Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 3(5), 2020.

Диккенс — автор, который не нуждается в представлении. Вспомним только то, что он, помимо множества иных литературных заслуг, утвердил каноническую форму жанра привиденческого рассказа и его особого поджанра — рождественского рассказа. Впрочем, зачастую привиденческий и рождественский рассказы существуют не по отдельности, а вместе, как в «Истории о том, как гоблины похитили могильщика», написанной Диккенсом в 1836 году. По мнению литературоведов, этот рассказ повлиял на написание в 1843 году известной «Рождественской песни», в которой впервые появится дядюшка Скрудж — тогда еще отнюдь не персонаж мультипликационного сериала «Утиные истории». Образ Гэбриэла Грабба, главного героя «Истории о том, как гоблины похитили могильщика», по-видимому, основан на голландской городской легенде о Габриэле де Граафе, злом и жадном могильщике из маленького городка Бронкхорст, которого на Рождество будто бы постигла такая же судьба, как диккенсовского персонажа. Ученые предполагают, что эту легенду Диккенсу мог поведать лично Ханс Кристиан Андерсен.

В одном старинном городе, где-то в наших краях, давным-давно, так давно, что историю эту следует считать правдивой, поскольку наши прапрадеды верили в нее безоговорочно, служил при церкви сторожем и могильщиком некий Гэбриэл Грабб¹.

Ежели человек работает могильщиком и постоянно окружен символами человеческой смертности, это вовсе не означает, что он обязательно будет угрюмым меланхоликом. Те, кто нас хоронят, — самые большие весельчаки на свете. Я когда-то имел честь дружить с одним молчальником², который в частной жизни, вне службы был донельзя смешным и веселым коротышкой и мог прогорланить разудалую песню, ни разу не сбившись, ничуть не хуже, чем опустошить залпом доверху налитый стакан чего-то крепкого. Однако, вопреки этим примерам, которые доказывают противоположное, Гэбриэл Грабб был унылым, одиноким существом со злобным, упрямым и грубым характером. Он ни с кем не водил дружбы, кроме как с самим собой, да еще и со старой плетеной бутылкой, которая хранилась в широком и глубоком кармане его куртки. Встречая на улице веселые лица, он окидывал их столь злобным и неприязненным взглядом, что прохожие не могли не утратить свою веселость и шли дальше уже угнетенные печалью.

Однажды ранним вечером накануне Рождества Гэбриэл вскинул на плечо лопату, зажег фонарь и отправился на кладбище, так как ему следовало до завтрашнего утра закончить копать одну могилу. Поскольку он пребывал в весьма дурном настроении, то надеялся, побыстрее взявшись за работу, слегка приободриться. Шагая к кладбищу вверх по улице, густо уставленной старинными домами, он видел сквозь оконные переплеты веселую игру пламени в каминах, слышал громкий смех и жизнерадостные восклицания людей, собравшихся рядом. Гэбриэл замечал хлопотливые приготовления к завтрашнему празднеству и улавливал разнообразные соблазнительные запахи, которые вырывались облачками пара из кухонных окон. Всё это было для Гэбриэла Грабба противнее желчи и горче полыни. Хуже того, из домов то и дело вылетали стайки детишек и мчались через дорогу к домам, находящимся напротив. Прежде чем они успевали постучать в двери, им навстречу выбегали другие кудрявые сорванцы, по полдюжины за раз, и всей гурьбой они заходили в тот или иной дом, чтобы провести праздничный вечер за рождественскими играми. Видя это, Гэбриэл хмуро усмехался и стискивал покрепче черенок лопаты, напоминая себе о кори, скарлатине, чирьях, коклюше и многих других источниках своего утешения.

