Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 2(4), 2020.

Роберт Говард (1906—1936) — не только создатель Конана-варвара. Он был все же par excellence фактическим основателем жанра героической фэнтези — и это всегда чувствовалось, даже когда он работал над литературой иного направления. Впрочем, в боевых искусствах он тоже разбирался, причем отнюдь не теоретически. И это тоже всегда чувствуется: «рукопашные» эпизоды описаны им со знанием дела и подлинным наслаждением.

Задаваться вопросом, насколько достоверны его палеолитические реконструкции, казалось бы, столь же странное занятие, как пытаться соотнести реальную Киммерию с родиной Конана. Тем не менее любопытно, что сюжет «Копья и клыка», еще недавно казавшийся абсолютной ересью в рамках современной науки, сейчас начинает выглядеть чуть менее фантастическим. Правда, для этого придется заменить холодные мамонтовые равнины на индонезийские джунгли (что, собственно, и у Говарда имеет место: хотя он не в силах отказаться от упоминания мамонта как обязательного спутника кроманьонцев, но лес изображен куда более южный, причем среди населяющих его опасных тварей упомянут гигантский питон), а неандертальцев — на так называемых денисовцев. Об этих загадочных древних людях, привнесших несколько капель своей крови в нашу родословную, известно не так уж много лет — и буквально считаные месяцы назад, уже в 2019 г., удалось понять, кем они все-таки являются. Как выяснилось, речь идет, условно говоря, о «пережиточных питекантропах», более «обезьяноподобных», чем неандертальцы.

Другое дело, что реальные прототипы героев Говарда, которые могли встретиться с денисовцами, совсем не напоминали «прекрасные образцы величественного рода кроманьонцев»: они были темнокожи и очень невысоки, фактически пигмейского роста. Этого, конечно, тогдашняя наука, да и литература не смогла бы переварить: для нее благородный дикарь каменного века — «великолепный белый человек», а не черный карлик папуасской внешности. Однако Говард вольно или невольно все-таки оказался прозорливее своих современников!

А-эа пригнулась и замерла у входа в пещеру, с любопытством разглядывая Га-нора. И сам Га-нор интересовал ее, и то, чем именно он был занят. А тот был слишком погружен в работу, чтобы кого-то замечать. Просторную пещеру тускло освещал факел, торчавший из выемки в стене, и в его свете Га-нор кропотливо прочерчивал на камне фигуры. Сначала процарапывал контур кремнем, а затем макал палочку в охру и раскрашивал рисунок. Итог получался грубоватым, но в нем ощущался настоящий весомый талант художника, жаждущего выразительности.

Он старался изобразить мамонта, и глазки А-эа широко распахнулись от изумления и восторга. Чудесно! Пусть у зверя не хватало ноги и не было хвоста — что с того? В роли критиков выступали жители племени, едва выбравшиеся из безудержного варварства, а им Га-нор казался признанным мастером своего дела.

Тем не менее А-эа скрывалась в колючих кустах у пещеры Га-нора не для того, чтобы разглядывать мамонтов на рисунках. Восторг перед картинами поблек по сравнению с обожанием, которое она испытывала к художнику. И правда, Га-нор был весьма привлекательным — высоким, выше шести футов, широкоплечим и узкобедрым: телосложение, как у воина. Ноги и руки его были длинными и стройными, а в лице, выхваченном в профиль из полутьмы светом факела, горел ум. Высокий, выпуклый лоб был увенчан копной песочного цвета волос.

И на саму А-эа смотреть было приятно. Черные глаза, такие же черные волосы, мягкими волнами ниспадавшие на узкие плечи. На ее щеках не было татуировок охрой, потому что А-эа еще не выбрала себе пару.

И девушка, и юноша служили прекрасными образцами величественного рода кроманьонцев, которые прибыли бог весть откуда, установив владычество и над зверями, и над зверолюдьми.

А-эа нервно завертела головой. Все противоположные воззрения, обычаи и запреты в жизни дикарей всегда были слишком строгими и занимали главенствующее место. Чем примитивней народ, тем менее терпимы их обычаи. Порок и распущенность могут считаться правилом, но их проявлений гнушаются и осуждают подобное. Так что, если бы кто-то увидел А-эа, которая скрывалась возле пещеры не связанного узами юноши, ей бы грозила слава бесстыдницы и, без сомнения, публичная порка.

Чтобы соответствовать ожиданиям, А-эа должна была сыграть роль скромной, застенчивой девицы, которая искусно разожжет интерес художника к себе, не напрашиваясь на это явно. Затем если бы она понравилась юноше, то он бы стал ухаживать за ней в открытую — наигрывать примитивные сонеты на тростниковой дудочке. Затем попросил бы у родителей ее руки, а затем — брак. Богачам же можно было бы и не ухаживать.

