Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 7(9), 2020.

Эту статью породила попытка ответа на письмо одной из читательниц, В. Хафлер:

Уважаемый журнал, а что, пушкинскую тематику, с которой начинали, вы уже забросили? Год назад или больше я наблюдала за обсуждением в какой-то гостевой картинки с «особыми приметами» Пушкина. В этом обсуждении участвовал и ваш редактор. Помнится, там поднимались интересные темы, но у меня не получилось нагуглить ту дискуссию. А вот картинку, вокруг которой шел разговор, нагуглила, она из «Аргументов и фактов»:

Может, повторите, если сохранили ответы на те вопросы? Или заново воспроизведете?

От редакции:

Мы попробовали — и обнаружили, что ответы по всем пятнадцати пунктам оказались слишком развернутыми, чтобы уместиться в рубрике писем. Так что переносим их в раздел статей.

1) В принципе кто же тогда не любил «Клико» и не предпочитал его другому шампанскому… если денег хватало… А шампанское «вообще» и другие легкие вина — традиционное питие тогдашнего дворянства, что не исключало и пунш, и гоголь-моголь на спирту еще в лицейские годы. Но когда Пушкин поехал к двоюродному деду, чтоб порасспрашивать об Абраме Ганнибале, — тот приказал подать водки, кою Александр Сергеевич пил с ним лихо и умело. Это способствовало продуктивному общению: с профессиональными потребителями шампанского «старый арап» якшаться не желал, а вот ухватки внучатого племянника оценил.

Но вообще-то самые подробные из «алкогольных» строк Пушкина — это «заметки к списку вин» Евгения Онегина, из которых следует, что как раз он «нюи» (класс бургундских вин) предпочитает шампанскому. Похоже, автор с ним был солидарен, хотя этот эпизод он описывает с потаенной усмешкой. А в застольях самого Пушкина бордоские вина (например, лафит) и разного рода пунши упоминаются чаще, чем «Клико».

2) Не знаем уж, кто интервьюировал крестьян села Михайловское. Вообще-то «бокоуши» — название городское, даже столичное… только заметно более давнее, относящееся к XVIII в., когда термин «бакенбарды» в России был лишь одним из многих. Ко времени лицейских годов Пушкина оно в благородных кругах уже стало архаичным, а вот в более простых еще употреблялось. Вполне возможно, и пушкинские крестьяне его слышали, но откуда это стало известно современным журналистам — бог весть… Трудно (до невозможности) отделаться от мысли, что это фейк, сочиненный нашими современниками, слишком многие из которых среди сел, связанных с именем Пушкина, знают только Михайловское — даже не Болдино.

3) Боксом-то Пушкин действительно интересовался всерьез, что среди его российских современников еще было редкостью. Но чтобы совсем уж первым — это вряд ли (кстати, легенды расходятся в том, какую именно учебную литературу он выписывал, книги или боксерский журнал). Эпизодические описания таких случаев имеются и для конца XVIII в., и для первых лет после завершения наполеоновских войн. Как легко понять, с Пушкиным не связаны даже поздние из них. Его интерес к борьбе датируется еще лицейскими годами, в южной ссылке он тоже надежно зафиксирован. В советское время молдавские историки спорта, впечатленные сохранившимся восхищенным описанием, поспешили заявить, что восхищение Пушкина вызвала именно молдавская борьба трынта, она же в благородном звучании «тринтэ-дряптэ», — однако вообще-то известно, что поэт наблюдал состязание борцов хотя и на территории Молдавии, но… в деревне болгарских «мигрантов», переселившихся туда, спасаясь от турок. (Впрочем, и молдавская, и болгарская техника народной борьбы по происхождению именно турецкая — причем «редуцированная», уступающая исходнику; этого, конечно, тамошние исследователи признать не спешат.) Видимо, на одесском этапе ссылки начинается и знакомство с боксом, благо англичан в тех краях хватало, причем Пушкин, как достоверно известно, со многими из них общался. Что-то «выписывать» он получил возможность только после окончания ссылки.

Даты уточнять надо — или наши читатели и сами знают, что это уже вторая половина 1820-х?

И столь современного вида перчатки, как на картинке, пожалуй, не к месту — хотя какие-то должны были быть: в ту пору джентльмены, особенно на тренировках, их давно уже употребляли.

