Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 3(41), 2023.

Как начинается утро в Monstrum vel prodigium?

Для стороннего взгляда — вереницами сбывшихся сновидений, хороводами сливающихся с рассветными облаками народцев, крошечными, едва не игрушечными мирами, скромно поселившимися под детскими кроватями, на подоконниках и внутри расписных абажуров ламп. Стайками юных чудес во дворе, в чьих огромных глазёнках мир не умел, не имел права не обрести роскошной избыточности и завораживающей красоты.

Ягель Грабович уже две недели как не мог считаться посторонним. Ибо был свежеиспечённым воспитателем — и вот его-то утро начиналось иначе.

…В крытой галерее возле медпункта, прижавшись лопатками к расписанной сильфьими мотивами стене. Рисунки то тёплые, то прохладные, некоторые фигуры тихонько шепчут короткие еле уловимые цитаты из эпоса. Краска на стене несмываемая. Жгучая пакость, которой пальнуло в лицо учителю очередное непарноногое творение мальца по прозвищу Дио, — к счастью, отмылась.

— Ягель Грабович! Ягель Грабович!

С третьей попытки Ягель совладал с мерзкой дрожью в коленях. Чувствительная после едва подживших ожогов кожа щёк впитывала плотное, колкое тепло солнышка. По изнанке зажмуренных век плясали жаркие алые пятна. Из открытых классных комнат доносился разноголосый, однако старательный гул чтения и декламации. С крыши слышны были дружные прыжки и ухающие выдохи упражняющихся в гимнастике. Есть же и среди одарённых детишек, даже самой миракулической конституции, — охотно учащиеся и вполне учтивые…

Из аудитории Дио не долетало ни звука.

Не пойду туда больше, подумал Ягель Грабович, ну их всех в пропасть… не пойду. В дворники подамся. В коврочисты. Пацан и впрямь чудовище.

— Ну Ягель же Грабович… — шаги, лёгкие, словно бриз, приблизились по плитам галереи и смолкли перед ясными очами учителя. Придётся открывать глаза, на самом деле уже с неделю как не шибко ясные — правду говоря, вовсе красные от недосыпа и с затравленной жутью на донышке. Открыл. Ну конечно же: Пионка. Хлопотливая и непоседливая, будто котёнок: — Ну как же ж же ж так? Ну там же ж Дио…

— Что — Дио? — строго, тоном дипломированного педагога высшей категории спросил Ягель.

— Дио, — Пионка оглянулась. Внутренние окна аудитории с галереи просматривались едва-едва. — Дио, понимаете, не хочет.

Господи, подумал Ягель. Дио не хочет, вишь!

Нет, он решительно не представлял себе, что такое трёхлетний кудесник, когда сиротой, отучившимся по государевой программе и выпустившимся с отличием, явился — с дипломом и апломбом — к седовласому и до ехидства мудрому директору Monstrum vel prodigium.

Предложение в качестве испытательного срока заняться самым маленьким из учеников полагал оскорбительно лёгким; директор, однако, был непоколебим: prodigium puerile, осенённые чудом дети, — сами по себе контингент сложнейший! Даже отменные чародейские и волшебные сертификаты могут нимало не помочь начинающему педагогу — а лишь осложнить всё до невероятия. Как уже, между прочим, и случилось с тремя так называемыми мастерами… или господин Ягель Грабович опасается тоже не справиться с малышом?

С малышом…

Дионисий Онтоджени оказался трёхлеткой ангельского вида с чудотворящей мощью не слабей, чем у архангела. Вздорным, шебутным и — знающим каких-нибудь пять слов.

Слова запомнились Ягелю с первого же часа: «моё», «Вакх!» и «Дио не хочет!». Пацан с тех пор и добрых две недели только и твердит: «не хочет», «не хочет», «не хочет» — и кабы при том ещё не насылал бурь, не порождал неописуемых исчадий снов, песенок и прибауток да не распахивал в стенах кусачие пасти…

— Чего же именно? — осведомился Ягель у Пионки. — Не хочет-то?

