Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 9(47), 2023.

I

Аким был гонщиком, я тоже любила скорость. Мы поженились через три недели после знакомства. Медовый месяц мы проводили в Италии, где у Акима проходила стажировка по автоспорту. Мы перемещались по северу страны, снимали комнатку в Вальтеллине, живописной долине в окрестностях озера Комо. Свадебное путешествие было набито событиями, как трубка нашего падроне ди каза — табаком. Итальянский дед, наш хозяин, гордился тем, что живёт недалеко от Монцы — настоящей Мекки «Формулы-1»; мы же с Акимом гордились тем, что Шумахер вышел в поул и стал победителем в составе «Скудерии» как раз в один из памятных дней нашего медового месяца.

Венеция стала финальным пунктом нашего пребывания в Италии. У Акима закончились все дела, и мы просто бродили по городу, радуясь, что кататься будем только на лодке: недели в автопробеге порядком утомили нас.

— Город-призрак, — изрекла я, сделав глоток утреннего капучино. — Не могу понять тех, кто празднует свадьбу в Венеции. Менее подходящее место трудно вообразить!

— Свадьба — ни-ни, только свадебное путешествие! — засмеялся Аким, потянулся к моему лицу и смахнул салфеткой кофейную пенку. — Не узнаю тебя, откуда такое кислое настроение?

— Может, всё этот мост, — я передёрнула плечами. — Зловещий и ужасный. Понте деи Соспири. Бр-р!

— А чем не метафора брака, м-м? — продолжал веселиться Аким. — Последний взгляд на свободную жизнь — и ты заключён навеки. «Мост вздохов». Актуальный свадебный антураж! Я вот их очень хорошо понимаю, этих бедолаг.

— Эй! — я толкнула Акима в плечо. — Ценитель свободы, считаешь себя заключённым?

Я пока не решила, то ли обидеться, то ли обратить всё в шутку. Не знаю, что на меня нашло. Может быть, дело в контрасте: после залитой солнцем долины, сверкающей бликами озёрной глади, открытых и стремительных северных трасс Венеция погрузила нас в полуреальность тонущего города. Пока мы колесили по дорогам, жизнь искрилась и радовала переменами. Дорога позволяет жить налегке — настоящим, не тяготиться мыслями о прошлом и не заботиться о будущем. Остановившееся время призрачного города, в котором и будущее, и настоящее уже стали прошлым, притопило эту лёгкость.

Аким, получивший новый контракт, был, наоборот, окрылён. Ему Венеция открылась карнавальной стороной — флагами, фресками, линялыми от влаги красками.

— За нас с тобой, — Аким слегка задел мой бокал, подмигнул и сделал пару глотков. — За счастье и свободу!

Вечер разогнал тоску, подсветив старинные улочки яркими окнами уютных кафе. Я любовалась тем, как мило Аким поедал пасту карбонара, но не могла не вернуться к утренней теме:

— Свобода? А как же последние вздохи заключённых?

— Тебя задело моё сравнение? Или, наоборот, понравилось? — поев, Аким откинулся на плетёную спинку кресла. — Свадьба ничего во мне не изменила. Свобода — это состояние души, а не социальный статус. Я всё так же свободен, как и месяц назад. А ты?

— А я — замужем, — улыбнулась я. Аким наклонился и поцеловал меня.

— Вот, снова этот крылатый лев, смотри! — Аким обратил моё внимание на фреску, едва различимую в сумерках на углу противоположного здания. — Они тут повсюду. Они мне очень нравятся, но не пойму, что там написано?

— Pax tibi, Marcus, amicus meus, — сказала я. — Мир тебе, Марк, друг мой.

— Чудесно, когда жена знает латынь. А я знаю тут одно место… Пойдём.

Мы пришли на пристань, когда уже совсем стемнело. Цвета уступили место ощущениям. От воды веяло прохладой, усиливавшей запах тины.

— Мир тебе, Маркус, — прошептал Аким, обнимая меня сзади. — Чувствую себя львом, которому ты подарила крылья.