В таком счастливом расположении духа Гэбриэл двигался дальше, отвечая кратким и мрачным ворчанием на добродушные приветствия соседей, проходивших мимо, пока не свернул на малоосвещенную улочку, которая вела к кладбищу. Гэбриэл так спешил достичь этой улочки, потому что она была, по его мнению, замечательным местом. Эта унылая и погруженная в сумрак улица привлекала горожан разве что при ясном свете дня и под лучами солнца. Поэтому могильщик ужасно возмутился, заслышав в этом святилище, сохранившем название Гробового переулка со времен, когда здесь сновали еще монахи с выбритыми макушками, обитавшие в аббатстве, легкомысленную песенку о веселом Рождестве, которую распевал чей-то громкий голос. Приблизившись к источнику звука, Гэбриэл обнаружил, что этот голос принадлежит мальчишке, который, по-видимому, спешил присоединиться к одной из уличных компаний, а по пути то ли развлечения ради, то ли готовясь к предстоящему празднику орал песню во всю глотку. Гэбриэл подождал, пока малыш подойдет поближе, а потом схватил его, толкнул в угол и пять или шесть раз стукнул по голове фонарем, дабы научить его петь тише. Мальчик вырвался и убежал, держась руками за голову и издавая уже совсем другие звуки, а Гэбриэл Грабб, радостно хихикая, вошел за ограду кладбища и запер за собою калитку. Затем он сбросил куртку, поставил на землю фонарь и, спустившись в недокопанную могилу, трудился час или полтора в свое удовольствие. Однако грунт, скованный морозом, плохо поддавался лопате, и отбрасывать его было трудно. К тому же хотя месяц и присутствовал на небе, но был слишком юн, чтобы как следует осветить яму, на которую падала тень от церкви.

В другое время подобные препятствия привели бы Гэбриэла Грабба в уныние и он почувствовал бы себя очень несчастным. Однако удовольствие от того, что у него получилось заставить мальчика замолчать, согревало душу могильщика. Его не беспокоило то, что работа продвигалась слишком медленно. Закончив копать поздно ночью, он осмотрел могилу с угрюмым удовлетворением и стал собирать свои вещи, бормоча вот такие стишки:

Славный дом на одного, одного,
Как достигнешь ты конца своего,
Камень под голову, камень в ногах —
Славное место, чтоб спрятать твой прах!
Пять футов землицы, холодной как лед,
Обед для червей — ты им слаще, чем мед!
Травка поверх, и глина кругом —
Славно поспишь ты на месте святом!

— Ха-ха! — засмеялся Гэбриэл Грабб, присел на плоскую могильную плиту, которая была его любимым местом отдыха, и вытащил из кармана свою бутылку. — Гроб на Рождество! Настоящий рождественский подарок! Хо-хо-хо!

— Хо-хо-хо! — повторил чей-то голос поблизости.

— Это эхо! — сказал Гэбриэл Грабб, снова поднося бутылку к губам.

— Никак НЕТ! — откликнулся низкий голос.

Гэбриэл, слегка встревоженный, замер с бутылкой в поднятой руке и огляделся. На кладбище, озаренном бледным светом луны, было тихо, как на дне самой древней могилы. Холодная изморозь поблескивала на надгробиях и искрилась, словно россыпь самоцветов, на каменной резьбе старой церкви. Снег, плотный и хрусткий, расстилался поверх могильных холмиков такой чистой и гладкой пеленой, что казалось, будто покойники лежат прямо под ней, укрытые лишь своими саванами. И малейший шорох не нарушал торжественного покоя этой картины. Казалось, что все звуки замерзли, так тихо и холодно было вокруг.