Но малышка А-эа выступала за прогресс. Тайные взгляды не привлекли внимания юного, увлеченного своим ремеслом художника, так что она выбрала нетрадиционный способ — стала шпионить за ним, пытаясь разузнать способ завоевать его сердце.

Закончив работу, Га-нор развернулся, потягиваясь, и бросил взгляд в сторону выхода. Словно испуганный кролик, А-эа пригнулась и бросилась наутек.

Выйдя из пещеры, Га-нор удивленно заметил след маленькой узкой ступни, отпечатавшийся на мягкой глине у входа.

А-эа тут же направилась в свою пещеру — довольно удаленную, как и многие другие, от пещеры Га-нора. По дороге она заметила группу воинов, оживленно беседующих перед пещерой вождя.

Обычная девушка не вмешалась бы в совет мужчин, но любопытство А-эа сияло так ярко, что она осмелилась подобраться ближе. И разобрала слова «следы» и «гур-на» — обезьяночеловек.

Следы обезьянолюдей нашли в лесу неподалеку от пещер!

Для пещерных жителей слово «гур-на» было выражением ужаса и ненависти, потому что «гур-на», или обезьянолюдьми, дикари называли мохнатых чудищ прошлого, грубых, неотесанных неандертальцев. Пугающие сильнее мамонта или тигра, они правили здешними лесами до прихода кроманьонцев, а те объявили им жестокую войну. Могучие, но недалекого ума, дикие, яростные гур-на были к тому же и каннибалами и этим вселяли в сердца жителей племени ужас и трепет — пронесенные сквозь века в сказках о великанах и гоблинах, оборотнях и чудовищах в людском обличье.

Сейчас гур-на стало меньше, но коварство их только возросло. Они больше не мчались навстречу битве, но с пугающей хитростью крались меж деревьев, распугивая всех зверей, вынашивая в примитивных умах ненависть к людям, изгнавшим их из лучших охотничьих угодий.

И все же кроманьонцы выслеживали и уничтожали их, пока неандертальцы не отступили угрюмо в глубокие леса. Но страх в сердцах жителей племени не исчез, и ни одна женщина не уходила в джунгли в одиночку.

Дети же порой отваживались, иногда не возвращаясь потом домой, а поиски открывали лишь картину наводящего ужас пира — и следы принадлежали не то людям, не то зверям.

Так что охотники должны были отправиться выслеживать чудовище. Порой оно сражалось и падало пораженное, порой сбегало, исчезая в лесной глуши, куда никто не решался следовать за ним. Как-то раз группа охотников, позабывшая об осторожности из-за жара погони, преследуя гур-на, забралась далеко в лес — и там, в глухом ущелье, на них напала стая неандертальцев.

После этого никто не удалялся в глубокий лес.

А-эа обернулась, бросив взгляд на лесную чащу. Где-то в ее глубинах бродили злобные, пугающие зверолюди, чьи крохотные глазки сверкали ненавистью.

Кто-то встал у нее на пути. Это был Ка-нану, сын советника вождя.

А-эа отпрянула, дернув плечами. Ка-нану ей не нравился, она даже боялась его. Он заигрывал к ней как будто понарошку, ради веселья, словно собирался взять девушку и без ее желания. Он схватил ее за руку.

— Не отворачивай взгляда, о прелестная дева, — сказал он. — Это твой раб, Ка-нану.

— Отпусти! — ответила А-эа. — Я иду к роднику за водой.

— Тогда я отправлюсь с тобой, о луна моих услад, потому что зверь может напасть на тебя.

И, невзирая на протесты, он пошел вместе с ней.

— Рядом бродит гур-на, — сурово заявил Ка-нану. — И по закону мужчина должен сопровождать даже девушку без пары — для защиты. А я — Ка-нану! — добавил он другим тоном. — Не пытайся возражать, иначе я поучу тебя покорности.

А-эа была наслышана о безжалостной натуре этого молодого мужчины. Много девушек из племени восхищались Ка-нану — высоким и более крепким, чем Га-нор, отличавшимся красотой, пускай даже жестокой. Но А-эа любила Га-нора и боялась Ка-нану, и страх перед ним заставлял ее не слишком сопротивляться его попыткам сблизиться. Га-нор отличался вежливым, почти деликатным подходом к женщинам, а Ка-нану, пытаясь таким образом доказать свое преимущество, похвалялся успехом у женщин и применял к ним силу без всякой деликатности.

Вскоре А-эа поняла, что Ка-нану стоило бояться больше чудовища: как только они подошли к ручью и пещеры скрылись из виду, он сжал ее в объятиях.

— А-эа, — прошептал он, — моя крохотная антилопа, наконец ты моя! И не сбежишь!