Это была последняя ночь в Венеции. Мы любовались звёздным небом и отражающейся в воде сверкающей россыпью. Я повернулась к мужу. В его глазах светились звёзды.

— Аким, а когда у нас появятся дети, ты же… Ну, гонки — это ведь очень опасно.

Глаза Акима сузились, звёзды исчезли.

— Гонки — опасны? Да ну…

— Я серьёзно, Аким. Ведь ты можешь разбиться!

Он ничего не ответил, только крепче прижал меня к себе, показывая, что у него всё под контролем.

II

Семья собралась вместе на длинных ноябрьских выходных. Повод встретиться неизменный — день рождения Акима. Все сидели за столом в гостиной, которая уже была готова; в спальне и детской пока шёл ремонт.

— Прошу внимания, — Аким постучал по бокалу. Разговоры утихли, и в тишине мой муж радостно произнёс: — А мы ждём ребёнка! Четвёртого!..

Поставить родных в известность — это был экспромт, очень в его стиле! Внезапно то, что плавало в ожидании, поставленное на паузу тишиной, будто бы обрело плоть — просто от его слова! Дочери и родители засветились улыбками — отражённым светом моей сбывшейся мечты, стали обнимать нас с мужем по очереди. А Марк демонстративно громко отодвинул стул и вышел из комнаты.

Дочки Мира и Мусечка теперь редко видят старшего брата: Маркус поступил в университет и укатил в другой город. Он и приезжать-то не особо хотел. Ему обидно за отца, и он почти со мной не разговаривает. Марк убеждён, что я испортила Акиму жизнь тем, что не позволила следовать мечте и участвовать в гонках. Тогда я была уверена в том, что не могла поступить по-другому. У нас дети, а гонки — это неоправданный риск.

Маркус не мог простить мне слов, которые часто слышал в детстве: «Пусть мой муж будет живым несостоявшимся гонщиком, чем мёртвой легендой!» Он вырос и стал отстранённым и холодным. Я билась над тем, чтобы вернуть взаимопонимание с сыном, но безрезультатно.

— Маркус, как тебе новая команда с Миком Шумахером и нашим российским пилотом? По-моему, они подают большие надежды!

— Мама, не называй меня «Маркус». Какие надежды? Сын легенды и сын миллиардера — чего они сами добились? Ничего.

— Ну, для гонок нынче нужен не только талант, но и большие деньги.

— Если есть талант… — Марк взглянул на отца, — как у папы, то спонсоры и так найдутся.

Аким молчал. Он давно перестал говорить со мной об автогонках. А Марк не захотел обсуждать любимую тему без отца. Снова они устроили мне бойкот.

— Ну и пусть, — сердито сказала я и, чтобы занять себя, пошла разобрать какую-нибудь коробку. Разрезала скотч — картины. Вытащила самую большую и мою любимую — репродукцию Брайтона Ривьера «Уна и лев». До ремонта она висела в спальне.

Я невольно залюбовалась картиной, будто видела её впервые. Так часто бывает с вещами, которые достаёшь после ремонта. Грациозная девушка в мерцающем, неотмирном платье и её мощный спутник — дикий, но послушный. Лев, у которого нет крыльев.

III

Праздники только-только отшумели. Всего-то три дня прошло, а мир перевернулся. Осень всё не сдавалась, и за окном зарядил дождь, намекая, что наша четырёхэтажка может повторить участь венецианских домов, по миллиметру отдающих воде свои подвальные бастионы. Дождь гремел по крыше, но я не слышала его шума: в соседней комнате ревел перфоратор, ремонт шёл вовсю, мы так хотели успеть к Новому году. Я лежала на кровати, свернувшись калачиком, и держалась за живот. Как будто я могла удержать всю эту кровь!

Всё началось утром, а к этому моменту, я чувствовала, всё было кончено. Резкая боль в животе, снова неудержимые потоки, неутихающие спазмы. Но главное — пустота. Космический холод и оглушающая тишина. Внутри меня умер мир.

— Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть это прекратится… — твердила я в убеждении, что сегодня моя жизнь кончилась.

