Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 4(6), 2020.
Чарльз Уэдделл Чеснатт (1858—1932) считается классиком афроамериканской литературы, что повергает в изумление каждого, кто видел его фотографии или портреты. Дело в том, что доля африканской крови у него примерно такая же, как у Пушкина, но если пушкинская внешность еще позволяла заподозрить эту примесь, то облик Чеснатта — нет. Это как-то раз спасло ему жизнь.
Опытный и талантливый юрист, он вполне мог слиться с белым населением северных штатов и преуспевать там, но остался верен своим чернокожим собратьям и связям со штатом Северная Каролина, где прошло его детство, хотя и считался там «ниггером» даже многие десятилетия спустя отмены рабства. Поэтому Чеснатт всю свою жизнь посвятил содействию прогресса цветного населения как общественный деятель, преподаватель и писатель.
Рассказ, публикуемый в этом номере, открывает цикл произведений о дядюшке Джулиусе, который занимает особое место в американской литературе. Подобные фигуры для нее вообще-то характерны, но они обычно сродни известному всем нам с детства «дядюшке Римусу»: то есть увидены как бы «извне» взглядом белых южан, пускай даже и свободомыслящих. А Чеснатт сумел увидеть этот мир «изнутри». Поэтому ему удалось передать неповторимый «жаргон плантаций» так, что сейчас для филологов существуют специальные рекомендации, позволяющие понять, каким образом можно адекватно перевести Чеснатта на другие языки, и даже на современный английский. Из-за трудностей перевода он до сих пор и не был известен русскоязычному читателю.
Кроме того, Чеснатт многое сумел сформулировать жестче и ироничнее своих белых (то есть на самом деле одинакового с ним цвета кожи) коллег по перу: ему не было нужды играть в политкорректность, пусть даже само это слово еще не существовало.
Символично, что жизненный путь рассказчика, от которого мы узнаем о дядюшке Джулиусе, оказался как бы зеркален судьбе самого Чеснатта. Рассказчик-то жил в Огайо и переехал в Северную Каролину, а Чеснатт вырос в Северной Каролине, но был вынужден перебраться в Огайо, фактически бежать, после того как чудом не погиб во время кровавого расового погрома, состоявшегося, увы, во многом «с подачи» лично Шарлотты Перкинс Гилман (см. рассказ «Как я была ведьмой», «Горизонт» №1, 2020) и ее соратниц по феминистическому движению. Это сообщество очень решительно отстаивало право американок на выбор личной жизни, но именно потому пришло в яростное неистовство, когда одна из борющихся за расовое равенство газет подняла вопрос о праве такой американки (разумеется, по умолчанию — белой) связать судьбу с «ниггером», пускай он образован, успешен и, может быть, даже светлокож. Чеснатт не имел отношения ни к обсуждаемой ситуации, ни к той газете, но это не помешало ему попасть в «список на ликвидацию». Спасло его лишь то, что вооруженные погромщики исходили из своих трафаретных представлениях о «ниггерах», поэтому не узнали в культурном белом джентльмене того, за кем пришли…
Несколько лет назад здоровье моей жены сильно пошатнулось, и наш семейный доктор, в чью честность и познания я верил безоговорочно, порекомендовал сменить климат. Я со своей дилетантской точки зрения разделял его мнение, что пронизывающий ветер, холодные дожди и резкие смены температуры, то есть все то, что происходит зимой в районе Великих Озер, отнюдь не способствовали ее выздоровлению, а, напротив, существенно сокращали время, отведенное ей на этой земле. Совет доктора расставил все на свои места: нам нужны были не короткие поездки на курорт, а постоянное местожительство в более теплом и ровном климате. Я тогда увлекался выращиванием винограда в северном Огайо. Так как это занятие мне очень нравилось и я изучил его во всех тонкостях, прежде всего меня интересовали места, где можно продолжить бизнес. Я думал о солнечной Франции, сонной Испании, о Южной Калифорнии, но каждый раз натыкался на непреодолимые трудности. И тут мне пришло в голову, что искомое можно отыскать в наших собственных южных штатах.
