(Продолжение.)
Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 7(45), 2023.
— Если вы ищете снежного человека, — улыбается импозантный мужчина, — то можно сказать, что вы поймали его за хвост!
— Если вы ищете врача для экспедиции, о которой шла речь, то можете считать, что он перед вами!
Именно благодаря этому обмену репликами в январе 1958 года началась долгая дружба и плодотворное сотрудничество между Мари-Жанной Кофман и советским академиком Борисом Поршневым.
Предоставим слово самой Кофман:
«Москва, январь 1958 года. Все началось с кусочка картона размером с визитную карточку: Географическое общество СССР, Московский университет и отдел альпинизма Всесоюзного спортивного комитета при Совете министров СССР пригласили меня на лекцию, которую должен был прочесть на факультете географии знаменитый английский альпинист Чарльз Эванс. Лекция эта была посвящена его недавнему восхождению на Джамал-Умги, одни из прежде непокоренных восьмитысячников Гималаев.
Это приглашение наполнило меня радостью. Во-первых, оно продемонстрировало те внимание и память, которые сохранили обо мне мои, в широком смысле, сослуживцы, товарищи по битве за Кавказ, а ныне работники Всесоюзного спортивного комитета; также среди не забывших меня друзей могу назвать и известного музыканта Святослава Рихтера. Они знали, что я вышла на свободу после долгих лет тюрем и лагерей, а также знали, что мой нынешний паспорт представляет собой „волчий билет“, запрещающий мне пребывать в Москве.
Выражение „волчий билет“ датируется концом XIX века, когда противники неограниченной царской власти оказывались без следствия и суда сосланы в Сибирь, куда они шли по этапу пешком и где им приходилось самим заботиться о своем пропитании и крове. Только милость Николая II могла позволить им, после десятилетий пребывания в нетях, вернуться из мест ссылки, но с „волчьим билетом“, закрепляющим их на том месте жительства, которое было установлено царским указом, без права удалиться от него больше чем на пятнадцать километров и с обязанностью пребывать под неусыпным надзором жандармского офицера.
От редакции «Горизонта»:
Не будем вдаваться в подробности того, что представлял собой дореволюционный «волчий паспорт», когда он появился, для кого предназначался и какие ограничения накладывал. Тут, конечно, излагается версия, адаптированная для французских читателей. Впрочем, и в СССР конца 50-х эти знания не были распространены среди широких кругов населения, не говоря уж о недавних узниках лагерей.
Так или иначе, главное верно: их паспорт содержал отметки, ограничивавшие гражданские права, включая возможность жить в столице и ряде других крупных городов.
Сталин и МГБ не изобрели в этом смысле ничего нового. Я бы даже сказала, рискуя возмутить многих, что они скорее облегчили условия освобождения политзаключенных. Приговоренная, как при старом добром царском режиме, без следствия и суда к десяти годам концлагерей, я при досрочном освобождении в 1953 году получила сильно смягченный по сравнению с дореволюционным временем вариант „волчьего билета“. Кроме больших городов и их окрестностей в радиусе сто одного километра (нам разрешалось их посещать, но не селиться там: мы всегда сохраняли железнодорожный билет в качестве доказательства того, что находимся в таком городе проездом), мы имели право сами выбирать себе место жительства и свободно путешествовать по огромной стране. Я тогда выбрала Серпухов, где проходила врачебную практику в государственной больнице.
Вторым моим поводом для радости была перспектива воссоединения с великим сообществом моих „братьев и сестер по горам“, московских альпинистов: тем братством, от которого меня так жестоко оторвали. Ну и, конечно, было бы хорошо послушать столь интересующую нас, альпинистов, историю о восхождении на восьмитысячник, причем непосредственно от одного из первых иностранцев, приехавшего в СССР после десятилетий полностью закрытых границ. Наконец, я надеялась услышать из уст Чарльза Эванса, выдающегося знатока Гималаев, какие-нибудь новые сведения об этом загадочном существе, йети из Непала, предположительно большой двуногой обезьяне. О йети я прочитала в большой статье на страницах „Литературной газеты“, а также сообщение аббата Бордэ в журнале „Montagne“. Эти сведения меня очень озадачили.
Мои желания исполнились, хотя Эванс с вежливой улыбкой всякий раз уходил от вопросов о йети. Но, когда в перерыве, выйдя в коридор, я беседовала с Еленой Казаковой (для своих — „Нелли“), известной альпинисткой и моим большим другом, с которой наконец нам удалось встретиться, за моей спиной вдруг прозвучало столь необычное и даже скандальное словосочетание: „снежный человек“.
Высокий полный мужчина, очень импозантной и весьма авторитетной внешности, произносил перед кругом почтительных и внимательных слушателей речь, в значительной мере состоящую из научной терминологии.
