Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 3(29), 2022.

Чеканные строки английской баллады — «Королева Британии тяжко больна, / Дни и ночи её сочтены, / И позвать исповедников просит она / Из родной, из французской страны» — намертво врезались в душу шестиклассницы. Тогда я не подозревала, что за ними стоит автор стихов, известных мне с младенчества: о глупом мышонке, о даме, сдававшей багаж, о рассеянном с улицы Бассейной, о мистере Твистере… Детский писатель Маршак конкурировал лишь с Корнеем Чуковским, отцом Мойдодыра и Крокодила. Но творческий диапазон обоих был много шире, тем более что каждый служил литературе более 60 лет.

Как начинался Маршак

Он родился в 1887 году и получил имя Самуил в честь далёкого предка, известного талмудиста ХVII столетия. Фамилией Самуил и его отец, заводской мастер-химик изобретатель Яков Миронович, тоже обязаны ему. Образовалась она от сокращений званий и имени предка — Маршак. Спустя полвека юный читатель спросил: «А Ваша фамилия от слова „марш“, правда?» Маршак был польщён, ведь время было маршевое. Но кто на исходе ХIХ века мог подумать, что потомок талмудиста возглавит детскую литературу страны Советов?

Малая родина Самуила — Воронеж, известный нам больше благодаря Мандельштаму («Воронеж — блажь, Воронеж — ворон, нож»). Дед его со стороны матери был казённым раввином Витебска, в его доме Самуил приобщился к ивриту и еврейству. Детство прошло в Острогожске, здесь начались гимназические годы. Первые стихи на библейские темы написаны здесь. Учитель словесности считал его вундеркиндом.

Счастливый случай свёл подростка в Петербурге, куда он приехал на каникулы к родителям, с самим Стасовым. Известный искусствовед пришёл в восторг от его стихов и, обратившись за помощью к барону Гинцбургу, влиятельному петербургскому меценату, добился перевода Самуила в престижную петербургскую гимназию. По просьбе престарелого Стасова юноша сочинил стихи для кантаты А. Глазунова памяти скульптора Марка Антокольского. Её исполнил хор и оркестр Мариинского театра в 1903 году. На даче Стасова его приметил Горький и уговорил переехать в Ялту, где Самуил, живя в семье Пешковых, окончил гимназию.

Детство вундеркинда, вернувшегося в Петербург, сменилось юностью газетного подёнщика: он для прокорма с лёгкостью сочинял стихотворные фельетоны. А для души — совсем иное. Первый его поэтический сборник «Сиониды» вышел в 1907 году. Маршак начинал как еврейский поэт, пишущий на русском языке. На это указывает стихотворение «Когда в глазах темно от горя, / Я вспоминаю край отцов». Другое было посвящено памяти Теодора Герцля, ставившего целью создание еврейского государства именно в этом краю, в Палестине. Туда и отправился начинающий поэт в 1911 году с группой еврейской молодёжи. «Мы жили лагерем в палатке, / Кольцом холмов окружены. / Кусты сухие в беспорядке / Курились, зноем сожжены…»

Возвращаясь, он познакомился на пароходе с будущей женой, а через год молодожёны оказались в Лондоне. Учёба на филологическом факультете определила его интерес к английской поэзии и будущую судьбу известного переводчика. На каникулах Самуил и Софья совершали многочасовые пешие прогулки. Однажды в Уэльсе они набрели в лесу на «Школу простой жизни», где методы спартанского воспитания и обучения были далеки от стандартных. Знакомство с директором и детьми школы побудили Самуила снять жильё неподалеку, чтобы помогать в работе. Встреча оказалась для Маршака судьбоносной.

Обретение профессии

В России молодую пару ждали трудные годы: мировая война, революции, гражданская война. В армию Маршака не призвали из-за близорукости. Переводы английских поэтов и газетные статьи в 1914—1918 годах заработка не приносили. Начались скитания. В Воронеже, где он нашёл прибежище у дяди, пригодился его опыт, приобретённый в английской лесной школе. Сюда из местечек прифронтовой полосы в массовом порядке насильственно переселили евреев как потенциальных предателей. И Маршаку поручили работу с еврейскими детьми. Тут-то и проявился его педагогический дар. Несчастные беженцы, не знавшие русского языка и не успевшие освоиться на чужбине, готовы были молиться на учителя, сведущего в идише и иврите, но через год он вернулся к семье в Петроград. Он принял участие в подготовке «Еврейской антологии». Над ней работали В. Ходасевич и Л. Яффе. Она вышла в Москве в 1917-м, туда вошли два перевода Маршака. К его стихам благосклонно отнёсся Блок. Среди прочитанных при встрече были и такие строки: «Давно стихами говорит Нева, / Страницей Гоголя ложится Невский, / Весь Летний сад — Онегина глава. / О Блоке вспоминают Острова, / А по Разъезжей бродит Достоевский».