Гэбриэл вскочил и тут же застыл как вкопанный от ужаса и изумления, поскольку ему в глаза бросилась фигура, при виде которой кровь похолодела в жилах. Неподалеку от него на торчащей из земли плите сидело странное, никогда не виданное им ранее творение. Гэбриэл сразу догадался, что оно не от мира сего. Невероятно длинные ноги существа, вздумай он выпрямиться, протянулись бы по земле, но он подобрал их и скрестил причудливым образом. Жилистые руки чудовища были обнажены, широкие ладони лежали на коленях. Короткое круглое тельце создания облегало одеяние, украшенное небольшими прорезями. Спину прикрывал короткий плащ. Воротник, вырезанный причудливыми фестонами, заменял гоблину модную в те времена фрезу³ или шейный платок. На существе были башмаки с длинными загнутыми носками. Широкополая шляпа удивительного существа по форме и размеру напоминала сахарную голову⁴, украшенную единственным пером. На шляпе лежал слой инея. Гоблин выглядел так, будто просидел на этом надгробии, удобно устроившись, лет двести или триста. Он не шевелился, только язык насмешливо высунул. Существо смотрело на Гэбриэла Грабба, ухмыляясь так, как умеют только гоблины.

— Это было НЕ эхо, — сказал гоблин.

Гэбриэл Грабб, утратив дар речи, не смог ничего ответить.

— Что ты делаешь тут в канун Рождества? — строго спросил гоблин.

— Я пришел копать могилу, сэр, — промямлил Гэбриэл Грабб.

— Кто же это шастает по кладбищу среди могил в такую ночь? — вскричал гоблин.

— Гэбриэл Грабб! Гэбриэл Грабб! — дико взвыл целый хор голосов, будто грянувший со всех сторон кладбища. Гэбриэл в испуге огляделся снова, но ничего не увидел.

— Что там у тебя в бутылке? — спросил гоблин.

— Голландская водка, сэр, — ответил могильщик, весь дрожа от страха, потому что водку покупал у контрабандистов. Он подумал, уж не принадлежит ли данный гоблин к акцизному ведомству.

— Кто же это хлещет голландскую водку в одиночку на кладбище в такую ночь? — вновь вскричал гоблин.

— Гэбриэл Грабб! Гэбриэл Грабб! — ответствовали дикие голоса.

Гоблин окинул устрашенного могильщика злорадным взглядом и еще громче возопил:

— И кто же в таком случае является нашей честной и законной добычей?

На этот вопрос невидимые голоса отозвались с такой силой, словно огромный хор грянул под могучий гул органа в старинной церкви. Звуки налетели на могильщика с силою ураганного ветра и тотчас угасли вдали, это было повторение уже слышанного:

— Гэбриэл Грабб! Гэбриэл Грабб!

Гоблин усмехнулся еще шире прежнего и продолжил:

— Ну, Гэбриэл, что скажешь на это?

Могильщик, задыхаясь, ловил ртом воздух и молчал.

— Что скажешь на это, Гэбриэл? — допытывался гоблин, вскинув ноги над могильной плитой и разглядывая загнутые носки своей обуви с таким самодовольством, как если бы то были наимоднейшие веллингтоновские сапоги⁵, какие только можно найти на Бонд-стрит⁶.

— Это… это всё… очень интересно, сэр, — ответил могильщик, полумертвый от страха, — очень интересно и замечательно, но мне бы лучше вернуться и закончить работу, сэр, с вашего позволения…

— Работу! — фыркнул гоблин. — Какую работу?

— Смею напомнить, сэр, могилку… могилы копать моя работа, — запинаясь, пробормотал могильщик.

— Ах да, могилку, вот оно что! — закивал головой гоблин. — Кто же это у нас роет могилы в то время, когда все остальные предаются веселью, да еще и наслаждается этим?

И снова таинственные голоса ответили:

— Гэбриэл Грабб! Гэбриэл Грабб!

— Боюсь, что моим друзьям хотелось бы увидеть тебя, Гэбриэл, — сказал гоблин, высунув язык на всю длину — изумительно длинный язык, надо сказать. — Да-да, боюсь, мои друзья хотят тебя видеть, Гэбриэл.

— Будьте милостивы, сэр, — в ужасе взмолился потрясенный могильщик, — зачем же им это хотеть, ежели мы даже не знакомы? Сэр, да ведь эти джентльмены и не видали меня никогда, сэр!