Я снова повернулась к Елене. Однако причудливые, непривычные слова „снежный человек“ продолжали звучать у меня в ушах. Прервав на полуслове разговор с „Нелли“ Казаковой, я приблизилась к кругу собеседников полного мужчины и извинилась за то, что нечаянно подслушала его речь. „Если вы ищете снежного человека, — импозантно улыбнулся он, — то можно сказать, что вы поймали его за хвост!“, намекая на известную поговорку. Мой ответ не заставил себя ждать: „Если вы ищете врача для экспедиции, о которой шла речь, то можете считать, что он перед вами!“»
От редакции «Горизонта»:
Имеется в виду, наверно, пословица об охотнике, поймавшем за хвост медведя (тигра, слона) — и не знающем, что опасней: продолжать его держать или выпустить.
Ни Поршнев, ни Кофман тогда действительно еще не представляли, насколько трудное дело им предстоит…
Версия, изложенная Борисом Поршневым в «Борьбе за троглодитов» и повторенная в предисловии к книге Б. Эйвельманса «Неандерталец еще жив», дает очень впечатляющие воспоминания об этой судьбоносной встрече с другой стороны:
«После лекции английского альпиниста Эванса ко мне подошла спортивная женщина — вошла в кружок, как входит нос корабля, и, сверкнув золотой оправой, спросила: „Это вы занимаетесь снежным человеком?“ — „Да“. — „Я хотела бы отдать этому свою жизнь“».
Почему йети вдруг стал разрешенным объектом исследований — и эти исследования не вызывали нареканий у тогдашних советских властей? Чтобы ответить на это, необходимо восстановить политический контекст конца 1950-х годов, на которые приходится пик «лихорадки йети», сопровождающей исследование гималайских вершин. В России эта лихорадка вызвала сильный отзвук на нескольких уровнях.
Прежде всего, советская власть интерпретировала все с геополитической точки зрения: эти энтузиасты со всего мира, которые врываются в центральную Евразию, чтобы обнаружить йети и изучить его образ жизни, вызывают большие подозрения. «Очевидно, — как писал в 1954 году специальный корреспондент «Правды» в Нью-Дели Олег Орестов, — что „гималайская лихорадка“, привлекшая в Центральную Евразию европейских, американских, британских, японских и аргентинских авантюристов, является операцией, организованной и финансируемой разведывательными службами капиталистического блока с единственной целью: шпионаж за Китаем».
Можно ли рассматривать создание в Москве комиссии по снежному человеку как ответ на эту идущую с Запада «лихорадку йети» — а заодно как желание и самим утвердиться в тех же краях? Эта глобальная гонка за открытием существа, которое еще никто даже толком не наблюдал, — не стала ли она новым участком противостояния двух великих блоков народов Востока и Запада? Вспомним: ведь одной из заявленных целей первой китайской экспедиции на Эверест в 1960 году было открытие йети…
А еще свою лепту внесла популяризация: в 1954 году британская экспедиция под руководством хорошо зарекомендовавшего себя альпиниста Джона Ханта, спонсируемая газетой Daily Mail, вернулась из Гималаев с пустыми руками, но получила широкое освещение в мировых СМИ. (На эту 15-недельную экспедицию, состоящую из альпинистов, зоологов, орнитологов и 370 носильщиков, британская газета потратила сумму, эквивалентную сегодняшнему миллиону фунтов стерлингов!) Книги, опубликованные участниками экспедиции зоологом Чарльзом Стонором и журналистом Ральфом Иззардом, вскоре стали доступны на русском языке.
Вскоре «дикого человека» встречают и в самой России: речь идет о наблюдении гидролога Ленинградского университета Александра Пронина. В 1957 году Александр Георгиевич Пронин, гидролог Института географических исследований Ленинградского университета, во время экспедиции на Памир с целью картирования ледников увидел фигуру, стоящую на скалистом утесе примерно в 500 метрах над ним. Первоначально пораженный тем, что вообще видит кого-то в районе, который, как известно, был необитаем, Пронин вскоре понял, что это существо не являлось человеком. Похожее на человека, оно «было очень сутулым, с длинными руками и покрыто рыжевато-серыми волосами». Пронин сообщил, что через три дня снова увидел это существо, передвигающееся на двух ногах.
Советская пресса, которая несколькими месяцами ранее высмеивала «жажду сенсаций» американских СМИ, вдруг поспешила уделить внимание вопросу о йети. История Пронина сразу же вызвала реакцию представителей научной общественности как в России, так и за рубежом.
Снова предоставляем слово Мари-Жанне Кофман:
«Публикация в советской печати еще в 1956 г. сведений об англо-американских исследованиях в Гималаях, касающихся мохнатых двуногих существ под названием йети, немедленно вызвала шквал писем, приходящих из горных районов СССР и адресованных как в научные инстанции, так и в редакции крупнейших газет. Учителя, врачи, пастухи, солдаты поражались интересу, проявленному к зарубежным экспедициям, тогда как в самом СССР подобные антропоморфные существа, хорошо им известные, оставляли советскую науку равнодушной. Такая почта явно не работала на авторитет советской науки — однако по случайности на нее обратил внимание профессор Борис Поршнев: историк, философ, всемирно известный гуманист (почетный доктор Университета Монпелье). Энергия и авторитет профессора Поршнева преодолели сопротивление, если не возмущение, академического сообщества».
Перевод с французского Григория Панченко
Astra Nova 