Послевоенное время создало вполне подходящие условия, чтобы осесть на Юге, а во мне хватало духа авантюризма, чтобы стать первопроходцем, если не удастся найти место, где виноград уже выращивали. Я написал кузену, у которого был бизнес по производству скипидара в центральной части Северной Каролины. В ответ на мои расспросы он уверил меня, что не найти в стране штата, а в этом штате — места, где он поселился, более подходящего моим требованиям. Климат там для поправки здоровья был очень хорош, а почва — достаточно плодородна, чтобы выращивать на ней виноград. К тому же рабочая сила была весьма дешева, а земля стоила сущие гроши. Кузен сердечно звал нас в гости, чтобы мы могли осмотреться и принять решение. Мы приняли приглашение и спустя несколько дней неспешного путешествия прибыли на место. Последнюю сотню миль мы взбирались вверх по реке на пароходике с большими бортовыми колесами. Он и привез нас в занятный городок, который я буду называть Патесвиль по той простой причине, что на деле он называется иначе.
На городской площади размещалось здание рынка из красного кирпича с высокой башней, откуда во все четыре стороны смотрели часы. Они звонили каждый час, а также в девять вечера подавали сигнал гасить огни. Еще в городе имелись две или три гостиницы, суд, тюрьма, магазины, конторы и прочие места, приличествующие административному центру округа и крупному торговому городу. Меж тем населяли Патесвиль всего четыре или пять тысяч человек самого разного цвета кожи; это был один из главных городов Северной Каролины, довольно бойко торговавший хлопком и канифольно-скипидарными продуктами. Вся эта деловая активность, однако, не сразу бросалась в глаза такому неискушенному наблюдателю, как я. Когда я впервые увидел город, над ним нависла почти полная тишина. Лишь потом я узнал, что под сонным фасадом обычные человеческие страсти — любовь и ненависть, радость и отчаяние, тщеславие и алчность, доверие и дружба — кипят столь же бурно, как и в более оживленных на вид местах.
Мы нашли погоду в эту пору — конец лета — чудесной, к тому же нас развлекали со всем гостеприимством. Наш хозяин был человеком состоятельным и явно радовался нашему визиту, так что все устроил ради нашего комфорта и ради того, чтобы мы могли с холодной головой оценить увиденное, а это очень важно, когда собираешься так резко поменять свою жизнь. Мой кузен предоставил в наше распоряжение лошадь и двуколку, а сам выступал в роли провожатого, пока я не освоился и не стал ориентироваться на местности.
Выяснилось, что виноградная лоза пусть и не росла здесь повсеместно, все же кое-где встречалась. Несколько плантаторов в округе пытались заработать на винограде, кому-то везло больше, кому-то меньше, но, как и большинство начинаний на Юге, это было выжжено войной и кануло в небытие.
Я несколько раз ездил посмотреть на участок, который, как я думал, мог мне подойти. Это была внушительных размеров плантация, раньше принадлежавшая местному богачу по имени Макэду. Насчет нее много лет тянулась тяжба за наследство, и все это время ею управляли довольно бестолково, так что земля сильно истощилась. И вот там был большой виноградник, но со времен войны им никто не занимался, и он пришел в запустение. Лоза — где-то поддерживаемая сгнившими и поломанными подпорками, где-то обвивающая хиленькие саженцы, выросшие посреди виноградника, — росла дико и буйно, не сдерживаемая ничем и не направляемая подрезкой. Немногочисленные гроздья винограда, вне всякого сомнения, становились законной добычей любого прохожего. Вообще же этот участок был великолепно подготовлен для выращивания винограда. Почва, если за ней немного поухаживать, была практически идеальной. Я не сомневался, что, начав со скапернонга1, который здесь как раз и рос, вскоре смогу успешно разводить множество разных сортов.