А дождь всё лил и лил. Аким задерживался на работе, девочки были в своей комнате — никто ещё не знал о том, что случилось. Слёзы душили горло, пустота давила на внутренности, выжимая из меня потоки крови, как прачка выкручивает бельё. Когда спазмы немного стихли, так что я смогла встать и доковылять до коридора, я открыла аптечку в поисках чего-нибудь кровоостанавливающего. Увы, ни одной подходящей травы, никакого лекарства.

Почему я не вызвала скорую? Не могу объяснить. Иногда самые логичные решения почему-то не приходят в голову. А может, это мой давний страх перед больницами. Или уверенность в том, что скорая мне уже не поможет. Я накинула плащ и вышла из дома. В конце улицы, за углом, была аптека. Я промокла за секунду, но прохладная вода принесла облегчение. Я брела по яблоневой аллее. Почти все листья с деревьев облетели; в густых сумерках тени от голых ветвей с крупными ранетками изломанными полосами ложились на мокрый асфальт. Дождь лил такой плотной завесой, что свет от фонарей едва освещал тротуар.

Аптека была уже близко, как я вспомнила, что она давно на ремонте; зря я проделала весь этот путь под дождём. Внезапно вывеска — аптекарский крест в окружении зелёных лампочек — вспыхнула и замигала. Сквозь пыльные витрины пробивался слабый свет, а внутри двигалась тень: в аптеке кто-то был. Без особой надежды я дёрнула ручку двери, и она открылась, над головой зазвенел колокольчик.

Я подошла к прилавку, притаившемуся за стеклянными полками с лекарствами. Лица фармацевта было не видно, но главное — он был на месте, в окошке мелькал белый халат.

— Простите, мне бы остановить кровь…

Бледная рука с перстнем-змейкой положила на прилавок бумажную упаковку с этикеткой. Меня удивила скорость, с которой мне протянули пачку; словно других лекарств нет или меня тут ждали!.. Мне стало не по себе, но резкая боль выгнала все мысли, оставив единственное желание — вернуться домой и выпить лекарство.

Травинки падали на дно чашки с тёмно-красным отваром. От заваренной травы пахло одновременно всем вкусным, что я люблю: масляными булочками, печёным яблоком с корицей и горячим шоколадом. «Только бы остановилась кровь». Мне было зябко. Я попросила девочек найти мне что-то тёплое, и вот прибежала Мусечка и накинула мне на плечи шаль.

— Мама, зачем ты мокла под дождём? — строго спросила Мусечка. — Если о себе не заботишься, подумай хотя бы о ребёночке. Что за безответственность! — совсем по-взрослому добавила она, нахмурив красивые бровки. Я молчала, Мусечка убежала к сестре.

— Надо полежать, — сказала я себе и пошла в спальню, захватив с собой кружку с травой.

IV

Я проснулась с ощущением извергающегося внутри меня вулкана. Резкий прилив жара, как сухой ветер пустыни. Я села и огляделась.

Как? От меня не осталось ничего, кроме глаз? Нет, оказалось, есть ещё исчезающие руки, такие же коленки в пижаме, пальцы в вязаных носках… Я вскочила на полупрозрачные ноги: что от меня останется, если я совсем исчезну?

Вдруг в спальню вошла Мира. Она выглядела обеспокоенно. Как всегда, что-то заподозрила. Ох уж эта её интуиция! Мира неуверенно произнесла:

— Ма-ам?..

Я находилась в полуметре от неё, но она меня не видела! Совсем! Первым порывом было закричать, но я сдержалась: что если дочка услышит голос, не видя меня? Испугается же!.. Я закрыла себе рот и так и стояла, пока Мира не ушла.

Я что, умерла? Тогда… тогда где моё тело?

Вдруг меня пронзило воспоминание: сегодня я потеряла ребёнка… неужели я умерла вместе с ним? Нет-нет, не может быть. У меня же муж, дети… Аким! Он же сейчас вернётся! Я заметалась по комнате: что делать? Взгляд упал на пустую кружку.