— О нет, очень даже видали, — ответил гоблин. — Мы знаем человека с хмурым лицом и угрюмой миной, который нынче вечером шел по улице, злобно поглядывая на детей и сжимая покрепче свое орудие для рытья могил. Мы знаем человека, который сам не способен веселиться и которого из-за этого обуревает злобная зависть, который избил ребенка, потому что тот был весел. Мы знаем его, мы хорошо его знаем.

Сказав это, гоблин громко и хрипло расхохотался, и эхо подхватило этот смех, многократно усилив его. Тут гоблин вдруг перевернулся вверх ногами и встал на голову, точнее на кончик своей сахарной шляпы, удерживаясь чрезвычайно ловко на узком торце могильного камня. Еще мгновение — и он, перекувырнувшись, слетел прямо под ноги могильщику, где и уселся, скрестив ноги, подобно портному на рабочем помосте⁷.

— Из-з-вините, сэр, н-но я д-должен покинуть вас, — проговорил могильщик, пытаясь сдвинуться с места.

— Покинуть нас! — передразнил его гоблин. — Гэбриэл Грабб собирается покинуть нас! Ха! Ха-ха!

Пока гоблин смеялся, могильщик заметил короткую вспышку света в окнах церкви, как будто там вдруг зажгли все свечи. Свет тут же погас, но заиграл орган, и под бодрую мелодию целая толпа гоблинов, как две капли воды похожих на первого, хлынула на кладбище и принялась играть в чехарду на надгробиях, не тратя и минуты на передышку. Они перескакивали один за другим через самые высокие препятствия с поразительной ловкостью. Первый гоблин оказался особо искусным прыгуном — никто из соплеменников сравниться с ним не мог. Как ни был испуган могильщик, он заметил, что этот гоблин предпочитает прыгать через семейные склепы, железные ограды и тому подобное, да так легко, словно это были уличные тумбы, а его приятели довольствовались могильными камнями средних размеров.

Наконец игра достигла наивысшего накала. Орган играл все быстрее и быстрее, гоблины прыгали живее и живее. Они то вытягивались, то сворачивались клубками, то катались по земле, то отскакивали от плит, как мячики. В голове могильщика, наблюдавшего за этой суматохой, все кружилось. Ноги его подергивались сами по себе, когда духи мелькали перед глазами слишком близко. Он и не заметил, как вдруг король гоблинов (а гоблин, разговаривавший с ним, несомненно был королем) подскочил к нему, ухватил за шиворот — и вместе с ним провалился под землю.

Когда Гэбриэл Грабб сумел перевести дыхание, которое чуть не прервалось при столь стремительном спуске, он обнаружил, что находится в подземелье, похожем на обширную пещеру. Со всех сторон его окружают множество гоблинов, уродливых и угрюмых. Посередине этого пространства было сооружено возвышение, на котором расположился кладбищенский знакомец Гэбриэла. Сам Грабб стоял рядом с ним, не в силах пошевельнуться.

— Холодно сегодня, — сказал король гоблинов, — очень холодно. Подать сюда чего-нибудь погорячее!

Повинуясь приказу, с полдюжины услужливых гоблинов, беспрерывно улыбаясь, — из чего Гэбриэл Грабб заключил, что это придворные, — поспешно удалились и вскоре вернулись с кубком, полным жидкого пламени, который поднесли королю.

— Ах, хорошо! — воскликнул гоблин, отпив из кубка. Его щеки и глотка стали прозрачными от жара проглоченного пламени. — Эта штука воистину согревает, о да! Принесите-ка полный бокал и для мистера Грабба!

Напрасно несчастный могильщик уверял, что он по ночам ничего горячего не пьет. Один из гоблинов держал беднягу, пока другой вливал пылающую жидкость ему в горло. Остальная компания гоготала и хихикала, глядя, как он давится, кашляет и вытирает слезы, брызжущие из глаз после каждого глотка раскаленного напитка.

— А теперь, — сказал король, как бы невзначай ткнув острым концом своей сахарной шляпы в глаз могильщику и причинив ему острейшую боль, — теперь пора показать этому жалкому и темному существу несколько картин из нашего богатого запаса!