Однажды я приехал вместе с женой, чтобы показать ей участок. Мы выехали из города по длинному деревянному мосту, перекинутому через широкий мельничный пруд, проехали мимо беленой изгороди, окружавшей ярмарочную площадь, и выбрались на песчаную дорогу, где лошадь увязала по самые бабки. Мы то взбирались на холм, то спускались с него, потому что песчаные холмы здесь были повсюду. Зеленеющие поля сменялись заброшенными, заросшими крупноплодным дубом и короткохвойной сосной, а иногда — даже участками девственного леса, где высокие сосны, росшие у самой дороги, заслоняли солнечный свет и навевали на нас ощущение монастырского уединения.
На одном из перекрестков я засомневался, куда свернуть, и мы просидели около десяти минут (местная зараза неспешности уже поразила нас) в ожидании какого-нибудь путника, который указал бы нам путь. Наконец появилась маленькая чернокожая девочка, целеустремленная, как пущенная из лука стрела. На голове она несла бадью с водой. Мы некоторое время терпеливо понаблюдали за ней, что всегда необходимо, чтобы преодолеть детскую застенчивость, а потом расспросили ее и наконец достигли своей цели, отъехав от города в общей сложности миль на пять.
Мы проехали между полусгнившими воротными столбами — сами ворота давным-давно исчезли — и оказались на прямой песчаной дорожке, огороженной редкой изгородью из гниющих жердей, заросших дурманом и шиповником. И наконец выбрались на открытое место, где когда-то стоял жилой дом — это явно был большой особняк, по крайней мере, об этом свидетельствовали остатки печных труб и кирпичные колонны, на которых покоились балки. Сам же дом, как нам рассказали, пал жертвой превратностей войны.
Мы вылезли из двуколки, походили немного по двору, а потом отправились на виноградник, располагавшийся совсем рядом. И хотя Энни уверяла меня, что чувствует себя хорошо, я потребовал, чтобы мы вернулись во двор, где под раскидистым вязом лежало сосновое бревно, на которое можно было присесть: пусть там было твердо, зато тень. Часть этого импровизированного сиденья уже была занята почтенного возраста цветным мужчиной. На коленях у него лежала шляпа, полная спелого винограда, и он смачно ел этот виноград, причмокивая от удовольствия. Возле него громоздилась кучка виноградных шкурок, свидетельствуя, что он уже долго пребывает в этом блаженном состоянии. Мы подошли к нему сзади, так что он заметил нас, когда мы были уже совсем близко, и почтительно поднялся с места. Он собирался вовсе уйти с насиженного места, но я попросил его остаться.
— Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказал я, — здесь хватит места для всех нас.
Он остался сидеть, немного смущенный. Когда он встал, я успел заметить, что роста он довольно высокого и, хоть годы несколько согнули его, весьма крепок. Цвет кожи у него был не очень темный, что в сочетании с его волосами — около шести дюймов длиной и очень густыми, только макушка у него была лысая — давало основания предположить, что в его предках были не только чернокожие. Глаза у него были с хитрецой, что тоже не свойственно африканцам, и, как выяснилось позже, это отражало свойственную ему сметливость и изворотливость. Он снова принялся за свой виноград, но видно было, что наше присутствие стесняет его и не дает наслаждаться в полной мере.
— Вы живете где-то поблизости? — спросил я, пытаясь разрядить обстановку.
— Ага, сэр. Вон тамочки я живу, за тем холмом. Ламбертон, где дощатая дорога.
— Может, вы знаете что-нибудь о временах, когда здесь выращивали виноград?
— Вам меня Боженька послал, сэр. Я о тех временах знаю как есть все! Во всей округе вам не найти никого, кто бы рассказал о них столько, сколько старый Джулиус Макэду! Потому как я ж родился и вырос туточка, на этой самой плантации-то. А вы не тот ли жентмун с Севера, который вроде как покупает старую виноградню?
— Я подумываю об этом, — подтвердил я, — но пока не уверен. Я должен быть абсолютно уверен, что смогу привести ее в порядок.
— Вот что, сэр. Я вам человек чужой, и вы мне человек чужой, мы оба друг другу чужие. Но будь я на вашем месте, не стал бы покупать эту виноградню, вот как.
— Отчего же? — спросил я.