— Похоже, — Пионка сглотнула и потупилась. — Похоже, ничего. Вообще.

— Ну, и?.. — успел рыкнуть Ягель, прежде чем до него дошло. Отстранив Пионку, он присмотрелся к окнам аудитории. Окна наливались подозрительной, лиловой темнотой. Ягель скрипнул зубами и в четыреста тридцать второй раз проклял собственную самоуверенность. С чем угодно справлюсь, эва как! Возьму сложнейший случай, поди ж ты!

Вскочив на перила, он сиганул со второго этажа в клумбы и перешёл в галоп.

На дверном косяке уже начинали дымиться защитные глифы и вензеля. Стёкла в окнах вибрировали в такт немыслимому плясовому ритму. В первый раз Ягель счёл удачей, что не справившиеся воспитатели снабдили Дио репутацией в принципе необучаемого идиота с повадками потомственного монстра — и привилегией занимать отдельное, стократ укреплённое помещение.

Двери аудитории хлопнули — будто взорвавшись. Кудрявый Дио сидел на шкафу с ошалелыми глазёнками, тыкал пальцем в завивавшийся спиралью мрак небытия и повторял:

— Вакх! Дио не хочет! Вакх! Вакх!

Мрак медленно и деловито исследовал аудиторию, поглощая то скелет кентавра, то вышитую на шкуре хримтурса карту краймира, то парту, то банкетку, то учебник. Ягель мгновенно покрылся чешуёй, щёлкнул челюстями, занывшими от скорости трансфигурации, — и вдруг понял, что визг увидевшего метаморфозу Дио усилился, стал истошнее… отчаянней. Сразу же стены будто сдвинулись к середине. Страх кудесящего крохи умножился — а мрак заторопился, налился мощью. В нём появились образы, и Ягель, пусть всего на миг, заглянул в самый их зев. Увидел, как ссыпаются на землю две высокие, невыразимо чудесные фигуры. Узнал их — или угадал: в конце концов, трудно не опознать волосы — белоснежные кудри, точно такие же, как у мальчишки.

И выматерился, как нипочём не следовало по статусу, ещё и при воспитуемом.

Он прыгнул на стол, оттуда на шкаф, к Дио, по пути сбрасывая все боевые аспекты. Обхватил мальчишку — маленького ершистого сироту — руками.

— Дио не хо…

— Знаю, — шепнул Ягель ему в ухо. И прижался к стриженому виску собственным, с которого так и не свёл шрам. — Знаю.

Чудовища происходят от чудовищных вещей, и никак иначе. Никакой хитрости, никаких уловок. Однажды ты, центр мира и венец судеб, которому любая вещь и каждый мышонок повиновались с радостью и добротой, видишь, как обрывается, обрушивается само в себя всё время мира. Смотришь на странные, пугающие вещи, что только что дышали ради тебя, как и следует родителям. И больше не умеешь докричаться, позвать, избежать…

Не имеешь семьи.

Не имеешь радости.

И что бы ни оказалось перед тобою — ты этого не хочешь.

Ягель заглянул в глаза Дио.

— И я тоже.

Дио долго всматривался в память, пылавшую в глазах учителя. В чужие лица, отзывавшиеся почему-то точно такими же теплом, тоской и болью вперемешку. Вздохнул. Всхлипнул. И впервые сказал что-то новое:

— Где?

Ягель оглянулся на увядающий, схлопывающийся мрак, на бледную Пионку в дверях. Обнял Дио снова, крепко и сильно — не страшный, чудовищный взрослый, а просто старший. Такой же.

Брат.

Дом.

Семья.

— Здесь, Дио.

С потолка снова пошёл дождь. Был он тёплый, светлый…

Не обжигающий, а залечивающий ожоги.