«Это всё трава из аптеки!» — запрыгнув в резиновые сапоги, я, как и была, в пижаме побежала вниз по лестнице, перескакивая через две-три ступеньки. Я быстро шла по аллее, завернула за угол… Вывеска была замотана, пыльная дверь закрыта, за мутными витринами едва виднелись какие-то строительные материалы, разбросанные там и сям.

Я побрела по тротуару вдоль дороги, не зная, что и думать, и от моих невидимых шагов вода в лужах разлеталась в стороны. Мне представилось, что под потоками воды я совсем растворюсь, а потом выпаду в осадок где-нибудь в сточной канаве. И никто никогда не узнает, где меня искать. Я стала как бы моим утраченным малышом: где он, какой он, куда подевался — никто не знает и не узнает… Мне вдруг стало так горько от этой мысли, что я готова была разразиться рыданиями, но неожиданно передо мной возникла фигура, вынырнувшая из дождевого тумана. Она закричала, а я разглядела женщину с перекошенным от ужаса лицом. Женщина держала зонтик и смотрела прямо на меня! Получается, она меня видела — но как?

Немного осмотревшись вокруг, я поняла испуг женщины: дождь не проходил сквозь меня, а обтекал моё невидимое тело, создавая иллюзию того, что под дождём кто-то стоит, — поэтому незнакомка с зонтиком остановилась; но, приглядевшись, она не увидела никого, кого бы дождь мог обтекать. То ещё зрелище…

Доли секунды, что мы глядели друг на друга, растянулись настолько, что в них вместилось целое событие. Она, разумеется, не видела меня: под действием отвара я стала невидимкой. Зато у зелья оказалось ещё одно неожиданное свойство: кроме женщины с зонтиком, я разглядела светящуюся точку внизу её живота. Лишившись телесности, я стала сгустком мысли и прозревала невидимое. Поскольку моё последнее потрясение было связано с ребёнком, у меня открылась эта способность — видеть нерождённых младенцев.

— У вас ребёночек, — неожиданно произнесла я, указывая прохожей с зонтиком на живот. От этого резкого жеста незнакомку окатило струёй дождя, которую я невольно направила на неё. Она вскрикнула и отскочила. Ужас не покидал её лица, но теперь к нему прибавилось ещё что-то. И я поняла, что именно: это было нежелание, явное и раздражённое, чтобы кто-то узнал об её тайне. «Ей не нужен этот ребёнок!» — осенило меня. Тут же светящаяся точка в незнакомке словно приблизилась ко мне, и я явственно разглядела ребёнка — он даже помахал мне ручкой.

— Послушайте, у вас мальчик, знаете, такой красивый. У него карие глаза, а волосы взъерошенные. Есть у вас в роду у кого-то взъерошенные волосы?

— Господи, кто вы? — слабым голосом пробормотала женщина. Тут она прикрыла живот рукой — какой прекрасный жест, самый женственный, самый бережный! Я облегчённо вздохнула: ну вот, раз прикрывает, значит, пожалела малыша. Уже хорошо. Хоть что-то хорошее за сегодняшний жуткий день.

Я повернулась и побрела домой. Оглянувшись, я видела, что женщина стояла, не двигаясь с места, но чёрные мысли, кружившие вокруг неё, растворились. Наконец она задумчиво развернулась и пошла в противоположную сторону.

Подходя к дому, я увидела машину Акима. Значит, он только что вернулся домой. Сейчас начнёт меня искать. Я присела на потемневшую и разбухшую от воды скамейку возле подъезда. Мне так хотелось плакать, но я не могла — внутри сухо и жарко, как в пустыне.

Вот выбежал взволнованный Аким.

— Анна! — прокричав моё имя несколько раз, он сел в свой «Корветт» и сорвался с места. Я поднялась к нам в квартиру, прошла в спальню — из-за ремонта в ней не было почти ничего, кроме кровати, — и пристроилась с краю, свернувшись калачиком.

— Боже мой, где ты была? Что случилось? — услышала я сквозь сон голос Акима.

— Понимаешь, я выпила отвар и исчезла… исчезла, как наш малыш.

Я открыла глаза: как Аким может меня видеть? Ведь я невидимка?