— Ну, я не знаю, верите ли вы в колдунство — иные белые не верят или говорят, что не верят, — но ежли по правде говорить, то виноградня эта загуференная.
— Какая? — переспросил я, не улавливая смысла незнакомого слова.
— Загуференная. Ну, заколдованная, значит.
Он сообщил это с такой торжественной серьезностью, так таинственно, что я несколько заинтересовался. Энни же его слова впечатлили еще больше, она даже придвинулась ко мне поближе.
— А откуда вы знаете, что виноградник заколдован? — поинтересовался я.
— Да я и не думаю, что вы мне поверите, покудова не знаете, что тут стряслось-то. Но ежли вы и юная мисс рядом с вами не против пару минуточек послушать болтовню старого ниггера, раз вы тутка все равно отдыхаете, то я бы вам объяснил, как все вышло.
Мы заверили его, что будем очень рады узнать, как же все вышло, и он начал рассказывать. Поначалу его воспоминания — или поток фантазии — текли медленно, но по мере того, как смущение проходило, он начинал говорить свободнее, история становилась более связной и зримой. Она увлекла и самого рассказчика, и в его глазах появилось мечтательное выражение, словно он не видел более слушателей, а снова вернулся в те годы, когда жил на старой плантации.
— Старый масса Дугал Макэду, — начал он, — купил это место задолго до войны. Я хорошо помню, как он отгородил часть плантации и понатыкал тутка своего винограду. Рос тот как дурной, и масса Дугал, что ни год, делал по тыще галлонов вина. А ежли есть на свете штука, которую ниггер любит почти так же сильно, как опоссумов, курей и арбузы, то это такой вот зеленый виноград, скапернон его называют. Ничто с ним не сравнится по сладкости, скажу я вам! Даже сахар не такой сладкий, как скапернон. Как придет пора и у виноградин от старости появляются морщины, а шкурка становится чутка коричневой, так глаза сами на них глядят, а губы причмокивают, и страсть как съесть их хочется! Понятно, что ниггеры скапернон обожают.
А вокруг виноградни жило полно ниггеров. Ниггеры старого массы Генри Брейбоя, и старого массы Джимса Маклина, и самого массы Дугала тоже. Дальше по Уимлтон-роуд еще было поселение вольных ниггеров, и еще бедные букра2. А виноградня в округе была только одна — эта самая, виноградня массы Дугала. Сейчас-то оно уже не так, но до войны, пока рабство было, ниггеру ничего не стоило отмахать пять-десять миль ночью, чтобы сладко поесть. Так что масса Дугал быстро стал недосчитываться своего скапернону.
Ясное дело, он обвинил в этом ниггеров! Да только те отпирались до последнего. Масса Дугал раскидал везде капканы и напружиненные ружья, ну, самострелы то есть, и пару ночей даже сам ходил в этот, как его, путруль. Страсть какой неосторожный он был человек, масса Дугал, и его путрули кончились тем, что он сам себя подстрелил в ногу крепким зарядом фасоли. Но как бы то ни было, ни один ниггер не попался, так-то. Знать не знаю, как так вышло, а только говорю вам как на духу: так и случилось, и виноград все пропадал.
Масса Дугал не унимался и придумал план, как все прекратить. Среди вольных ниггеров с Уимлтон-роуд жила одна колдунья, и все черные от Рокфиша до Бивер-Крик ее боялись. Она умела делать самое страшное гуферство, какое только бывает: наслать на человека ревматизму, отправить его в запой или вовсе заставить зачахнуть до смерти. А еще поговаривают, что ночами она ездила на ниггерах верхом, потому как была не только колдуньей, а еще и заправской ведьмой. Масса Дугал прослышал о том, что творила эта тетушка Пегги, и задумался, не поможет ли она ему отвадить ниггеров от винограда. И вот однажды по весне хозяйка спаковала в корзинку цыпленка, фунтовый кекс и бутылку скапернонового вина, масса Дугал погрузился на двуколку и поехал в хижину тетушки Пегги. Затащил корзинку со снедью вовнутрь и долго с тетушкой говорил.
