(Из цикла «Сказки Белой Росомахи»: подцикл «Сказки про ворона Кэре и его жену, чайку Киракчан»)

Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 3(41), 2023.

Грибов в тундре по осени видимо-невидимо, все знают. Какие хочешь — хоть крепкие беленькие, хоть упрямые подосиновики, хоть длинноногие подберезовики, хоть сопливенькие маслята, хоть сыроежки всех цветов — ешь не хочу! Вот их и едят — мудрые хозяйки запасы делают, сушат, солят, квасят в горшках. Ну и балуют хозяев жарехами да супами, не без того.

У шаманов к грибам свой спрос — варят горькие зелья, чтобы в верхний мир летать да в нижний спускаться. У знахарей тоже дело — лечат грибами, кого поят, кого мажут, кому на раны порошок сыплют. И пастухи олешек жировать на разноцветные поля водят, и девушки там свидания назначают — если мать спросит, так за тундровым урожаем пошла.

Ворон Кэре, надо сказать, не слишком любил грибы. Ему бы мяска, рыбки или в крайнем случае морошки с мороженым молоком. А склизятину жевать — он не олень. Но как отправила Киракчан мужа с кузовком, как пригрозилась, что иначе всю зиму корой да мхом пробавляться придется, пришлось послушаться.

Полетал ворон над тундрой, выбрал местечко попестрей, уселся на мху и давай работать. Старые грибы не берет, мятые откладывает, самые махонькие да крепенькие срезает под корешок — пусть порадуется добыче Киракчан, пусть похвалит своего Кэре. А кузовок-то у ворона непростой — с виду махонький, а внутрь хоть бы и мамонтов окорок положить можно. На всю зиму запасов хватит.

Трудился Кэре без роздыху, знай складывал да срезал, срезал и складывал, а иные грибочки и в рот совал, чтобы не скучать за работой. Вдруг послышался ему голос:

— Кэре! Кэре! Пощади моих сыновей, оставь жизнь моим внукам!

Огляделся ворон — никого вокруг. Знать почудилось. Срезал еще один белый грибок — и снова.

— Кэре! Кэре! Будь милосерден, не губи мой род!

Покрутил Кэре клювастой башкой и видит: растет на пригорке гриб-грибище, мухомор Хулама, старый, как мир. Шляпка у него — как лапа бурого зверя мамонта, ножка толщиной с таежный кедр, от дождя под ним и мышка укроется, и зайчишка, и лиса с медведем поместятся. Говорит мухомор:

— Не будь человеком, Кэре, не бери больше, чем съешь. Помилуешь мою семью — великую тайну тебе открою!

Почесался ворон, каркнул задумчиво — жадность и вправду большой грех, только голодные духи в два горла жрут.

— Хорошо, дедушка Хулама! Пощажу я твою семью, не стану обижать внуков.

Кивнул старец, муравьишки да мошки со шляпки посыпались:

— Слушай, добрый ворон! Есть на свете гриб всему голова. Кто его съест — великие тайны познает, ветра и звёзды читать будет, как охотник следы читает, волны и ветер призывать, людские языки разуметь, женщин понимать научится…

Каркнул Кэре от счастья, кувырнулся в воздухе, как птенец-сеголетка. Наконец-то сумеет он разобраться, что в красивой головке любимой Киракчан прячется, ссориться с ней перестанет, счастливо заживет!

— Спасибо, дедушка Хулама! Как же мне узнать гриб всему голова?

— Ни с чем его не перепутаешь!

Захохотал старый мухомор и исчез, только Кэре его и видывал. Тундра вокруг, ножки от грибочков белеют, мох курчавится, олешки вдали хекают. И великая тайна первой звездой на горизонте маячит. Недолго думал ворон — подхватил кузовок (набит он был уже порядочно), оттащил к жене и, не дожидаясь утра, отправился на четыре стороны, искать заветный гриб.

Ходил Кэре в тундру, ходил в тайгу. К орочонским девицам, что по грибы бегают, в кузовки заглядывал, беличьи кладовые обшаривал, бурундучьи норы, ежиные лежбища — нигде гриба всему голова не находилось. Наконец встретил китайца-знахаря, показал ему, где растет золотой корень да красная ягода жизни, да выпытал тайну.

— Лезь в пещеру, что под Оленьим хребтом тянется, — сказал китаец. — Три дня лезь, мимо озер сверкучих, водопадов гремучих, змеев крылатых. И увидишь гриб — всем грибам гриб.

Что делать — каркнул Кэре и полетел к горе. Нашел пещеру, протиснулся внутрь, начал ползать по каменным коридорам, спускаться вниз. День лез — в водопаде искупался, два — в озере чуть не утонул, три — от змея крылатого едва крылья унес. И увидал наконец гриб заветный. Растет он в кольце сталактитов один-одинешенек, шляпкой круглится, ножкой белеет. И пахнет так, что слюной подавиться можно!

