Не только РОА: хроники юридической (не)справедливости

Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 5(19), 2021.

После окончания Великой Отечественной войны в руках властей СССР оказалось большое количество советских граждан, активно сотрудничавших с оккупантами. Эмигрантские источники называют совершенно абсурдные цифры — полтора или даже два миллиона наших сограждан, перешедших на сторону Германии с оружием в руках.

Более правдоподобные сведения, содержащиеся в трудах немецких ученых, включают порядка 800 тысяч человек в течение всей войны (данные историка Мюллера-Гиллебрандта, бывшего генерал-майора вермахта). Еще одна знаковая цифра: на 1953 год в лагерях содержалось приблизительно 500—600 тысяч преступников, осужденных за службу в оккупационных войсках и террор против мирных жителей.

Так или иначе, в любом случае в руках властей оказались тысячи и тысячи заведомых врагов существующего строя. Казалось бы, в СССР, где к огромным срокам приговаривали за куда меньшие преступления или вовсе без вины, на этих людей должна была обрушиться вся тяжесть закона, но…

Рассуждения о «несчастных власовцах, беспощадно истребленных палачами из НКВД», и прочих «жертвах Ялты» (к слову: одноименную книгу Н. Толстого признал клеветнической не российский, а британский суд — и приговорил автора к огромному штрафу) действительно стали одним из важных элементов перестроечной и посперестроечной мифологии. При этом на самом деле имел место удивительный и противоположный мифам факт: сталинская Фемида отнеслась к изменникам с необычным гуманизмом.

Судьба старост, полицейских и полицаев, фельджандармов, сотрудников гестапо и оккупационных управ, добровольно записавшихся в зондеркоманды, а также тех, кто служил в охране нацистских концлагерей, далеко не всегда была такой уж страшной. Смертную казнь если и применяли, то, как правило, только к офицерам и еще к тем солдатам русских частей вермахта, о которых было достоверно известно, что они совершили преступления против мирных жителей. Рядовые власовцы и полицаи в абсолютном большинстве отделывались куда более легким наказанием.

Более того: заметное число советских граждан, что служили в вермахте и были в строю до самого конца Третьего рейха — например, солдаты казачьего корпуса фон Паннвица, — вообще были освобождены от уголовной ответственности (!), получив лишь по шесть лет спецпоселений, что являлось на тот момент административной мерой наказания. Именно такая непропорционально мягкая «кара» предусматривалась для них постановлением ГКО от 18 августа 1945 года.

Немалая часть бывших немецких пособников вообще не подверглась никакому преследованию. В иных случаях достаточно было заявления обвиняемого, что он поступил на службу к оккупантам с целью борьбы с ними — и уголовное дело прекращалось. Что до массы гражданских служащих нацистской администрации, то бóльшая их часть была помилована автоматически. Причем не только рядовые писари или старосты, но и весьма высокопоставленные деятели: например, бургомистр Смоленска профессор Базилевский, преподававший после войны в том же пединституте, что и до 1941 года.

Для осужденных за службу нацистам отнюдь не создавалось никаких специальных лагерей с особо жестким режимом. Они содержались в местах лишения свободы на общих основаниях, зачастую занимая выгодные должности бригадиров, нарядчиков, дневальных — никаких запретов тут не существовало.

В качестве примера приведем несколько показательных случаев:

— В октябре 1945 года из лагерного отделения № 9 в Кемеровской области был совершен групповой побег. Группа арестованных власовцев в количестве 30 человек, разобрав забор зоны, ушла в поле собирать картофель. При вечерней проверке обнаружилось отсутствие 14 арестантов, задержанных на следующий день в Прокопьевске.

— В августе 1945 года из лагерного отделения № 525 был совершен групповой побег военнопленных офицеров-казаков, направленных в тайгу для сбора лекарственных трав под охраной всего лишь одного вахтера. Они напали на конвоира, отобрали у него винтовку с патронами и одежду, увели с собой двух лошадей. В ходе розыскных мероприятий только на четвертые сутки все военнопленные были возвращены в лагерь, где за разбойное нападение были переданы суду военного трибунала ЗапСибВО.

— Двадцать седьмого декабря 1945 года начальник лаготделения № 25 расконвоировал 23 власовца и отпустил их в город по увольнительным запискам, после чего к назначенному часу не вернулись 7 «важных государственных преступников».