Назавтра тетушка Пегги явилась на виноградню. Ниггеры видали, как она шныряет тутка, и скоро разузнали, что масса Дугал нанял ее загуферить виноград. И вот ходит она, ходит, у этой лозы листочек оборвет, у той косточку подберет, а еще с одной усик отцепит; отсюда веточку, оттуда комочек грязи — так всю виноградню и обошла и все это складывала в большую черную бутыль. Потом добавила туда змеиную шкурку, гребешок пестрой курицы и шерсть из хвоста черной кошки и доверху залила скаперноновым вином. И когда гуферство было готово, она ушла, пошла в лес и закопала бутыль под корнями красного дуба, а потом вернулась и сказала ниггерам, что виноградня загуферена и если они поедят тутошнего винограду, то не позже как за двенадцать месяцев помрут.
Ниггеры тогда перестали есть скапернон, и массе Дугалу не на что было жаловаться. И вот, когда сезон уже кончался, однажды к массе Дугалу по каким-то делам заехал незнакомый жентмун с ночевкой. И его возница, увидав, какой тут скапернон весь спелый да сладкий, притаился вон тамочка, за коптильней, и ну его есть! До какого дотянулся, тот и съел. Тогда никто его и не увидал, а вот потом, когда жентмун уже домой ехал, его лошадь вдруг понесла и возницу того насмерть убила. Как мы те новости услыхали, тетушка Люси, кухарка, и сказала, мол, видала, как чужой ниггер ест виноград за коптильней. Так мы и узнали, что гуферство работает. Потом один черный малец сбежал из поселка, забрел в виноградню и через неделю помер. Белые говорили, что от лихорадки, но ниггеры-то точно знали: от гуферства. Так что будьте уверены, черные к той виноградне и не подходили.
А как сезон кончился, масса Дугал посчитал, что наделал полторы тыщи галлонов вина. И один ниггер слыхал, как он смеялся и говорил надсмотрщику, что полторы тыщи галлонов — здоровская прибыль с десяти долларов, которые он вложил в виноградню. Так что я думаю, он заплатил тетушке Пегги именно десять долларов, чтобы она загуферила виноградник.
До следующего лета гуферство не срабатывало, а потом посреди сезона помер один из рабов на плантации, и массе Дугалу стало сильно не хватать рабочих рук. Тогда он поехал в город и купил нового. Это был старый ниггер цвета имбирного пирога, а волосы у него были такие, как будто конская какашка на голове лежит. Он был умный и мог много работать.
А так случилось, что один из ниггеров старого массы Генри Брейбоя накануне сбег с плантации и прятался где-то на болоте. Так что старый масса Дугал и другие белые отправились с ружьями и собаками ловить его, и все наши очень волновались и забыли сказать новенькому про гуферство-то. За день он нанюхался винограда, насмотрелся на него и, как стемнело, первым делом побежал на виноградню, а никому ничего не сказал. Только наутро рассказал кой-кому, какой сладкий скапернон вчера ел.
Как ему рассказали про гуферство-то, он так напугался, что сбледнул с лица, и думали было, что он тут, на месте, и помрет. Подошел надсмотрщик и спросил, что стряслось. И когда ему сказали, мол, Генри поел скапернону и теперь обгуференный, он дал Генри хорошенько глотнуть виски и сказал, что, как будет дождить, они поедут к тетушке Пегги. Мол, раз он ел виноград, не зная, что нельзя, то не снимет ли она с него гуфер.
И как раз назавтра задождило! Надсмотрщик, как и обещал, поехал вместе с Генри к колдунье. И та сказала, что раз уж Генри про гуферство не знал, а виноград ел по незнанию, то, может, она сумеет с него гуфер снять. И достала еще одну бутыль с каким-то колдунским зельем и отлила немного для Генри. Он говорил, на вкус вроде виски, только горчит. Тетушка Пегги сказала, что это зелье снимет с него гуфер до весны, но потом он должон снова к ней прийти, и она скажет, что делать дальше.