4) Вообще да, но без такого уж «всегда», наверно. Кстати, 167 см для той поры — рост не малый, а скорее средний, просто Натали была очень высока. Ну так Софья Карамзина — еще выше, между тем Пушкин, посещая салон Карамзиных, совершенно точно делал это не в цилиндре…

Между прочим, откуда взялись 167 см? Рост Пушкина известен из трех источников — и все они называют разные числа. Брат Левушка — «с небольшим 5 вершков» (конечно, с учетом принятого тогда сокращения — над двумя аршинами), что в пересчете на современные мерки дает 164,5 см, а раз «с небольшим», то, видимо, несколько за 165. Художник (скверный, но на точности передачи деталей это вряд ли отразилось) Григорий Чернецов изобразил Пушкина на многофигурной композиции, где рост каждого из участников важен, а потому должен быть четко зафиксирован, — и на сохранившемся карандашном наброске рядом с Пушкиным значится: «2 арш. 5 верш. с половиной», т. е. 166,7 см; ладно, это уже довольно близко к 167 и в целом не очень расходится с оценкой брата. Наконец, сам Пушкин, намереваясь бежать из ссылки и составляя для себя фальшивый пропуск (на имя крестьянина Архипа Курочкина), указывает в нем приметы: «2 арш. 4 вер.» — всего 160 см!

Кто из них прав? Хотелось бы сказать, что сам Пушкин, — но он, даже учитывая важность указываемых в пропуске данных, возможно, не замерял свой собственный рост, а беспечно указал цифру по памяти… Хорошо, что ему не пришлось предъявлять этот документ на полицейской заставе!

5) По-видимому, все же за 30 (известно, откуда взялось число 29: существует упоминание современницы, посчитанное за одну дуэль… а оно было о НЕСКОЛЬКИХ дуэлях, упомянутых мельком как события не очень серьезные, но при том реально имевшие место), хотя это скорее «дуэльные истории» вообще, чем собственно поединки: до барьера дело доходило примерно в трети случаев. Возможно, чуть больше: часть вызовов и поединков могла остаться неизвестной. Как минимум один, правда, не реализовавшийся «в железе», должен был стать фехтовальным. Известно несколько случаев, когда Пушкин нарочно стрелял в воздух, но этого слишком мало, чтобы сказать про «все». Как минимум на дуэли с полковником Старовым они дважды стреляли друг в друга (причем очередность достоверно неизвестна) с твердым намерением убить и потребовали было перезаряжать третий раз, но усилилась метель (секунданты к ней специально подгадали), пришлось разойтись… а на следующий день их помирили, благо и повод-то был ничтожный.

Как ни странно это выглядит сейчас, в 1820-х такое поведение — вариант нормы для молодых дворян. А в 1830-х Пушкин довольно заметно сменил стиль: дуэльные истории, настигшие его в последний год жизни, выглядят резким диссонансом — и беспричинными их назвать трудно…

А вообще журналистская формулировка «никто из противников не был ранен после дуэли с ним» невольно вызывает улыбку: кое-кто и убит мог быть, жизнь — она длинная, а у многих пушкинских противников профессии были не самые безопасные. Полковник Старов тому порукой.

6) Да, только сразу возникает вопрос: как же должна выглядеть прогулочная тросточка, которая потяжелее самурайского тэцубо? Уж точно это не та трость, которая изображена на рисунке…

Ответ известен, и это не легенда: речь идет о ружейном стволе крупного калибра, залитом свинцом. Такой «походный тренажер» Пушкин действительно носил не специально для боя, а для тренировки руки на стрельбу из пистолета (хотя, увы, не помогло — и это факт несомненный). Но во время южной ссылки у молодого Пушкина возник конфликт с молдавским боярином Балхом — после которого Балх, как стало известно, намеревался нанять «рэкетиров», что для его круга было понятней, чем какие-то там дуэли. И АСП, предупрежденный, начал носить железную трость, на сей раз без свинцового переутяжеления, зато не для тренировки, а именно в расчете на уличную схватку с несколькими противниками, по ходу которой придется наносить удары в полный контакт, до хруста. В результате подойти к нему так и не рискнули.

