Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 5(7), 2020.

Баба Шура была известная на весь двор кошатница. Жила в старом общежитии, в угловой комнате на первом этаже. Держала кота Василия — чёрного, с белой манишкой, элегантного, что твой оперный певец. Но мало того, ещё и всех уличных кошек привечала. Тратила на них почти всю пенсию, сама молоком да вермишелькой обходилась. Не было у ней никого ближе её любимцев: мужа лет шесть как господь прибрал, а дочка уехала в Москву. Вот она и тратила всю заботу на кошек. Один плотник сколотил из обрезков кошкин дом прямо у неё под окном, на газоне. Бродяжки приходили в домик столоваться, баба Шура выносила им из комнаты мисочки. Кошки вокруг неё так и увивались, а она каждую звала по имени.

Вот с соседями не ладила, те кошек терпеть не могли. Жалобы писали, что баба Шура устроила на придомовой территории антисанитарию. Власти мер не приняли. Тогда как-то ночью кто-то разломал домик на части.

Баба Шура видела, кто это был, но ругаться не стала. Злых людей не усовестишь, только хуже будет. Снова плотника попросила, и он сбил другой домик, уже не во дворе — на пустыре за дорогой, где теплотрасса.

Соседи же озлились, словно им под дверь нагадили. Стали судачить, что баба Шура из ума выжила, к кошкам лучше, чем к людям, относится, перловку с тушёнкой им варит, а полтину взаймы — так нет… Соседские мальчишки прямо вслед кричали: «Шурочка-дурочка». Она обиду в сердце не пускала. Дети же, глупые, от старших набрались.

Не ждала она беды…

Однажды пропал кот Василий. Ушёл гулять, как обычно, через форточку — и не вернулся. Баба Шура дотемна вокруг дома ходила, звала Васеньку. Не дозвалась.

Утром пришла на пустырь с кастрюлькой перловки, а кошек нет ни одной. Только Васенька в домике. Избитый весь, истерзанный. Шёрстка от крови слиплась, совсем уже закоченел.

Баба Шура кастрюльку выронила, заплакала.

Что же это, господи? Как можно? За что, ироды? Он же доверчивый такой, ко всем ластился…

Сняла с себя кофту, завернула кота и побрела с ним в церковь. Так с горестной ношей и зашла, поставила у алтаря свечку. Потом робко подобралась к священнику, попросила:

— Васеньку моего помяните в литии.

— Кто таков? — вопросил священник. — Сын?

— Котик мой, — всхлипнула баба Шура. — Безвинная душа. Умучили его.

И развернула кофту.

У священника от неожиданности такие слова вырвались, что гул пошёл по всей церкви.

— Да ты, старая, ума лишилась, что ли? — загремел он, багровый от конфуза. — Или поглумиться вздумала? Поди прочь со своей дохлятиной!

И даже кадилом замахнулся.

Тут и чёрные, как вороны, богомольные старухи налетели. Загалдели сердито, закаркали. Стали пихать бабу Шуру в бока и спину, гнать тычками.

— Вон! Иди вон!

Вытолкали её за двери.

И пошла она прочь. Брела по улице, кошки её узнавали, бежали следом, мяукали. Она в ответ приговаривала:

— Идёмте со мной, мои хорошие. Нельзя тут оставаться. Будем место искать, где уж никто нас не обидит…

Кошачья стая делалась всё больше: десятки кошек, сотни. Разных пород и расцветок. Все кошки города.

Так и ушли.

А город заполонили крысы.