Обстоятельства вынудили всю семью на исходе 1917-го перебраться в Екатеринодар. А Маршак оказался в Петрозаводске, где ему поручили устройство детских колоний для сирот войны. Через год он решил воссоединиться с семьей. Но пробраться на юг в обстановке полыхавшей гражданской войны было непросто. В 1920 году, когда город уже назывался Краснодаром, Маршака определили заведовать секцией детских домов и колоний областного отдела наробраза. Война и революционная смута сделали своё чёрное дело: по стране скитались сотни тысяч осиротевших детей. Вспомним, в это же время близ Полтавы организует колонию для беспризорников А. С. Макаренко. Ради «детей без детства» Маршак был готов трудиться дни и ночи. С несколькими энтузиастами он создаёт едва ли ни первый в стране Театр для детей. Здесь проявилась его способность собирать вокруг себя талантливых людей. На базе театра вырос «Детский городок» со своим детским садом, школой, библиотекой, столярными и слесарными мастерскими, творческими кружками — настоящая педагогическая поэма.

«Заправляют Городком лебедь, рак да щука, / Леман, Свирский с Маршаком, вот такая штука! / Пишет пьесы там Маршак вместе с Черубиной, в старину играли так лишь на пианино», — так рассказывает об их трудах сочинённая им частушка. Черубина — это Елизавета Васильева, знаменитая героиня скандальной мистификации Волошина. (О ней см. статью «Из истории литературных мистификаций», «Партнёр», №9, 2011.) Вместе они пишут пьесы для детского театра: «Жар-птица», «Морковный король», Финист — Ясный Сокол», «Горе-злосчастие», «Петрушка». В 1922 году сборник их пьес выйдет в издательстве «Радуга» с рисунками С. Чехонина.

Сам нарком просвещения Луначарский счёл, что работа детского театра Краснодара имеет всероссийское значение, и добился в 1923-м перевода тандема Маршак — Васильева в Петроград, где он становится заведующим литературной частью Театра юного зрителя, а она его заместителем. Тогда же напечатана его замечательная книга для малышей «Детки в клетке».

Во главе ленинградской «фабрики детской литературы»

«Я пришёл к детской литературе через театр. Интерес к детям был всегда», — признался он в старости. А тогда, в 20-е годы, Маршак остро ощутил потребность момента и начал параллельно с работой в ТЮЗе издавать прелестные детские журналы: «Воробей», «Новый Робинзон», «Ёж» и «Чиж». Он сразу объявил: «Нам нужны бывалые люди!» И они не заставили себя ждать. Первым пришёл Виталий Бианки, за ним — Житков, Ильин, Шварц и целая плеяда замечательных художников: Кустодиев, Бенуа, Тырса, Конашевич, В. Ходасевич, Пахомов, верный ему до конца дней Лебедев…

Маршак мыслил по-государственному: он видел в детской литературе краеугольный камень в основании личности на самых ранних этапах её формирования. При этом считал излишним торопить взросление детей и любил повторять: «У детей учитесь мудрости!» Став консультантом детского отдела Госиздата в Ленинграде, он проявил себя как блестящий организатор, привлёк к работе Л. Пантелеева и Белых (авторов «Республики Шкид»), А. Гайдара, Л. Чуковскую, И. Андроникова, «обэриутов» Д. Хармса и А. Введенского, Н. Заболоцкого и Н. Олейникова. Далеко не всё шло как по маслу: приходилось бороться с казёнщиной и чиновничьим давлением Наркомпроса, где засели неистовые ревнители пролетарской идеологии. Полюбившаяся Маяковскому строка: «По проволоке дама идёт, как телеграмма» — вызвала протест педантов от педагогики. Сама Крупская, успевшая ополчиться на Чуковского, недоумевала, не соглашаясь, что детство требует игры. Пролеткультовцы настаивали на развитии производственной темы. Даже Шостакович написал музыку к балету «Болт» (поставлен в Питере в 1931-м). Маршак придумал выпускать книги об «умных вещах» для ребят. «Производственно-познавательные», но при этом игровые книжки прекрасно иллюстрировала график Елизавета Эвенбах. Энергия и идеи Маршака переполняли, а в коллективе царила атмосфера буффонады, розыгрышей и мистификаций, своего рода вызов времени и власти.