Она безуспешно боролась и умоляла о пощаде, но Ка-нану, сильными руками подхватив ее, зашагал в лес.

Девушка изо всех сил забилась в его объятиях, пытаясь вырваться.

— Мне не хватит сил сопротивляться, — сказала она, — но я опозорю тебя перед всем племенем!

— Тебе ни за что не опозорить меня, маленькая антилопа, — ответил Ка-нану, и она прочитала другое, более жестокое намерение на его зловещем лице.

Все дальше уносил ее в лес Ка-нану, но на прогалине вдруг замер — чутье охотника что-то подсказало ему.

Из зарослей перед ними выскочило ужасное чудище — лохматое, бесформенное и отвратительное.

При виде чудовища вопль А-эа эхом прокатился по лесу. Ка-нану, тоже перепуганный, сжал побелевшие губы, уронил А-эа на землю и приказал ей бежать. Затем, выхватив нож и топор, он пошел на врага.

Неандерталец качнулся вперед на коротких кривых ногах. Все его тело покрывала шерсть, а черты лица казались страшнее обезьяньих — слишком много в них было от человека! Плоские, трепещущие ноздри, скошенный подбородок, клыки, торчащие изо рта, приплюснутый, почти незаметный лоб. Невероятно длинные руки свисали с покатых плеч. Напуганной девушке он казался дьяволом во плоти. Обезьянья голова неандертальца доставала Ка-нану только до плеча, но чудовище было тяжелее воина фунтов на сто.

Словно атакующий бизон, неандерталец ринулся вперед, но Ка-нану твердо и храбро встретил его натиск. Левой он подготовил к удару обсидиановый кинжал, правой взмахнул кремневым топором, но неандерталец отшвырнул оружие в сторону, словно игрушку, а руку, в которой был зажат нож, переломал, как тонкую веточку. В следующий миг сын советника, подхваченный могучими лапищами, был оторван от земли и подкинут в воздух. Он перелетел через прогалину, а чудовище прыгнуло следом и растерзало его в клочья.

Тут же внимание неандертальца переключилось на А-эа. В отталкивающих глазках загорелось новое желание: он подковылял к ней и протянул огромные волосатые руки, перепачканные в крови.

Не в силах бежать, А-эа от ужаса потеряла равновесие и упала, а чудовище, подтащив девушку к себе, заглянуло ей прямо в глаза. Потом, перекинув через плечо, побрело меж деревьев, и девушка знала: неандерталец несет ее в свое логово, откуда уже никто ее не спасет!

Га-нор спустился к ручью напиться. Случайно он приметил полустертые следы пары, прошедшей перед ним, и заметил также то, что они не вернулись.

Каждый след говорил многое о тех, кто его оставил. Один принадлежал мужчине, которого Га-нор знал, — Ка-нану. Второй полностью повторял тот, который он видел возле пещеры. Ему показалось это интересным — не слишком, конечно, потому что Га-нора мало интересовало что-либо, кроме рисования.

Но у ручья следы девушки исчезли, а следы мужчины свернули к джунглям и стали глубже. Значит, Ка-нану нес девушку на руках.

Га-нор не был глуп. Он знал: если мужчина несет девушку в лес, то не с благой целью. Если бы ей хотелось, то она бы шла сама.

Теперь Га-нор (еще один шаг к прогрессу!) склонялся к мысли, что надо вмешаться, пусть это его и не касается. Другой бы на его месте пожал бы плечами и пошел своей дорогой, тем более что негоже было мешать сыну советника. Но у Га-нора было не так много интересов, а если возникал новый, он начинал его тщательно изучать. И пусть он и не считался воином, но не боялся никого.

Так что, проверив топор и кинжал, висевшие на поясе, он крепче сжал копье и отправился по следу.

А неандерталец уносил малышку А-эа в лес все глубже и глубже, все дальше и дальше.

Лес сердито замолк — ни птицы, ни насекомые не нарушали тишины. Ни лучика света не проникало сквозь плотно сомкнутые кроны деревьев. Неслышно ступая, неандерталец ускорил шаг.

Звери уходили прочь с его пути. Однажды сквозь джунгли неслышно скользнул гигантский питон, и тут уже неандерталец с удивительной скоростью прыгнул на дерево. Хотя деревья и не были его стихией, даже А-эа лазала по ним ловчее.

Пару раз девушка приметила меж деревьев сородичей похитившего ее чудовища. Очевидно, неандерталец вместе с девушкой забрались далеко от нечетких границ обитания племени А-эа. Но остальные неандертальцы их сторонились. Без сомнения, они жили как звери, объединяясь, только чтобы дать отпор врагу, и то не часто. Именно потому кроманьонцы бились против них гораздо успешнее.