Сорвал Кэре заветный гриб, подхватил когтями и назад полетел. Клювом клацает, в брюхе урчит, жрать хочется. Не выдержал ворон, сел на камушек, отломил кусочек гриба, за ним другой, третий… Вкусно — ум отъешь, ни разу в жизни старый пройдоха ничего вкуснее не пробовал. Не заметил ворон, как гриб кончился. А мудрости, что характерно, ни на толику не прибавилось, только брюхо чутка подросло — еле назад протиснулся объевшийся ворон.

Другой бы назад повернул, к жене да птенцам домой вернулся. А Кэре упрямый был — раз решил, значит, сыщет заветный гриб и поймет, что творится в головушке у любимой Киракчан. Оставил он тайгу, пошел в горы, где Иваны землю копали, камни самоцветные из земли выгрызали. Старики у них мудрые, говорят, даром что чужаки в здешних землях. Сорок сороков разговоров переговорил ворон, сорок тачек руды вывез (не сам, конечно, медведя уговорил), сорок бочек вина зеленого обещал (откуда ж его взять-то?) и нашел наконец Ивана Седую Бороду, рудокопа и рудознатца. Посоветовал ему старик:

— Дождись последнего дня осени, когда золотые листья наземь опадут и первым снегом запахнет. Соберутся в тот день ящерицы да змеи со всех самоцветных гор на вершину Хурахар поздравлять царицу свою с именинами. Покажется им царица в золотом уборе, серебряных ожерельях, медных перстеньках, каждой ящерке, каждой змейке поднесет водицы из горького родника, чтобы сладко спалось подданным долгой зимой. Подгляди, Кэре, где царица покажется, где назад в землю уйдет — там и рой после заката, царский гриб отыщешь. Да смотри, спрячь от солнца находку — иначе слез не оберешься!

Старик сказал — ворон сделал. Не жалея крыльев, полетел на гору, затаился и стал ждать первого снега. Жил под камушком, как отшельник, голодал, холодал, от ледяных духов откаркивался. И дождался наконец — запахло снегом, поползли на гору змеи да ящерицы, казалось, вся земля зашевелилась да зашипела. Вышла прямо из камня красавица зеленоглазая, разукрашенная золотом да серебром, поклонилась своим подданным, обнесла их горькой водицей да и исчезла — только полоска блестящая на земле осталась.

Кэре-то приметил, дождался заката и давай рыть. Клювом камни раскатывал, когтями тягал, словом заветным дробил тяжелые плиты. И дорылся-таки — засветилась земля внизу, показался в яме золотой гриб всех грибов грибистей. Сияет — глаз не отвести, гладкий, как попка младенца, тяжелый, как память о смерти матери. Из чистого золота сделан, не видали в северных землях чище. И мягкий, словно олений сыр, — отломишь кусочек, другой отрастает. Продать такой гриб — и дворец можно в тундре построить, не хуже, чем в Петровом Бору, спать под каменной крышей, есть с серебряных блюд, верных слуг завести, сани с золотыми полозьями, кровать с пуховыми одеялами, баньку белого камня, кладовую с копченой рыбкой… Ой-ой-ой! Размечтался Кэре и не заметил, как вышло солнышко. Превратился золотой гриб в навозник да как лопнул! Долго ворон чистил перышки, долго отплевывался, долго старого Ивана честил, сулил ему чирьи на язык да прострел в поясницу. Да делать нечего — побрел ворон дальше заветный гриб искать.

Если вопрос застрял в голове, как заноза в ином месте, что делает мудрец? Правильно, кланяется шаману. Ох как не хотелось Кэре к орочонскому бубнотрясу идти, а куда еще податься? Духи нижнего мира знать не знают о грибе всему голова, духам верхнего мира не до таких глупостей, а бабушка Огонь, глядишь, и посохом попотчует — ишь чего удумал, женщине в голову засматривать, словно форели пойманной в рот.

Надо сказать, неприветливо встретил шаман упрямого ворона. Трое суток отмалчивался, у входа в землянку держал, подарки посохом в грязь отбрасывал, ни слова не говорил. Давние у них были счеты, давние и обиды. Наконец смилостивился:

— Иди-ка ты, Кэре, к теплым источникам, что в долине семи смертей пар в небо пускают. Победи там клыкастое чудище, что охраняет тропы да отравляет воздух. И в логовище отыщешь красный грибочек мал да удал — он-то тебе и нужен.

Каркнул Кэре да поплелся искать долину семи смертей. Не раз и не два задумался по дороге — может, бросить поиски, вернуться домой, подремать под теплым боком дорогой Киракчан, похлебать рыбьего супчика, послушать, как пламя трещит в очаге… Ан нет, ворон сказал — ворон сделал.

Много мытарств пришлось претерпеть в странствиях, отощал ворон, облез, сам на себя непохож сделался. Выбрел он наконец к долине семи смертей, почуял тяжелый воздух. И клыкастое чудище увидал — дремлет оно подле теплого источника, хвостом прикрывшись, присвистывает во сне, как щенок, лапкой дергает. Бей — не хочу! Клюнуть в глаз, клюнуть в другой, там и потонет чудище, сварится в горячей воде, потонет в липкой грязи. А на честный бой вызвать — куда там, не сдюжит Кэре, тут и воронья стая бы оплошала. Думал-думал ворон, гадал-гадал да и увидал красный грибок подле пасти страшного чудища. А кто ж ворует ловчей, чем Кэре?

