Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 2(40), 2023.

Да, это одна из тех сказок, что известны всем нам с детства. Написана, правда, несколько позже — но, безусловно, примыкает к циклу. Так что теперь мы знаем не только почему у слоненка длинный нос, у кита — узкая глотка и откуда взялись броненосцы, но также отчего дикобраз ведет себя так, а его младший брат ежик — этак.

А причину, по которой русскоязычные читатели ознакомились с этой историей настолько позже, чем остальные (этот перевод — первый, публикация в «Горизонте» — тоже первая!), думается, без труда можно угадать…

Когда все Звери еще жили в одном Большом Питомнике, — прежде чем настало время идти в Ковчег, — Старшая Кормилица расчесывала им волосы. Она велела каждому стоять смирно, пока этим занимается, иначе им будет хуже. Все они послушались — ну, почти все. Лев стоял смирно, и его волосы были зачесаны в великолепную гриву, да еще и на кончике хвоста появилась пушистая кисточка. Конь стоял смирно, поэтому его волосы тоже были зачесаны в красивую гриву, да и хвост получился ей под стать — весь, не только кончик. Корова стояла смирно: у нее причесывать было особо нечего, так что Кормилица до блеска отполировала ей рога. Медведь стоял смирно, и его тоже кое-как расчесали, пообещав, что когда-нибудь постараются сделать это лучше. Все они стояли смирно, кроме одного-единственного Зверя, не желавшего выполнять наказ. Он извивался, вертелся и даже ухитрился брыкнуть Старшую Кормилицу.

Старшая Кормилица снова и снова повторяла ему, что от такого его поведения добра не будет. Но он сказал, что не собирается стоять по стойке смирно ни перед кем, а хочет, чтобы его волосы росли по всему телу так, как им заблагорассудится. В конце концов Старшая Кормилица умыла руки и сказала: «Что-у-тебя-в-голове-пусть-будет-и-на-голове!»

Итак, этот Зверь ушел непричесанным, и его волосы росли и росли — на его голове они так росли и по всему телу росли тоже — все то время, пока все прочие ждали, когда их пустят в Ковчег. А чем больше волосы росли, тем длиннее, тем тяжелее, тем жестче и колючее они делались, пока наконец все сплошь не превратились в острые иглы-колючки. И на его голове они такими выросли диким образом, и на всем теле, и особенно на хвосте! Поэтому его назвали Дикобразом и поставили в угол, до тех пор пока не достроили Ковчег.

Затем все Звери вошли в Ковчег, держась по двое; но никто не хотел идти в напарники к Дикобразу из-за его ужасных колючек, кроме его единственного младшего брата, троюродного, по имени Ежик, который сам-то всегда стоял смирно, когда ему причесывали волосы (он носил их коротко стриженными), и за это Дикобраз его терпеть не мог.

Их каюта находилась на самой нижней палубе, ниже ватерлинии, там, как понимаешь, не было никаких иллюминаторов — а потому эта палуба предназначалась для Ночных Зверей, таких как Летучие Мыши, Барсуки, Лемуры, Опоссумы и всех прочие, чьи глаза во тьме зорче, чем на свету. А за порядок там отвечал второй сын Ноя, Хам, потому что только он годился для работы на темной палубе, ибо и сам был темнокож, но при этом весьма умен.

Когда прозвенел обеденный гонг, Хам спустился вниз с корзиной картофеля, моркови, мелких фруктов, винограда, лука и зеленой кукурузы. Вот что подавалось на стол обитателям нижней палубы!

Первым из Зверей, кого он встретил, был маленький Братец Ежик, грустно коротавший время среди черных жуков. Он сказал Хаму: «Сегодня утром я не посмел подойти вплотную к родичу моему Дикобразу — да и другим бы лучше держаться от него подальше. Его укачивает на волнах, поэтому он, ну, еще немного строптивей, чем обычно». Хам ответил: «Знать ничего не знаю, парень. Моя работа — ихняя кормежка». И он вошел в каюту Дикобраза, где Дикобраз развалился на койке, заняв собой ее всю, а своими иглами — все остальное свободное место в каюте; и иглы его стучали, как незакрепленное окно в такси. Хам дал ему три батата, стебель сахарного тростника длиной шесть дюймов и два зеленых кукурузных початка. Когда тот доел, Хам спросил: «Ты что же, никогда никого не благодаришь?» — «Никого, — согласился Дикобраз. — Вот мой обычный ответ всем тем, кто ждет от меня „спасибо!“» — и он развернулся, и замахал хвостом из стороны в сторону, и хлестнул им по голой правой ноге Хама, и кровь потекла по ней от колена до щиколотки.

Хам, не будь дурак, взял ноги в руки и бросился наверх. Там он обнаружил отца своего Ноя, стоящего за штурвалом.

— Что тебе нужно на капитанском мостике в этот час дня? — спросил Ной.

— Я хочу коробку пик-ченья «Арарат», — сказал Хам.

— За что и что за?.. — удивился Ной.

— Не за что, а почему! — ответил Хам. — Потому что кое-кто на нижней палубе думает, будто один негр ничего не смыслит в дикобразах. Я хочу доказать этому кое-кому, что он ошибается.

— Так нужно ли переводить на такого кое-кого печенье? — спросил Ной.