«Настежь дверь. / Быстрый шаг — / Появляется Маршак / В крупных роговых очках. / У него портфель в руках, / Толстый, словно бочка — / Не замкнуть замочка», — писал К. Высоковский, один из его команды. А в портфеле том чего только нет: стихи, пьесы-сказки, сценарии для детского театра, статьи — свои и чужие, отзывы, переводы…

Горький, вернувшийся в Союз, поддержал Маршака. На I съезде советских писателей его содокладчиком стал Маршак, представивший свой план развития большой литературы для маленьких. Горький поручил ему определить статус «Детгиза», полагая сделать Ленинград фабрикой детской литературы. Однако Ленинград давно был под прицелом репрессивных органов, и уже в 37-м редакция Маршака была разгромлена. Были арестованы редакторы Габбе и Любарская, авторы «Детгиза» Белых, Житков, Заболоцкий, Олейников, Введенский, последним взяли Хармса. Большинство постигла страшная судьба. «Это было, когда улыбался / Только мёртвый, спокойствию рад, / И ненужным привеском болтался / Возле тюрем своих Ленинград…»

Тамара Габбе — единственная, кого Маршак смог вырвать из застенков НКВД и вернуть к письменному столу. Их связывало глубокое чувство, хотя оба были несвободны, и он, хотя и был человеком отнюдь не безрассудным, не убоялся сразиться за любимую женщину. Ей посвящены его строки: «Бремя любви тяжело, если даже несут его двое. / Нашу с тобою любовь нынче несу я один. / Долю мою и твою берегу я ревниво и свято, / Но для кого и зачем — сам я сказать не могу».

«Многостаночник» Маршак в Москве

В 1938 году Маршак с семьёй переехал из Ленинграда в Москву, более того, в 39-м был награждён орденом Ленина. Война застала его в столице. Памятуя «Окна РОСТа» Маяковского, он охотно переходит на язык агитпропа. Язык плаката, как и стихи для детей, требовал ясности и афористичности. Сотрудничество с известным трио карикатуристов Кукрыниксами началось с первых дней войны. Первое «Окно ТАСС» вышло 27 июня 41-го, а за время войны Маршак сделал сотни стихотворных подписей. Вот несколько примеров: «Днём фашист сказал крестьянам: — Шапки с головы долой! / Ночью отдал партизанам каску вместе с головой»; «Лом железный соберём для мартена и вагранки, / Чтобы вражеские танки превратить в железный лом!»

Сталин, увидев первый плакат с его стихами, воскликнул: «Маршак — орёл!» А ведь он ни разу не назвал имени вождя, в ходу у него были другие имена: «Бьёмся мы здорово, / Колем отчаянно — / Внуки Суворова, / Дети Чапаева». Выход 500-го выпуска «Окон ТАСС» он отметил четверостишием: «Под этим окном не поют серенады, / На этом окне резеда не цвела, / За этим окном разрывались снаряды, / И армия наша на подвиги шла». За эту работу Маршак вместе с художниками получил свою первую Сталинскую премию.

Но и в военные годы стихи для времени (публицистику) он сочетал со стихами для вечности (переводами). Не забывал Маршак и о детях, писал драматическую пьесу-сказку «Двенадцать месяцев». Поставлена она была в 1947 году в московском ТЮЗе и удостоилась Сталинской премии.

С первых дней создания Еврейского антифашистского комитета Маршак был его активным участником. Когда закончилась война, он собирал и переводил немалые суммы в фонд еврейского детского дома в Литве, куда попали дети, уцелевшие в Холокосте. При его материальной поддержке они оказались в Израиле на исходе 1948 года.

Заслуги Маршака-переводчика

Пушкин назвал переводчиков «почтовыми лошадьми просвещения». Если пользоваться этим сравнением, то Маршак, конечно, был коренником. Правда, он не любил слов «перевод», «переводчик». Но всю жизнь Маршак открывал русскоязычному читателю, от мала до велика, поэтические сокровища других народов. Его неизменной любовью была английская поэзия. Начал он с переводов старинных английских и шотландских баллад и стихов Блейка, уже с 1915 года они стали публиковаться в России. Затем пришла пора народных детских песенок.