— В ноябре 1946 года начальник ПФС, следуя в управление лагеря с двумя казаками-власовцами, напившись пьяным, по дороге «утерял» одного из них. Заплутавший власовец был водворен в зону после оперативных мероприятий.

Истории эти словно бы напоминают забавные анекдоты или сюжеты телешоу а-ля «Комеди-клаб». Но не следует забывать, что герои их — каратели и изменники с одной стороны и сотрудники грозного и беспощадного НКВД — с другой.

Не только власовцы или казаки фон Паннвица избежали расправы. Большинство литовцев, латышей и эстонцев, служивших в немецкой армии, легионах и полиции в качестве рядовых и младшего командного состава, было освобождено не только от лагерей, но и от отправки на спецпоселение — и до конца 1945 года отпущено по домам. Причем основаниями для столь удивительного по тем временам либерализма зачастую были… собственные утверждения фигурантов о том, что их мобилизовали насильственно и при первом удобном случае они дезертировали.

Те же из них, кто попал в заключение, никаких особых лишений, как сообщают очевидцы, не испытывали: во всяком случае, в сравнении с другими категориями заключенных. Например, они беспрепятственно получали богатые посылки от родственников, и лагерный персонал не пытался им в этом препятствовать. Лучшее свидетельство этому — то, сколько бывших военнослужащих прибалтийских частей СС дожило до перестройки и даже до нашего времени.

Осужденных пособников Гитлера начали выпускать довольно быстро — за «примерное поведение и ударный труд». Весьма любопытно, что в этом смысле подход советской системы к предателям был куда ближе к аналогичной практике в Западной Европе, нежели к традиционной сталинской карательной политике. (К примеру, во Франции судами высших инстанций было отменено порядка 80% смертных приговоров коллаборационистам.)

А по указу Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 года «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.» всех оставшихся амнистировали.

Данные факты можно было бы списать на хрущевский «волюнтаризм», однако есть достаточно достоверная информация о том, что проект амнистии военным преступникам начал готовиться еще в 1952 году, то есть при жизни Сталина. Более того, значительная часть ссыльных коллаборационистов действительно была освобождена уже в 1952 году, причем в их анкетах не значилось никакой судимости, а время работы на спецпоселении было зачтено в трудовой стаж. Случалось и так, что годами прятавшиеся у родных и близких по подвалам и чердакам бывшие полицаи и изменники, не выдержав, являлись с повинной — и узнавали, что они уже давным-давно не подлежат уголовной ответственности в связи с очередной амнистией…

С чем же был связан такой странный гуманизм в отношении вполне реальных и очевидных изменников? Что породило эту странную аберрацию (парадоксальным образом почти не привлекающую внимания исследователей): явные и недвусмысленные враги, уничтожить которых, казалось бы, требует элементарное чувство самосохранения режима, вдруг содержатся в весьма льготных условиях сравнительно даже со многими группами «обычных» заключенных?

Разобраться в этом почти никто и никогда не пытался: поиск истины, пусть по разным причинам, не выгоден ни поклонникам Сталина, ни нынешним «неовласовцам». Чаще всего высказывается мнение, что связано это было с высокой потребностью восстанавливаемой экономики СССР в рабочей силе, потому, мол, и было решено сохранить жизнь даже заведомым врагам. Можно встретить и мнение, что, дескать, власти не могли казнить столько людей, пускай даже и виноватых (аргумент особенно нелепый, если помнить, что за считанные годы до этого, в 1937—1938 гг., было расстреляно 645 тысяч человек — в абсолютном большинстве ни в чем не замешанных).

Как представляется автору, объяснение подобному явлению следует искать не в экономической или иной, а скорее в духовно-нравственной сфере. Ибо для тогдашних властителей Советского Союза соображения наказания виновных и подлинного правосудия были не на первом и даже не на десятом месте. Тем более вряд ли стоило ждать обостренного чувства справедливости от людей, бросавших в тюрьмы тысячи заведомо невиновных сограждан, у которых они, не гнушаясь пытками, вырывали признания в совершенно немыслимых грехах. Решение судьбы военных преступников для них было не более чем еще одним бюрократическим вопросом…

Так что людям, возмущающимся торжественными шествиями бывших эсэсовцев в ряде нынешних постсоветских государств, следует помнить, что этим неприятным зрелищем они обязаны не только временам Ельцина и Горбачева, но также и эпохе Сталина.