По весне Генри как-то вечером раздобыл ветчины. Где он ее взял? Ну, я не знаю. На плантации ветчина только в коптильне была, а я никогда Генри у коптильни не видал. Но уж как оно ни вышло, а ветчину он достал и пошел с ней к тетушке Пегги. И тетушка Пегги ему сказала, что, как масса Дугал начнет подрезать виноград, он должен собрать обрезки, выжать из них сок и смазать им лысину, и делать так кажный год, и, покудова он это делает, гуферство его не зацепит. А за то, что он принес ей ветчину, она сделает так, чтобы он мог есть того скапернону, сколько влезет.
И вот Генри натер башку этим самым соком, и гуферство на него тем летом больше не действовало. А вот что с ним стряслось-то еще! Он же до того был лыс как колено, но как на винограде стали молодые листочки расти, так на голове Генри стали расти волосы! И к середине лета он был самым длинноволосым на плантации, вот как. До того у него вокруг лысины пусть редкие, но неплохие волосы росли, прямые такие, но как на винограде появились первые ягоды, так его волосы стали скручиваться кольцами, будто тот молодой виноград, а как гроздья созрели, так у него на голове была почитай еще одна гроздь винограда. Расчесывай, не расчесывай — все едино было этим волосам; бывалоча, Генри по полночи просиживал с Джимом Кроу3, и вроде как даже удавалось их выпрямить, но наутро глядь — опять виноградины! Так что он плюнул и просто стал коротко стричься.
Но это было не самое странное, что вокруг гуферства творилось. Когда Генри только появился на плантации, он был уж в годах и оттого неуклюж малость. А тем летом так раздухарился, куда только годы те подевались! Ни в чем он не уступал молодым ниггерам и оттого нос задрал. Масса Джексон, надсмотрщик, даже пригрозил его выпороть, если не перестанет дурака валять и не начнет снова вести себя как следовает. А дальше, как виноград собрали, волосы Генри стали вдруг выпрямляться. А когда с винограда стала листва опадать, и волосы с него опадать начали, и, когда лоза стояла уж голая, Генри был более лыс, чем по весне. И годы к нему вроде как вернулись, стал он вялым и неуклюжим и на девок не глядел всю зиму. А как весна началась, так снова помолодел, да так, что не было другого ниггера на плантации, кто бы так скакать мог, танцевать да мотыгой махать. Потом снова приходила осень, снова выпрямлялись его волосы, уходили силы из его тела, и еще ревматизма его начала мучить.
А ежли б вы знали старого массу Дугала Макэду, то вы бы понимали, что должно было лить как из ведра, чтоб он не отыскал работы для своих ниггеров, а ежли бы он отыскал какую нору, то она должна была бы быть совсем уж крохотной, чтобы он не залез посмотреть, что там спрятано, а ежли бы он ночью выронил доллар, то темень должна быть глаз выколи, чтобы он этот доллар не отыскал. Ну и когда он увидал, что Генри по весне молодеет, а к осени стареет, то подумал, что на этом ниггере можно лучше заработать, ежли отправить его на хлопковую плантацию. И вот как настала весна и Генри натер голову свежим соком и стал крепчать, масса Дугал взял его с собой в город да и продал за полторы тыщи долларов. Ясное дело, тот, кто его купил, про гуферство ничего знать не знал, а масса Дугал и не подумал ему сказать. И вот пришла осень, Генри, как обычно, начал стареть, и его новый хозяин испужался, что потеряет этого ниггера, которого за такие деньжищи купил. Он послал за лучшим дохтуром, но лекарства не помогли — гуфер держался крепко. Генри дохтуру про гуферство рассказал, да тот посмеялся только.
Однажды зимой приезжает масса Дугал в город, прохаживается по главной улице, и кого, вы думаете, встречает? Нового хозяина Генри! Поручкались, знамо дело, масса Дугал предложил ему сигару; про погоду поговорили, про то, про се, слово за слово, и масса Дугал как бы между прочим спрашивает:
— А как тот ниггер, которого я вам весной продал?
Хозяин Генри покачал головой и стряхнул пепел с сигары.
