившая при этом гороскопам и гаданиям, знавшая толк в травах и ядах, героиня самых жутких, невероятных историй и слухов, «черная королева», одна из самых одиозных фигур в длинной чреде французский монархов.

Карл IX. В ореоле славы столь ярких и неординарных личностей, как Екатерина Медичи, Франсуа де Гиз и кардинал Лотарингский, Генрих III, Беарнец, этот государь всегда как-то остается в тени.

Впрочем, судьба действительно была слишком сурова к Карлу Орлеанскому — пятому сыну Флорентийки и незадачливого короля-рыцаря Генриха II.

Карл родился 27 июня 1550 года и стал королем Франции в девятилетнем возрасте, чтобы 30 мая 1574 года в возрасте двадцати четырех лет умереть, вероятнее всего, от грудной болезни.

В историю этот человек вошел с несмываемым пятном — как монарх, допустивший, а по мнению многих, даже инициировавший Варфоломеевскую ночь.

Все его правление протекало при непосредственном участии его властолюбивой и хитроумной матушки и не менее амбициозного семейства герцогов Гизов. Сначала Екатерина Медичи была официальной регентшей при малолетнем сыне, Гизы — серыми кардиналами французской короны. Потом королева-мать смогла поставить слишком ретивых лотарингцев на место и принялась править самостоятельно от имени сына. Когда король достиг совершеннолетия, уже она стала серым кардиналом при болезненном, нервном, легко возбудимом, слабовольном и замкнутом юноше, абсолютно не готовом к бремени государственных забот, да еще в столь сложной обстановке.

Для Карла с раннего детства жесткий контроль со стороны матери был совершенно естественным, потому он почти не пытался ему противиться. Тем более, во многих случаях просто не способен был правильно оценить обстановку и принять решение.

Вряд ли можно заподозрить Карла в политической самостоятельности. Те редкие случаи, когда он пытался ее проявить, обычно заканчивались конфузом¹¹. Варфоломеевская ночь была отнюдь не его инициативой. Просто король ничего не сделал, чтобы не допустить ее. Более того, он вольно или невольно помогал Гизам в ее подготовке и сам, по свидетельствам хронистов, принимал активное участие в «охоте», из окна Лувра отстреливая гугенотов из аркебузы; а потом узаконил своим участием тот жуткий маскарад смерти, что разыграли в следующие дни Екатерина и герцог де Гиз¹².

Заложник обстоятельств и сильных личностей, плотной стеной окружавших его, слабый правитель, нелюбимый ребенок, несчастный человек, Карл IX не оставил самостоятельного следа в истории Франции, став для историков и любителей истории скорее знаковой, почти романтической фигурой эпохи Религиозных войн и упадка династии Валуа.

Генрих III. Эта личность — настоящая находка для историков, т. к. в зависимости от вкусов, политических убеждений, склонности шокировать прошлым либо восстанавливать утраченную истину они могут, основываясь на одних документах и оставляя без внимания другие, написать сколько угодно совершенно «правдивых», или, по крайней мере, правдоподобных, портретов последнего Валуа¹³.

Он был истинным сыном эпохи, он же сумел опередить ее, подняться над ее предрассудками, хотя не избежал ее слабостей.

Оставим личную жизнь короля в покое, хотя, может, именно она так раздражала современников. Изнеженный, страстный, изменчивый по природе, Месье любил бросаться в крайности. Ему в одинаковой мере удавались роскошные празднества, охоты и балы, на которых он иногда не стеснялся щегольнуть женским нарядом, покаянные процессии с паломничествами, буйные оргии. Он любил лошадей и оружие, был прекрасным фехтовальщиком, одним из лучших в своем королевстве, но в то же время мог часами подбирать ткани и фасоны нарядов, обожал драгоценности и разбирался в дамских прическах, макияже и духах. Несчастный в любви, никогда по-настоящему не обладавший единственной действительно любимой женщиной, рано потерявший ее¹⁴, Генрих нашел утешение в преданной дружбе молодых дворян, с ранней юности окружавших его. Не будем опускаться до разбора его сексуальной ориентации, важно другое: король умел быть бесконечно верным другом, и обычно фавориты платили ему тем же.