Не успел верховный гоблин договорить, как густая мгла, скрывавшая дальний конец пещеры, стала рассеиваться, открыв картину, видимую словно бы с большого расстояния. Это была маленькая, скудно обставленная, но опрятная и чистая комнатка. Вокруг ярко горящего огня собралась кучка маленьких детей. Одни держались за платье матери, другие бегали, играясь, вокруг ее стула. Мать то и дело вставала и отодвигала оконную занавеску, как бы высматривая кого-то долгожданного. Скромное угощение уже было подано на стол, а простое кресло пододвинуто к огню. Раздался стук в дверь, мать открыла ее, и дети, столпившись вокруг нее, радостно захлопали в ладоши, приветствуя отца. Он вошел весь промокший, усталый и принялся отряхивать снег со своей одежды. Дети усердно помогали ему: забрали плащ, шляпу, трость, перчатки и унесли все это в другую комнату. Потом отец опустился в кресло у огня и позвал детей. Самые маленькие вскарабкались ему на колени, мать села рядом, и они принялись за еду, довольные и счастливые.

Вдруг видение неуловимо изменилось. Теперь была видна тесная спаленка, где лежал при смерти ребенок, самый младший и самый милый. Румянец на его щечках увял, и свет в глазах понемногу угасал. И вот могильщик, испытывая чувство, прежде ему неведомое, увидел, как мальчик умер. Сестры и братья, стоявшие у кроватки, стали гладить его крошечную ручку, но она была такой холодной и тяжелой, что дети отшатнулись, с испугом глядя на умершего. Как ни безмятежно было личико чудесного ребенка, как ни спокоен был его вроде бы мирный сон, все дети поняли, что он уже ушел от них и стал ангелом, который глядит на них и благословляет со светлых и счастливых небес.

Снова легкое облачко промелькнуло по картине, и видение сменилось. Отец и мать были уже стары и немощны, и их семейный круг сократился более чем вдвое. Но лица всех присутствующих выражали жизнерадостность и спокойствие, а глаза радостно блестели, когда они вместе сидели у камина, слушая знакомые рассказы о минувших днях. Мирно и спокойно сошел в могилу отец, а вскоре и та, которая делила с ним все заботы и волнения жизни, последовала за ним в обитель вечного покоя. Те немногие, кто пережил их, преклонили колени у их надгробия и увлажнили зеленую траву слезами, потом поднялись и ушли, молчаливые и печальные, но без надрывных рыданий и отчаянных жалоб, ибо знали, что однажды встретятся с ушедшими. Они возвращались к привычному миру, полному забот, спокойными и безмятежными. Затем снова появилось облачко и скрыло картину от могильщика.

— Итак, что скажешь об ЭТОМ? — спросил гоблин, обратив свое широкое лицо к Гэбриэлу Граббу.

Гэбриэл промямлил что-то в духе того, что это очень красиво, чувствуя себя пристыженным под огненным взглядом гоблина.

— Жалкая ты тварь! — сказал гоблин тоном предельного презрения. — Ах ты!..

Он явно хотел добавить еще несколько слов, но от негодования у него перехватило дыхание, поэтому он просто вытянул свою чрезвычайно гибкую ногу, занес ее над своей головою, чтобы точнее прицелиться, и от всей души пнул Гэбриэла Грабба. И тут же вся свора гоблинов набросилась на злосчастного могильщика и принялась немилосердно пинать его, следуя древнему и неизменному обычаю всех придворных на свете, которые пинают того, кого пинает венценосец, и ласкают того, кого венценосец ласкает.

— Покажите ему что-то еще! — приказал король гоблинов.