7) Да, но на левом мизинце: специально для сдвигания картежного выигрыша по столу, это был «профессиональный шик» в кругах картежников вообще и банкометов в частности. К этому маникюру полагался и специальный наперсточек, так что это не личное чудачество, а стандартный набор. Надо полагать, Пушкин им не пренебрегал, но вообще-то те, кто оставил описания этого ногтя, видели АСП и на дому, и в дальних выездах (например, во время сбора данных о восстании Пугачева) — причем ноготь-то они запомнили, а вот наперсток — нет…

8) Тут гораздо более сложная история: дошедшие до нас источники постоянно путаются в том, какие перстни Пушкин от кого получил, кому что дарил и завещал, какие когда носил, какой из них считал своим талисманом и каждый ли раз он имел в виду одно и то же. Последнее, честно говоря, вряд ли. Перстней с изумрудом у него, кстати, было два, был и египетский «со скарабеем»… Так что желающие могут приплести сюжет с «проклятием фараонов». Или с каббалистикой, если уж есть такая охота: на одном из изумрудов была ивритская надпись, имя прошлого владельца.

9) Что ж, это известная цитата, Брюллов действительно такое говорил, да и другие современники подтверждают. Считать ли такой смех особой приметой? Возможно…

10) Да, только о «фраке-талисмане» Пушкин говорил полушутя — и Нащокин, судя по всему, десятилетия спустя тоже вспоминал об этом с грустной улыбкой. Это вообще «разовое» событие, так что на особую примету не тянет: в других опасных ситуациях, включая последнюю дуэль, Александр Сергеевич этот фрак не надевал…

11) Тоже да, только, разумеется, «в числе прочих». А вообще тогда на это мода была, так что если где надо мелькнуть «как денди лондонский одетому» — так отчего бы и нет. Факт малозначимый, на особую примету вряд ли тянет: «байронизмом» как таковым АСП не слишком увлекался. Все равно что обсуждать, какие штиблеты он предпочитал.

12) Это все более-менее входило в пушкинский рацион, но почему журналистский взгляд остановился именно на таких блюдах — загадка. Среди воспоминаний самого поэта и современников, деливших с ним трапезу, значится гораздо более обширный список: блины, моченые яблоки и огурцы, варенец (довольно близкий аналог ряженки), ботвинья (не очень близкий аналог окрошки), телятина, гусятина, печеная щука… И, между прочим, бутерброды с черной икрой, что даже по тем временам не было столь уж непритязательным кушаньем. А из сладкого — крыжовниковое варенье (скорее на меду, чем на сахаре), запомнившееся Анне Керн, и малоизвестные сейчас «сладкие супы» из ревеня и малины.

Об особом пристрастии поэта к засахаренной клюкве сведений нет, куда больше он любил моченую морошку.

Так или иначе, все это — не особые приметы, а довольно малозначимые факты.

13) Да, только стоимость городской жизни тогда не «в коровах» мерялась — и вообще сетка тогдашних цен нас бы ввела в замешательство.

14) В общем, да — хотя это «округление по воспоминаниям». Основная доля все-таки пришлась на расходы за съем и содержание новой квартиры, когда Гончаровы ему посадили на шею, кроме жены, еще и двух ее сестер — и необходимость выводить этот «курятник» в свет. Причем на такие мероприятия, что карточная игра там входила в обязательный список приличного времяпровождения. А еще там оказалось невозможным уклониться от назойливых ухаживаний Дантеса — но это, как сказали бы классики, совсем другая история…

А вообще современные журналисты, как видно, ну никак не могут воздержаться от дифирамбов по поводу благородства Николая I. Симптоматично…

15) Что ж, и это было, хотя, как всегда, трудно определить, какова была степень «увлечения», как далеко она зашла — и не подшучивал ли АСП над собеседником, а тем более собеседницей, сообщая им конкретику. В знаменитом «донжуанском списке Пушкина» вполне реализовавшиеся любовные связи совершенно точно сочетались с отвлеченными и платоническими влюбленностями.

В общем, следует признать: нынешние масс-медиа, пытаясь отыскать «особые приметы» или хотя бы характерные черты Пушкина, почти без исключения сосредотачиваются на недостоверных сплетнях — и «жареных фактах». Что тоже симптоматично. И очень печально…