— Как — исчез? Что значит — исчез? Что случилось? — голос звучал напряжённо; в нём слышался страх. Я оглядела руки — такие же осязаемые, как прежде. Я подскочила — и тут же увидала себя в зеркале, которое, снятое в прихожей, стояло прислонённым к стене. Так вот оно что: вся эта дичь с аптекой, отваром, превращениями — всего лишь сон больного сознания… Моё потрясение вызвало к жизни странный сон о том, что я стала невидимкой.

Печальный рассказ о потерянном ребёнке был недолгим и полным слёз; но мы не утонули в них, а омыли ими своё горе.

V

Весной мы завершили ремонт. Как-то светлым апрельским вечером Аким сказал:

— Наша городская команда ищет пилота. Прежний дисквалифицирован из-за травмы.

Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг выпалила:

— Ты обязательно должен подать заявку, Аким! — я даже чуть не закрыла себе рот — настолько неожиданно мне было услышать это от себя. Но Аким не дал мне шанса пожалеть о сказанном:

— Ты правда считаешь, что получится? — в глазах мужа зажглись звёзды, и мне показалось, что дохнуло прохладой, перемешанной с запахом моря. Аким взял мою руку и прижал к губам.

В мае Аким стал частью команды. И мы как-то сразу помирились с Марком. Сын сдал сессию и перешёл на следующий курс, а в августе мы отдыхали на море всей семьёй.

— Мир тебе, Маркус! — кричала я, бегая по пляжу, распахнув руки, как самолёт. А Марк смеялся; он больше не раздражался на «Маркуса», и мы с Акимом в который раз рассказывали детям о путешествии по Италии. Наш медовый месяц повторился на новом витке: мы будто вернулись в самое начало. Туда, где у льва есть крылья. Весь август мы были счастливы и строили планы — грандиозные планы на будущее.

…В ту праздничную ноябрьскую ночь резко похолодало, и все лужи превратились в каток. А мне так нужно было забрать из центра доставки подарок на день рождения мужа — репродукцию знаменитой картины «Лев святого Марка» Витторе Карпаччо. Такого, как мы видели в Венеции.

При разборе ДТП тормозной путь показал скорость при столкновении с ограждением — 140 км/ч. В сознание я так и не пришла, но и в коме пробыла всего три дня. Очнулась я, когда меня давно отключили от аппаратов. Было темно, но на самом деле — раннее утро. Медсестра на посту оформляла документы для свидетельства о смерти. Я прошла мимо неё. Вдруг мне захотелось домой — с детства ненавижу больницы!

Мира, как всегда, открыла окно — вечно ей жарко!.. Или снова интуиция? Но сейчас я была ей благодарна: в это окно я и влетела.

— Мама?! — хором вскрикнули девочки, которые до моего появления сидели на диване, обнявшись.

— Вы что, видите меня?

— Конечно! Как хорошо, что ты живая!..

— Э-э, я бы не сказала. Я, похоже, призрак. — Я села на подоконник. — Вы на всякий случай меня не трогайте. Как папа?

Девочки молчали. Мусечка вдруг начала всхлипывать, наконец все зарыдали так громко, что в комнату зашёл Аким.

Не вдаваясь в душещипательные подробности о том, как двое любящих людей встречаются и понимают, что даже смерть не разлучила их, — скажу только, что для меня комнату выделять не стали. И пока я совсем не исчезла, всё свободное время мы проводили вместе. Воспоминания, которые я заберу с собой, такие: муж включал ночник и рассказывал, как он тренируется в новой команде, какие это славные ребята; и что только там, на гонках, он может отключиться от сознания того, что меня больше нет. Я ловила каждую деталь в его рассказах — это были словно воспоминания из детства. А я делилась своими приключениями, чего только я не повидала за это время!.. Я познакомилась с такими же, как я, которых живые называют «призраками», хотя я бы, конечно, сказала наоборот: мы-то как раз и есть самые живые! У нас уйма самых важных дел, мне было что рассказать Акиму.