На этот раз за облачком открылся прекраснейший яркий пейзаж, такой же и в наши дни можно увидеть в полумиле от старого города. Солнце ярко сияло на ясном голубом небосводе, под его лучами искрилась вода. Деревья казались зеленее, а цветы прекрасней при свете жизнеутверждающего солнца. Вода текла с приятным журчанием, листва шелестела под легким ветерком, птицы распевали на ветвях, и жаворонок, паря в высоте, пел приветственную песнь утру. Да, было утро. Светлое, благоуханное летнее утро. Вся зелень до малейшего листочка, до тоненькой былинки была проникнута ликованием жизни. Муравей приступил к своим повседневным трудам, бабочка порхала, нежась в теплых лучах. Мириады насекомых расправляли прозрачные крылышки, чтобы насладиться пусть коротким, но счастливым существованием. Люди гуляли, восхищаясь красотой мироздания, и все видение было наполнено блеском и великолепием.

— ТЫ — жалкий человечишко! — сказал король гоблинов с еще большим презрением. И снова король соизволил поднять ногу и нанести ею удар по плечу могильщика, и снова придворные гоблины ретиво последовали примеру своего предводителя.

Много раз сгущалось и рассеивалось облачко видений, и много уроков было преподано Гэбриэлу Граббу, который, хотя и терпел ужасную боль в плечах от множественных ударов по ним гоблинских ног, смотрел и смотрел с нарастающим интересом. Он увидел, что тяжело работающие люди, которые добывают скудное пропитание неустанным трудом, жизнерадостны и счастливы, что прекрасный лик Природы — это неиссякаемый источник радости и веселья даже для самых невежественных простецов. Он узнал, что люди, воспитанные с нежностью и привыкшие к заботе, могут переносить лишения с улыбкой и превозмогать такие страдания, которые сокрушили бы людей куда более жестких, потому что велик запас счастья, спокойствия и мира в их сердцах. Он увидел, что женщины, самые нежные и хрупкие из божьих творений, больше всех способны противостоять несчастьям, горю и отчаянию. Гэбриэл понимал, что они так сильны благодаря неисчерпаемому источнику любви и преданности в их душах. И наконец он увидел, что люди, подобные ему самому, отвратившиеся от радости и жизнелюбия, были гадкими сорняками на прекрасных просторах земли. Сопоставив добро и зло в полном объеме, он пришел к выводу, что наш мир в конечном счете — вполне приличное место для обитания.

Когда вывод этот укрепился в сознании Грабба, облачко, закрывшее последнюю картину, разрослось и окутало его, приглушив все чувства. Убаюканный, он стал засыпать. Гоблины словно растворялись один за другим. Как только исчез последний, могильщик крепко уснул.

Уже забрезжил день, когда Гэбриэл Грабб проснулся на кладбище и обнаружил, что лежит ничком на плоской могильной плите, плетеная бутылка валяется пустая рядом, а его куртка, лопата и фонарь, за ночь покрывшиеся инеем, разбросаны по земле. Надгробие, на котором ночью сидел гоблин, возвышалось прямо перед ним, а могила, которую он копал, виднелась неподалеку. Поначалу могильщик решил, что приключение привиделось ему во сне, но острая боль в плечах, которая возникла при попытке подняться, убедила его, что взбучка, полученная от гоблинов, точно происходила в реальности. Правда, он было испугался снова, не увидев на снегу следов, хотя вчера гоблины так усердно играли в чехарду среди могил, но быстро сообразил, что, будучи духами, они и не могли оставить настоящие отпечатки. Наконец Гэбриэл Грабб, поднявшись с трудом из-за боли в спине, подобрал свою куртку, стряхнул с нее иней, надел ее и обратил свой взор в сторону города.

Однако теперь он стал другим человеком, и ему нестерпимо было думать, что горожане не поверят его преображению и посмеются над его раскаянием. Он почувствовал, что не может вернуться туда, где жил прежде. Еще несколько минут он постоял в нерешительности, а потом, развернувшись, побрел куда глаза глядят, чтобы искать пропитание в других краях.