— Кажись, я сильно просчитался, купив того ниггера. Все лето он вкалывал будь здоров, а как осень настала, так чахнуть начал, того и гляди, совсем зачахнет. И вроде как никакой болезни нет у него — ну, дохтур так говорит, — ревматизма только. Но все волосы у него выпали, и в руках ничего тяжелее ложки не удержит. Думаю, помрет совсем.
Они еще покурили, а потом старый масса сказал:
— Ну, сделка есть сделка, но мы же друзья, я не хочу, чтобы вы потеряли деньги, уплаченные за ниггера. А если все так и есть, как вы говорите, — а с чего бы мне вам не верить? — он теперь стоит сущие гроши. Может, вы летом его слишком завалили работой, а может, ваши лесные болота не подходят черному с песчаных холмов. В общем, вы дайте мне знать, ежли ему станет хуже, я тогда верну вам пять сотен, заберу его и попытаюсь вылечить.
Ну и, ясное дело, как Генри совсем ревматизмой-то прихватило и по всему выходило, что он вот-вот помрет, его новый хозяин послал за массой Дугалом, и масса Дугал заплатил ему, что обещал, и забрал Генри обратно. Всю зиму он заботился о Генри — давал ему виски натирать его ревматизму, и курево давал, и кормил чем тот хотел. В конце-то концов, ниггер, на котором можно в год зарабатывать по тыще долларов, не должон ягоды с кустов обдирать, чтобы прокормиться.
По весне, как у Генри снова стали волосы расти, масса Дугал снова его продал, уже подальше, в Робесон, и так продавал его лет пять, ежли не больше. Генри никогда не говорил новым хозяевам про гуферство, потому как знал, что зимой масса Дугал его выкупит и он будет как сыр в масле кататься. А масса Дугал заработал на нем столько, что купил еще плантацию возле Бивер-Крик.
И вот лет как раз через пять на плантацию приехал погостить незнакомый жентмун. Назавтра же опосля приезда масса Дугал повел его поглядеть на виноградню, и он все утро там ходил, а после обеда они сели играть в карты и так до ночи и играли. Скоро ниггеры стали болтать, что это янки, что он приехал в Северную Каролину учить белых растить виноград и делать из него вино. И вроде как он пообещал массе Дугалу, что научит его снимать вдвое больше урожая с виноградни, а с тем прессом, который он продает, масса Дугал сможет делать вдвое больше галлонов вина. И старый масса Дугал это проглотил, он вообще был как околдован тем янки. Черные увидали, как янки крутится на виноградне и окапывает лозу, покачали головами и стали промеж собой говорить, мол, масса Дугал совсем голову потерял. Поначалу масса Дугал велел убрать из-под корней скапернона всю грязь и оставить так на неделю или поболе. Потом янки сказал, чтобы ниггеры смешали известь, золу и удобрения и все это сунули под корни, а массе Дугалу сказал, что надо больше обрезать лозу. Масса Дугал делал все, что янки говорил. И все это время янки жил в доме массы Дугала, и каждый вечер они играли в карты — на деньги, знамо дело. Говорят, за неделю, пока янки портил виноградню, масса Дугал спустил больше тыщи долларов.
Потом началась весна, Генри, как обычно, натер голову соком, и у него опять начали расти волосы, как оно бывало кажный год. Скапернон рос жуть как быстро, листья у него были зеленей и толще, чем когда-то бывали на моей памяти. Волосы Генри тоже росли гуще обычного, и сам он все молодел да крепчал. И, поглядев, как бодро виноград в новой земле растет, масса Дугал решил не продавать Генри, пока не соберет хлопок. Так что Генри остался на плантации.
Но как пришла пора урожая, все изменилось. Листья на винограде скукожились и увяли, а молодые виноградины вместо того, чтоб дозреть, пожелтели, и скоро всем на плантации стало ясно, что виноградня помирает. Масса Дугал велел поливать виноград как следовает и делал, что мог, но ничего не помогло: тот янки и арбуз бы угробил, а ведь арбуз — он овощ уж на что выносливая. Как-то стебли было приподнялись, и масса Дугал думал, что они оживут, но тот янки слишком глубоко окопал корни и слишком сильно обрезал побеги, а вся эта известь с золой сожгла и корни, и листья, так что виноград снова увял.