Но это все о человеке Анри. Государством управлял король Генрих III де Валуа, во всех ситуациях не терявший царственного достоинства. С детства впитавший противоречивый и страшный дух своей эпохи, он умел отстраненно оценивать ее и не поддаваться ее соблазнам. Одним из основных отличий Генриха как политика от других политических деятелей своего времени была непредсказуемость его поступков и решений. Он был одним из немногих, кого нельзя было просчитать, потому что обладал редким талантом отбросить предрассудки и забыть о стандарте.

Французы ждали короля-головореза, который с ходу бросится в битву с еретиками и разгромит их, как в былые годы¹⁵, а получили короля-миротворца, «короля судейских», короля-академика. Они желали радения об «истинной религии», а получили веротерпимость и дружбу монарха с главой еретиков.

Они не знали, что король посмеет поставить интересы государства выше семейных: не побоится изгнать родную сестру и запереть под замок брата, рассориться с могучей матерью и отстранить ее от власти. Кто мог предположить отмену торговли должностями, введение налога для духовенства, принятие «Кодекса Генриха», долго служившего примером для последующих французских законодателей¹⁶?

И уж совсем невероятно: король — естественный глава французской церкви — не желает мириться с существованием Лиги, не признает ее святых целей и не поддерживает великого вождя — прекрасного и благородного Генриха Гиза. Более того, объявляет наследником французского престола не милого Лотарингца, а Генриха Наваррского, этого закоренелого еретика, недобитого в святую Варфоломеевскую ночь.

Примерно такими были претензии к Генриху католической части его подданных. Протестанты имели не меньше поводов упрекать государя: былые победы над ними, изгнание из страны их немецких союзников, Немурский эдикт, дружба и сотрудничество с лигистами, прежние «грехи» в качестве наместника королевства.

Т. е. Генрих никого не устраивал, кроме жены, матери, нескольких друзей. Его преступление состояло в том, что он не боялся не соответствовать ожиданиям. Конечно, ему было отнюдь не все равно, что о нем думают, но Генрих не собирался подделываться под примитивные представления толпы и слишком понятные чаяния разнообразных корпораций и группировок своих подданных. В отличие Гиза, король не хотел быть популистским вождем, он был монархом по природе и праву, помазанником Божьим. Генрих никогда не забывал об этом и действовал в соответствии с этим рангом.

Может быть, именно эта его самостоятельность и самодостаточность так бесила подданных. У них были свои представления о короле, а тот не собирался их осуществлять. Эта скрытая злоба присутствует во многих документах эпохи и сквозит сквозь все нелестные характеристики. И вот монарха, издавшего первый гражданский кодекс, боровшегося за веротерпимость, создавшего национальную Академию, называют тираном, деспотом и самодуром.

Наверно, тирания последнего Валуа и состояла в том, что он так далеко отошел от этой формы правления, что современники не поняли этого и увидели в небывалом либерализме обратную сторону. Потому и попал бедный Генрих под топор тираноборцев — людей чрезвычайно умных и просвещенных, но не ушедших дальше своей эпохи и видевших в демократичности Генриха небывалый и вредный абсолютизм.

Небывалый — согласна, но вредный ли?

С одной стороны, результаты царствования последнего Валуа плачевны: разоренная страна в шаге от большой международной и гражданской войны, снижение международного престижа государства, расколотое общество, пустая казна, пресечение царствующей династии.

 С другой стороны, по крайней мере пять раз за свое царствование Генрих III спасал страну от полного развала (1577, 1585, 1588, 1589 годы — в 1589 году дважды), семь раз он останавливал войну, дважды соединенную с иностранным вторжением, он сумел победить две могущественнейшие силы королевства, враждебные ему: Протестантскую конфедерацию и Лигу, он оставил Франции гражданское законодательство, усовершенствованную налоговую систему и Академию; наконец, король не отдал страну в руки экстремистам и узурпаторам, готовым на любое унижение страны ради власти, передал престол представителю новой законной династии.

Генрих IV. Огромное количество документов и литературы об этом государе подчас создает большие сложности при анализе его личности и деятельности.

Бесспорно, Беарнец был неординарной многогранной личностью, талантливым человеком, блестящим государственным деятелем. Только такой человек мог навести порядок во взбесившемся королевстве, более сорока лет раздираемом гражданскими и религиозными войнами.