Фонарь, лопату и бутылку в тот же день нашли на кладбище. Много разных соображений было высказано касательно судьбы могильщика, но вскоре все сошлись во мнениях, что его унесли гоблины. Нашлось немало надежных свидетелей, явственно видевших, как Грабба уносила в воздухе гнедая лошадь, слепая на один глаз, с задними лапами как у льва и медвежьим хвостом. Со временем все неистово уверовали в эту историю, и новый могильщик часто показывал любопытствующим за скромное вознаграждение крупный обломок флюгера, случайно сбитого вышеуказанной лошадью со шпиля церкви в момент взлета, который он лично подобрал на кладбище спустя год или два.

К сожалению, достоверность истории несколько пошатнулась после неожиданного возвращения живого Гэбриэла Грабба лет десять спустя. Он состарился, обнищал, заработал ревматизм, но был доволен жизнью. Подлинную свою историю он поведал священнику и мэру. С течением времени она стала местной легендой и в этом статусе сохранилась до наших дней. Адепты теории флюгера, потерпев моральный урон, все же не сдались и, чтобы вернуть утраченные позиции, стали напускать на себя умный вид, пожимать плечами, потирать лбы и нашептывать, что-де Гэбриэл Грабб попросту выдул всю водку, а потом уснул на могильной плите. Они с жаром объясняли, что под видениями в пещере гоблинов Грабб подразумевал опыт, приобретенный им в годы скитаний по миру и сделавший его мудрее. Однако их убеждения так и не приобрели популярности и постепенно забылись. Но даже будь они правы, — ведь Гэбриэл Грабб действительно страдал ревматизмом до конца своих дней, — из этой истории можно извлечь по меньшей мере такую мораль, за отсутствием лучшей: ежели человек угрюм и пьет в одиночку накануне Рождества, пусть не считает себя лучше других; пусть нельзя доказать, что духи бывают добрыми и даже что они вообще бывают, как те, которых Гэбриэл Грабб увидел когда-то в пещере гоблинов.

Перевод Алины Немировой

---

¹ На английском языке героя рассказа зовут Gabriel Grub. Слово «grub» в английском языке имеет несколько значений — «червяк» и «невежа, грубиян». Мы переводим эту фамилию как Грабб, чтобы избежать совпадения с русскими словами «граб» или «груб». (Здесь и далее примеч. пер.)

² «Молчальник», или «немой плакальщик», — непременный участник погребального ритуала на богатых похоронах викторианской эпохи. Эти участники траурного шествия мастерски умели поддерживать скорбный вид, производя впечатление «онемевших от горя». Специально подчеркнутое умение такого могильщика лихо опрокидывать стаканчики спиртного связано с тем, что по обычаю на проводах покойника «немых плакальщиков» старались напоить как можно крепче — а для них показателем профессионализма было выпить все предложенное, сумев при этом не нарушить горестного выражения лица и не сбиться с ноги во время погребальной процессии.

³ Фреза — круглый воротник из гофрированной и туго накрахмаленной белой ткани; характерная деталь одежды XVI столетия.

⁴ Сахарная голова — коническая форма, в которой отливали и сушили сахар по старинной технологии. «Головы» высотой до 20 и более сантиметров поступали в продажу, завернутые в особую синюю бумагу, а затем раскалывались по мере потребности и продавались на вес кусками.

⁵ Имеются в виду высокие узкие сапоги, введенные в моду в 1-й четверти XIX века знаменитым военачальником герцогом Веллингтоном. Вскоре они стали основным видом обуви британской знати и зажиточной буржуазии. В наше время «веллингтонами» называют высокие резиновые сапоги.

⁶ Бонд-стрит (Bond Street) — улица элитных магазинов, излюбленное место прогулок модников и модниц. Название Бонд-стрит стало нарицательным обозначением последних веяний моды. «Да вы словно с Бонд-стрит!» — звучало как высший комплимент.

⁷ До изобретения швейной машинки портные работали сидя по-турецки на широком низком столе, приставленном вплотную к окну для лучшего освещения.