Спикировал ворон наземь, подхватил грибок — а он тяжелый, голову к земле клонит — и со всех крыльев дал деру. Проснулось чудище, порычало, попрыгало и хвостом махнуло. Не догнать ворона в небе. Поплевались кипятком ввысь источники и тоже притихли. Поднялось облако ядовитого пара над долиной — и оно не догнало ворона, улетел Кэре, только его и видывали.

Долго ли, коротко ли, устали крылья у ворона, опустился он на полянку посреди леса и стал смотреть — что ж за грибочек ему достался? Махонький, гладенький, миленький — загляденье. Только Кэре нацелился клюнуть грибок за бочок, как тот рассмеялся звонко да и скакнул подальше. Ворон за ним, то прыгом, то летом, ан уворачивается вредитель! Наконец кувырнулся грибок через шляпку, пыхнул, бухнул и обернулся орочонской девицей, да такой красавицей, что глаза застит.

— Спасибо тебе, добрый дедушка ворон, что спас меня от злого чудовища, спасибо, что расколдовал от злого заклятья. А теперь укажи, как мне в родное стойбище добраться, к любимому жениху.

От «дедушки» у Кэре аж перья дыбом встали — он ворон в самом расцвете сил и мужчина хоть куда! Но кто же с женщиной спорить станет? Отвел Кэре домой девицу, ничего с нее не взял за спасение и даже когтем не тронул. А она-то перед ним и так и сяк — то в реке голышом купаться затеет, то спинку почесать попросит, то песню поет о секретах, что хранит девичье сердечко. Жестокая! Неблагодарная! Хуже всякой лисы!

Жених красотки в ту же степь подул — предложил дедушке дряхлому остаться в чуме дорогим гостем до скончания дней, мол, будут о нем, беспомощном, заботиться благодарные орочоны. Ну, тут Кэре уже не выдержал — шкуры на чуме новобрачным менять пришлось и шесты новые ставить. А ворон плюнул на поиски и домой полетел. День летел, ночевал под кедром в тайге, два летел, ночевал под березой в тундре, на третий остановился у озерца малого. На бережок спустился — рыбку себе на ужин мало-мало поймать. И вдруг глядь — батюшки!

Растет посреди мха красавец гриб. Шляпка снегом белеет, веснушки-звездочки по ней разбросаны, ножка стройная, пленка нежная. Так и просится: съешь меня, ворон, и познаешь всю мудрость мира! Никогда ж не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Откажешься от мечты, и вот она, как лист перед травою, встает.

Кэре долго думать не стал. Клац-клац — разломал гриб всему голова на мелкие кусочки, поглотал их, как червяков, и уселся на мху, ожидать, когда ж он умнее станет. Закружилась голова у старого ворона, забурлило в животе, загорелось огнем в клюве — не иначе, тайное знание наполняет мудростью кровь. Кр-р-р…ой! Ой-ой-ой!

Три дня полоскало старого ворона, три дня на краю смерти ходил. Все лишнее вымыло, все вычистило, все невзгоды в жизни пустяками ему показались, все злые духи легкокрылой мошкарою почудились. Во всех грехах покаялся, десять раз у Киракчан прощения попросил, и у Хэлмилэн, и у Чокчокун, и у многих других красавиц — ни одной не забыл. Наконец отпустило беднягу.

Очнулся он посреди тундры, мокрехонек, словно мышь. Рядом кузовок с грибами наполовину полный, кружки-срезы вокруг белеют, и здоровенный мухомор, старый-старый, трещинкой ухмыляется. И дождик накрапывает — словно и дня не прошло. Хотел Кэре со злости пнуть мухомор — а тот под лапой в труху рассыпался. С кого теперь спросишь?

Вместо грибов Кэре приволок Киракчан полные сани форели-маймы — сам сети забросил, сам наловил, сам засолил в морской соли. И мышей настрополил, чтобы ягод жене набрали, и зайцу Муннукану наказал накопать кореньев, и оленьего сыра у орочонов выменял. Зажила семья безбедно.

Кэре и вправду мудрее стал, основательнее, серьезнее. За всякими выдумками до весны не летал по тайге, за красавицами целую зиму не бегал, жену почитал, соседей не обижал. Ученики приходить повадились — не гнал их Кэре, а работать заставлял. Киракчан помогать, оленей доить, хворост по тундре собирать, рыбу потрошить, шкуры на чум натягивать. А когда кланялся ему ученик, взыскуя великой мудрости, приосанивался ворон и каркал:

— Не ешь, дурень, незнакомых грибов! Не знаешь, что в рот суешь — не суй всуе!

И если ученик не осознавал истину — тюкал его Кэре клювом по голове, и пребольно. Так-то!