Единственный горячо любимый сын Антуана де Бурбона, короля Наварры, и его супруги, суровой Жанны д’Альбре, Генрих родился 13 декабря 1553 года и прожил жизнь длиной в пятьдесят семь лет.

В этой жизни было все: беспечное детство в провинциальной глуши, страшная, полная интриг, крови, злобы и ненависти атмосфера королевского двора в Лувре, веселые кутежи и бурные романы с красивейшими женщинами королевства, яростные битвы, интриги и предательства, грандиозные триумфы и глубочайшие падения, тюрьма, изгнание, преследование и презрение. И бесконечная борьба — за жизнь, за веру, за престол, за достояние, за Францию.

Генрих был щедро наделен природой. Легкомысленный, беспечный, влюбчивый, как отец, он в то же время умел быть жестким, суровым и несгибаемым — в матушку.

Хитрости, искусству интриг и двуличия, изворотливости и вероломству его научила сама Екатерина Медичи, столь страстно ненавидевшая Беарнца, что, пожалуй, ее ненависть принесла Генриху больше пользы, чем самая пылкая любовь. Школа выживания, которую молодой принц прошел в Лувре в 1572—1574 годах, живя там фактически в положении пленника, была средой, довершившей формирование характера будущего великого государя.

Впрочем, Генриху суждено было проявить все свои блестящие качества уже в заключительном акте грандиозной драмы Религиозных войн. В первых этапах он вообще не участвовал в силу малолетства. Затем предпочитал быть за кулисами до той поры, когда сами обстоятельства не заставили его выйти на первый план.

Его выход на сцену стал блестящим: не как главы протестантской партии, которым он был и формально, и фактически после смерти всех остальных вождей (родителей, адмирала Колиньи, принца Конде), а как дофина — законного наследника французской короны, действовавшего не от имени какой-то фракции, а от лица Франции.

Этим в конечном счете и объясняется его успех. По примеру своего кузена Генриха III (которого, несмотря ни на что, он всю жизнь глубоко уважал) Генрих поставил интересы короны и государства выше интересов возглавляемой им партии и в результате получил поддержку измученных войнами французов, стал королем не только согласно древнему обычаю и традиции, но и по воле народа, выраженной Генеральным штатами созыва 1593 года.

Такими были Франция XVI века и монархи, правившие ей.

Обзор, конечно, достаточно схематичный. Но, по крайней мере, дает возможность составить более-менее полную картину, понять, на каком фоне разыгрывалась великая драма Религиозных войн.

---

¹ Оспаривались лишь конкретные деяния и конкретная личность, но не сам статус «помазанника Божьего». Не случайно все попытки так или иначе лишить монарха короны апеллировали к церковникам или теологам.

² Миропомазание являлось процедурой королевской по преимуществу, которая была во Франции так тесно связана с самим титулом короля, что даже крупные феодалы, подчас пытавшиеся повторять некоторые элементы коронации, никогда не осмеливались притязать на само помазание: герцог Нормандский или Аквитанский могли устроить в Руане или в Лиможе религиозную церемонию, в ходе которой им вручали бы меч или кольцо, знамя или герцогскую корону, однако помазание елеем было им заказано.

В романе «Карл Лысый», сочиненном в XIV веке, звучат такие стихи: «По сей причине, о коей наша речь говорится, Господом для Франции такой закон творится, Что никогда тот смертный королем не утвердится, Над коим в Реймсе таинство не свершится».

³ «Когда король разоблачается, означает сие, что отрясает он предбывшее мирское свое состояние, дабы посвятили его в орден королевский, и ежели совершает он сие с надлежащим благочестием, то, убежден я, так же очищается от всех своих грехов, как тот, кто только что в лоно истинной церкви введен, о чем говорит святой Бернард в книге «De precepto et dispensacione» (О наставлениях и распоряжениях) ближе к концу: что как после крещения прощаются человеку все грехи его, так же точно и после посвящения в орден королевский» (Жан Голен «Трактат о коронации»).

⁴ Земель, либо принадлежавших королю вследствие завоеваний, либо же полученных в наследство от герцога или графа (Гиень, Нормандия, Бургундия, Прованс, Бретань).