У каждого есть дело, которому он служит. Я — спасаю младенцев. В нашем служении нет никаких границ, мы можем превращаться даже в предметы. Один раз я стала камешком, который застрял в ботинке у девушки, — она собиралась прыгнуть с моста. Быть камнем ничуть не менее человечно, чем просиживать жизнь, скажем, на ненужной работе, а быть камнем, спасающим жизнь, — что может быть величественнее?! Та девушка узнала о беременности, родители выгнали её, а парень лишь посмеялся над её наивностью. Кстати, смеяться над наивностью — весьма недальновидное занятие с точки зрения вечности. Так вот, бедняжка уже перелезала через парапет, а тут я — камешек в ботинке. Она даже разозлилась, а это очень хороший знак. Перелезла назад, вытряхнула меня на дорогу, а тут как раз прохожий заговорил с ней. Это оказался мужчина… в костюме медведя — он шёл на работу в детский сад. Так они и пошли дальше — медведь с головой под мышкой и девушка.

И сразу после этого случая состоялось одно примечательное знакомство. Я снова стала самой собой и как раз отряхивалась — по старой привычке, ведь вообще-то призраку отряхиваться нет никакой надобности, — когда заметила возле себя кого-то, мерцающего и подрагивающего. «Один из нас», — подумала я, а он спросил:

— Не узнаёте? — и сложил руки на груди; на пальце блеснул перстень-змейка. Значит, это был не сон!

— Вы — тот фармацевт?

— Я доктор, — мягко поправил он и рассказал, что тогда оказался в аптеке, чтобы приоткрыть мне будущее — то, что меня ждёт, когда меня не станет. Ещё он сказал, что я должна была умереть в тот же день, когда стала невидимкой. Но в подарок мне был дан ещё год. Они, доктора, занимаются такими вещами: дарят людям дополнительные годы жизни.

Ещё я познакомилась с призраком-гонщиком. Так он превращается в… скорость и спасает пилотов гоночных машин — не даёт машинам разгоняться. В итоге пилот проигрывает, но остаётся живым. Такое служение мне было очень понятно! Я даже попросила его присмотреть за Акимом.

— Не от меня зависит, кто выживет, а кто умрёт, — был ответ. — Я даже не знаю, за кем придётся «присмотреть» в следующий раз.

С дочками мы говорили о другом. Их интересовал тот малыш, который у нас не родился. В первый же вечер Мусечка подсела ко мне на подоконник и спросила:

— Ты видела его?

— Да.

— Это мальчик или девочка?

— Не знаю, — улыбнулась я. Здесь такие вопросы выглядят смешно. Это только живые — девочки и мальчики, а тут… всё иначе. Но дочки удивились: как это?

— Все они похожи друг на друга.

— А как ты узнала… нашего?

— Просто узнала, и всё.

— А что он… делает?

— Как и все остальные, раскрывает свои таланты тут, в Пространстве, — ведь в мире на Земле они не успели это сделать.

— Как это?

— Они создают красоту. Например, утром ты можешь выйти из дома и обратить внимание, какой необыкновенный туман, как сквозь него проступают призрачные деревья, — вот что-то такое они делают. И, если вы это замечаете, они очень радуются.

— А цветочки со счастливыми лепестками, как у сирени, например, — тоже их работа?

— Да, это всё они! — я даже засмеялась от догадливости моей Мусечки.

— Я всегда-всегда теперь буду их искать!

Никогда мы так много не разговаривали, как после того, когда я умерла!.. Кажется, что наша настоящая жизнь только началась. Девочки — любители свечей и всяких романтических штучек вроде аромаламп, пушистых пледов… Как-то они принялись убеждать меня, что при свете живого огня я перестаю быть призраком и превращаюсь снова в настоящую маму. Но они с беспокойством стали замечать, что со временем я становлюсь всё прозрачнее. Пришлось им признаться, что скоро они перестанут меня видеть. Я стану частью вечности, а значит, буду с ними рядом всегда — в любой момент их жизни. Трудно было им втолковать, что вечность противоположна смерти. Они всё равно плачут. Ведь пока у них есть свой родной и любимый призрак, их мама, а что будет потом? Но я не унываю: впереди у меня вечность, и я обязательно что-нибудь придумаю, чтобы утешить моих любимых.