А гуфер-то все это время работал. Как начал виноград сохнуть да вянуть, к Генри вернулась ревматизма, а как листва стала осыпаться, так и волосы с его головы посыпались. Стоило винограду чутка ожить, Генри тоже ожил, а как виноградня снова завяла, Генри постарел и старел все больше и больше. Он чахнул, чахнул и наконец из хижины вовсе выходить перестал. А как та большая лоза, из которой он брал сок голову натирать, завяла, пожелтела и померла, Генри тоже помер — просто сгорел, будто кусок угля. Ничего такого с ним не было, ничем не болел, окромя ревматизмы своей, просто из него уходили силы, покудова он так не ослабел, что не смог дышать. Гуфер ухватил его так крепко, что Генри не смог вырваться, и теперь уж не отпустил.
Масса Дугал шибко переживал, что потерял в один год и виноградню, и дорогого ниггера. И поклялся, что ежли повстречает того янки, то порвет его на клочки, а потом и те клочки порвет тоже. И так и вышло, потому как ежли масса Дугал во что ввязывался, то уж до самого конца не отступал. Виноградню он засадил заново, да только скапернон начал родить лишь года через три или четыре.
Как началась война, масса Дугал собрал отряд и отправился бить янки. Он говорил, что рад войне, потому как хочет прикончить по янки за каждый доллар, который потерял из-за того янки-виноградаря. И думается мне, так он и сделал, ежли янки что-то не заподозрили и не прикончили его первым. Как войну проиграли, старая мисс перебралась в город, все ниггеры с плантации разбежались, и с тех пор виноград никто не растил.
— Это все правда? — спросила Энни с сомнением, но всерьез, когда старик закончил свой рассказ.
— Такая же правда, как то, что я сижу здесь, мисс. Я и доказать могу запросто: хотите, отведу вас на могилу Генри? Она вон тамочки, на кладбище нашем. И вот что я вам скажу, масса: я бы вам не советовал виноградню эту покупать, потому как гуфер все еще на ней, и никто не знает, когда да как он вылезет.
— Но вы ведь вроде бы сказали, что старая лоза умерла.
— Вроде бы и померла, да иногда то там, то тут побег от нее вылезет да промеж новой затесается. Я не боюсь виноград есть, но я могу старую лозу от новой отличить. А ежли тут чужие люди будут, кто знает, что стрястись может? Я бы вам не советовал виноградню эту покупать, вот как.
Тем не менее виноградник я купил, и он уже долгое время успешно растет и плодоносит, и местная пресса нередко вспоминает его как яркую иллюстрацию того, как северный капитал может помочь развитию южной промышленности. Роскошный скапернон приносит нам больше всего прибыли, хотя мы выращиваем множество сортов винограда и, отправляя урожай на северный рынок, имеем значительный доход. Я не замечал никаких признаков гуфера, хотя не без оснований полагаю, что наши цветные помощники в сезон не страдают от нехватки винограда.
Купив участок, я обнаружил, что дядюшка Джулиус много лет жил здесь в хижине и имел немалый доход с винограда, который все, кроме него, обходили стороной. Несомненно, поэтому он и советовал мне не покупать плантацию, хотя не могу сказать, придумал ли он ради этого историю про гуферство. Однако надеюсь, что жалованье, которое я плачу ему за услуги кучера, — а именно в этом качестве я его нанял, — с лихвой окупает его убытки.
Перевод Марии Великановой
1 Разновидность сладкого зелёного винограда, распространённого в Америке.
2 Букра — афроамериканское название белых. «Бедными букра» называли белую бедноту, ту самую, которую более зажиточные собратья по расе именовали «белая рвань».
3 Так называли маленький гребень, напоминавший скребницу, который чернокожие в аграрных областях использовали вместо расчёски.
Astra Nova 