⁵ Во Франции издавна утвердилось разграничение между законами короля и законами королевства. Первые могли быть изменены и отменены, вторые — имманентны и представляют собой национальное достояние, которое никто не может упразднить или отвергнуть. Законы королевства считались священными еще и потому, что были неписаными, они являли собой «конституцию» Франции, определявшую поведение королей, сословий, штатов и вообще всех подданных.

⁶ Старший из родственников-мужчин, рожденный в законном браке.

⁷ Например, Екатерина Медичи и Антуан де Бурбон.

⁸ В этом отношении французский и английский монархи, сменившие крест на алтарях королевским гербом, действительно были самыми абсолютными в Европе, так как обладали супрематией в духовных светских делах. Основанием для этого абсолютизма были Болонский папский конкордат Франциска I от 1516 года и акт Генриха VIII от 1534 года об основании англиканской церкви.

⁹ Понятие «придворная должность» не должно вводить нас в заблуждение: в описываемую эпоху королевские постельничьи, кравчие, главные ловчие и пр. были не просто знатной прислугой государя, но играли при дворе, а соответственно в политической жизни королевства важные, иногда главные роли.

¹⁰ Кстати, крайне интересен тот факт, что Франциск I сохранил международный авторитет и полноту власти в своем королевстве даже после катастрофы при Павии. В истории Франции это беспрецедентный случай. Плачевная судьба Иоанна II (1319—1364) дает нам пример того, что становилось с монархом, попавшим в плен к врагам. Возможно, для Франциска все сложилось по-другому, т. к., в отличие от своего предшественника, государь не пошел ни на какие уступки, затрагивающие интересы королевства. Более того, через год после возвращения из плена король возобновил военную кампанию и попытался наверстать упущенное.

¹¹ Осада Сен-Жермена в 1570, замысел Фландрской кампании (столь «блестяще» осуществленный спустя десятилетие герцогом Франсуа Анжуйским).

¹² Поездка королевских особ и двора на Монфокон, чтобы полюбоваться трупом адмирала Колиньи, процессия к расцветшему боярышнику на кладбище Невинноубиенных, хвалебные мессы во славу «деяний» Варфоломеевской ночи.

¹³ Вот примеры разнообразия оценок.

Современниками: «Один из хронистов представляет Генриха как «влюбчивого вояку», другой настаивает на версии «кроткого короля», уподобляя его «юноше, всецело поглощенном женщинами», третий рисует портрет «неукротимого и мужественного солдата», посол Испании писал Филиппу II, что это человек, «истощенный близостью со слишком большим числом женщин», еще один комментатор утверждал, что это государь, «приятный в беседе, любитель книг», и наконец, наиболее распространенное и наименее льстивое мнение: «надушенный франт в неизменных перчатках, засыпающий со своими собачками посреди океана подушек: комичный король во взъерошенном плюмаже, сверкающий десятками перстней».

Наиболее знаменит пассаж Агриппы д’Обинье: «Генрих Третий, государь, умевший вести приятную беседу со всеми, любитель учености, больший либерал, чем все прочие короли, смелый в молодости и в то время желанный для всех, в старости любимый немногими, король во многих отношениях, которого желали видеть на троне еще до того, как он на него сел, и который был бы достоин короны, даже если бы ему не довелось царствовать…» (д’Обинье Т.-А. Трагические поэмы. Мемуары. Пер. А. Ревича, В. Парнаха. М., 1996. С. 74).

Из исследователей парадоксальнее всего высказался Летуаль: «Это был бы очень хороший государь, если бы ему досталось хорошее время». А самую точную оценку дал, пожалуй, Жан Эритье: «Генрих III, ярчайший тип изменчивой и вырождающейся натуры, удивительное сочетание королевского величия и личной ничтожности, постоянно ускользает от историков, чтобы сделаться предметом исследования исключительно психологов и психиатров».

¹⁴ Возлюбленная Месье — принцесса Конде (в девичестве Мария Клевская) умерла от родильной горячки 30 октября 1574 года.

¹⁵ Имеются в виду победы Генриха над протестантами, когда он был дофином и наместником королевства.

¹⁶ «Кодекс Генриха» — естественно, с изменениями — являлся основным законом Франции до эпохи Наполеона I и был упразднен только с введением «Кодекса Наполеона».