 —Во всем должен быть порядок! — сказал Хам. — Да, и еще я хочу самую большую крышку от самой большой жестяной коробки пик-ченья «Арарат», что есть на борту.

— Поговори с Матерью, — сказал Ной. — За припасы у нас отвечает она.

И Мать Хама, госпожа Ной, дала своему сыну самую большую жестяную крышку от самой большой коробки печенья «Арарат», что была на Ковчеге, и обычную коробку печенья «Арарат», и еще несколько бисквитов для него самого. И Хам спустился на нижнюю палубу, держа крышку коробки очень низко в своей черной правой руке так, что она закрывала его черную правую ногу от колена до щиколотки.

— Я вот еще что забыл принести, — сказал Хам и протянул Дикобразу печенье «Арарат», и Дикобраз быстро его съел.

— А теперь скажи «спасибо», — сказал Хам.

— Получай! — сказал Дикобраз, развернулся, взмахнул своим ужасным, зловредным, остроиглым хвостом и ударил по крышке коробки с печеньем. Но этот удар явно не пошел ему на пользу.

— Попробуй еще, — сказал Хам, и Дикобраз размахнулся хвостом и хлестнул им сильнее, чем когда-либо раньше.

— Попробуй еще раз, — сказал Хам. На этот раз Дикобраз ударил хвостом так сильно, что обратные концы самых толстых игл проткнули его собственную кожу, а остальные иглы обломились.

Тогда Хам сел на койку у противоположной стены и сказал:

— Слушай! Если какой-то человек выглядит немного более загорелым и говорит немного иначе, чем остальные, не думай, что можешь вымещать на нем зло. Я — Хам! В ту минуту, как это судно коснется горы Арарат, я стану императором Африки от самой излучины Байуда до Бенинского залива, и от Бенинского залива до Дар-эс-Салама, и от Дар-эс-Салама до Дракенсберга, и от Дракенсберга дотуда, где два моря встречаются вокруг мыса Доброй Надежды. Я буду султаном султанов, верховным вождем всех вождей, знахарей и заклинателей дождя, и особенно племени вунунгири — народа дикобраза, — который будет украшать свои прически твоими иглами. И ты всегда будешь принадлежать мне! Тебе будет позволено жить под землей, в норах, расщелинах и заброшенных шахтах по всей Африке, но, если я хоть когда-нибудь услышу, что ты снова ведешь себя неподобающе, я пошлю своих вунунгири и они спустятся за тобой в любую нору и вытащат тебя оттуда задом наперед. Запомни же: я… хм… Я — сам Хам!

Дикобраз так испугался, что перестал стучать иглами и забился под свою койку.

Тогда маленький Братец Ежик, который все это время сидел под другой койкой в компании черных жуков, сказал:

— Мне все это не кажется справедливым. Ведь я его брат, пусть только троюродный, и, пожалуй, это значит, что мне тоже придется отправиться вслед за ним и жить под землей в Африке. А я не умею выкапывать земляные орехи!

— Тебе и не будет такой нужды, — ответил Хам. — Как когда-то сказала Старшая Кормилица, его выбор — в его собственной голове, потому да падет он на его собственную голову! Ты же всегда стоял смирно, пока тебе расчесывали волосы. А потому ты не будешь включен в мой караван. Как только эта старая лохань, — он имел в виду Ковчег, — причалит к Арарату, я отправлюсь на Юг и на Восток с порученными мне малышами: Слонами, Львами и прочими, включая Дикобраза — и расселю их по всей Африке. Ты же отправишься на Север и на Запад с кем-то другим из моих Братьев (я уже запамятовал, с кем именно) и окажешься в уютном местечке под названием Англия — среди садов, бордюров и слизняков, где люди будут рады видеть тебя. И там ты всегда будешь счастлив.

— Большое спасибо, сэр, — сказал маленький Братец Ежик. — Но подземные норы все-таки остаются на мою долю тоже? И как я буду там жить?

— Ни в чем не нуждаясь, — сказал Хам. И он легонько коснулся ногой маленького Братца Ёжика, и Ёжик свернулся клубочком — чего с ним прежде никогда не случалось. — Теперь ты сможешь собрать на своих колючках сухие листья, чтобы принести их себе в норку и устроить там себе подстилку, на которой будешь волен дремать в тепле и уюте хоть с октября по апрель, если захочешь. И ты не станешь лакомством ни для одной собаки. Тебя вообще никто никогда не побеспокоит, кроме, может быть, цыган¹.

— Большое спасибо, сэр, — повторил маленький Братец Ежик, развернулся и снова исчез под койкой среди черных жуков.

И все произошло в точности так, как сказал Хам. Не знаю, как кормят Дикобраза смотрители Лондонского зоопарка, но с того приснопамятного дня, как я сам в детстве услышал эту сказку, и по сию пору каждый смотритель, которого я когда-либо видел кормящим Дикобраза в зоопарках Африки, обязательно держит жестяную крышку коробки из-под печенья перед правой ногой пониже колена, чтобы Дикобраз не смог ударить по ноге хвостом после того, как пообедает.

Вот и сказке конец, пора обедать. Причешись, растрепа.

Перевод Кирилла Берендеева и Григория Панченко

---

¹  Еж, запеченный в глине, — одно из традиционных блюд цыганской кухни времен Киплинга. (Примеч. перев.)