Баллады были трагичны, а песенки забавны и шутливы. Вот одна из них: «Где ты была сегодня, киска? / — У королевы у английской. / — Что ты видала при дворе? / — Видала мышку на ковре». С трудом, но включались в план издания: «Шалтай-Болтай», «Дом, который построил Джек», «Гвоздь и подкова» и многое другое, в том числе стихи для детей серьёзные и весёлые, даже смешные, которые писали Э. Лир, Л. Кэрролл, А. Милн, Р. Киплинг, Р. Стивенсон и даже, страшно сказать, модернист Т. С. Элиот.

К переводам прибегали Пастернак, Ахматова, Липкин и другие: кто ради заработка, но больше — чтобы через перевод выразить то, что невозможно было сказать в собственных стихах. Маршак выражал свои чувства через стихи Бёрнса, Шекспира, Байрона, Гейне… Ему повезло: «Я переводил не по заказу, а по любви», — признается он в биографической книге «В начале жизни» (1960).

В конце жизни Маршак раскрылся: «Как обнажаются судов тяжёлых днища, / Так жизнь мы видели раздетой догола. / Обеды, ужины мы называли пищей, / А комната для нас жилплощадью была. // Но пусть мы провели свой век в борьбе суровой, — / В такую пору жить нам довелось. / Когда развеялись условностей покровы, / То всё, что видели, мы видели насквозь». Он видел и молчал. Мандельштам не промолчал: «Мы живём, под собою не чуя страны» — и — пропал. Маршака считали счастливчиком: он уцелел. Трудно сказать, как сложилась бы в 53-м судьба четырежды лауреата Сталинской премии, но при этом члена разгромленного и судимого ЕАК, не умри Сталин.

В годы оттепели Маршак трижды побывал в Англии. В Эдинбурге его объявили почётным гражданином Шотландии: ведь он своими переводами превратил их национального поэта Роберта Бёрнса в любимца многомиллионной России. Гёте считал, что Бёрнс велик, потому что с колыбели впитал старинные песни своего народа и потому что собственные его песни нашли восприимчивых слушателей в его окружении. Маршак почувствовал, насколько близки свободолюбивая душа этого крестьянского парня и даже некая мужиковатость разудалой русской душе. «Он сделал Бёрнса русским, оставив его шотландцем» (Твардовский). Ни в одной стране мира Бёрнс не получил такой талантливой интерпретации. Маршак сделал его более читаемым в России, чем в Англии, при этом сам оказался полноправным соавтором шотландского горца.

В годы войны Маршак перевёл все 154 сонета Шекспира, что само по себе — подвиг. Он переводил, чтобы обрести душевную опору в мысли о вечности поэзии, и Шекспир предстаёт у него как «поэт для вечности». Тот, кто сможет прочесть Шекспира в оригинале, заметит стилистическое несоответствие перевода: Маршак смягчал, умиротворял Шекспира. «Спокойный, величественный, уравновешенный и мудрый поэт русских сонетов отличается от неистового, неистощимого, блистательного и страстного поэта английских сонетов» (М. Гаспаров). Да, это так. Но Шекспира в подлиннике читают тысячи, а переводы Маршака прочли и полюбили миллионы. «Когда переводите, — говорил Маршак, — смотрите не только в текст, но и на то, что за окном делается». В его сонетах отразился величавый стиль советской эпохи.

А вот переводя романтиков, Маршак передавал и музыку слова, и чувства поэтов, не причёсывая их, а потому так врезаются в память строки: «Из вереска напиток забыт давным-давно, / а был он слаще мёда, пьянее, чем вино» (баллада Стивенсона «Вересковый мёд»), «Вовеки не замрёт, не прекратится поэзия земли» («Кузнечик и Сверчок» Китса), «Она идёт во всей красе — / Светла, как ночь её страны» (из «Еврейских мелодий» Байрона).

«Маршак Советского Союза» скончался в ноябре 1964 года. Но для меня он оставался постоянным спутником. Мой сын рос на его стихах, затем эстафету приняли внучки. Особенно любим был стих о кораблике, где матросами служили четырнадцать мышат, с его финалом: «Ведёт кораблик утка, / Испытанный моряк. / «Земля! — сказала утка. — / Причаливайте! Кряк!»

Причалим и мы. А напоследок — слово «многостаночнику» Маршаку: «Читатель мой особенного рода. / Умеет он под стол ходить пешком. / Но радостно мне знать, что я знаком / С читателем двухтысячного года».

Грета Ионкис (Кельн)
Профессор, доктор филологии, член Международного ПЕН-клуба

Статья любезно предоставлена изданием INTER-FOCUS.DE