Неандерталец понес девушку в ущелье, потом в пещеру, тесную и слабо освещенную проникающими извне солнечными лучами. Он грубо швырнул ее на землю, и она, слишком испуганная, чтобы подняться, осталась лежать там.

Чудовище не сводило с нее глаз, словно лесной демон. Оно даже не пыталось лепетать, как это делают обезьяны: неандертальцы не владели членораздельной речью.

Похититель предложил ей кусок мяса, разумеется сырого. А-эа охватил ужас, потому что это была ручка кроманьонского ребенка! Но, заметив, что она не ест, неандерталец сам потащил пищу в рот, разрывая плоть гигантскими клыками.

Потом он схватил девушку громадными руками, оставляя на нежной коже синяки. Неандерталец провел пальцами по ее волосам и, поняв, что причиняет пленнице боль, наполнился злобной радостью. Начал выдирать прядь за прядью, с дьявольским восторгом наслаждаясь мучениями жертвы. Но А-эа стиснула зубы и сумела сдержать крик, сорвавшийся у нее с губ только в первые мгновения, и неандерталец в конце концов бросил это дело.

Но его разозлила одежда из шкуры леопарда, которую носила А-эа. Неандерталец знал: леопард — его исконный враг, так что он сорвал с девушки одежду и изорвал в куски.

Тем временем Га-нор спешил через лес. Теперь он бежал, и его лицо застыло, словно маска дьявола, ведь до того Га-нор побывал на кровавой прогалине и нашел следы чудовища, которые вели оттуда прочь.

А в пещере как раз наступил момент, когда неандерталец протянул руки к А-эа. Она отпрянула. Он бросился к ней, загнал в угол, однако А-эа нырнула ему под руку и ускользнула. Но чудовище все еще стояло на пути к выходу из пещеры.

Если не удастся проскочить мимо, неандерталец сможет повторно загнать ее в угол и тогда уже наверняка схватить. А-эа притворилась, что бросается в сторону. Неандерталец неуклюже потянулся туда же, а А-эа, быстрая, как кошка, проскользнула по другой стороне и, промчавшись мимо, выбежала в ущелье.

С ревом неандерталец погнался за ней. Споткнувшись о камень, девушка полетела вверх тормашками и не успела встать, как огромная ручища сжала ее плечо. Пока чудовище тащило ее в пещеру, А-эа визжала дико, исступленно и безо всякой надежды: так кричит любая женщина в лапах зверя.

Га-нор услышал вопль, как только ворвался в ущелье. Быстро, но осторожно он подобрался к пещере. Он заглянул внутрь, и его взор от гнева заволокло алым. В тусклом свете пещеры стоял огромный, чудовищный, волосатый, перепачканный в крови неандерталец, вперив свиные глазки во врага-человека, а у его ног, такое прекрасное по сравнению с мохнатым чудищем, распростерлось нежное белое тело. Кровавые пальцы сжимали длинные волосы А-эа.

Заревев, неандерталец бросил свою пленницу и ринулся вперед. Га-нор отважно встретил врага, но не противопоставляя грубой силе свою, а уклонившись. Он выскользнул из пещеры, рука с копьем сделала выпад, и тварь взревела, когда оружие пробило ей ладонь. Снова уклонившись, воин выдернул копье и пригнулся. И еще раз бросился в бой неандерталец, и еще раз воин уклонился, ткнул чудовище копьем — на этот раз метя в широкую волосатую грудь. Так они сражались — скорость и ум против силы и варварства.

Один раз огромная длань чудовища хлестнула Га-нора по плечу и отшвырнула на дюжину футов в сторону. Ушибленная рука перестала повиноваться хозяину, неандерталец бросился за Га-нором, но тот откатился в сторону и вскочил на ноги. Снова и снова его копье погружалось во вражескую плоть, однако, казалось, это только раззадоривает чудище.

Еще не зная, что стена ущелья прямо у него за спиной, воин услышал вопль А-эа, и как раз в этот миг тварь опять перешла в атаку. Копье отлетело прочь, а враг стиснул человека в жесткой хватке. Огромные руки обхватили его шею и плечи, гигантские клыки потянулись к горлу. Га-нор ударил локтем прямо под скошенный подбородок своего противника, потом раз за разом стал бить его в лицо свободной рукой — каждый удар сшиб бы обычного человека с ног, но неандерталец их даже не замечал!

Га-нор понял, что теряет сознание. Ужасные руки корежили его плоть, грозили вот-вот сломать шею. Но из-за плеча чудища он увидел, что девушка подбирается к нему сзади, сжимая камень в руках.

С огромным трудом он потянулся через руку зверя и нащупал топор, однако неандерталец так крепко прижал Га-нора к себе, что вытащить оружие не получалось. Тварь твердо вознамерилась изломать врага на мелкие кусочки, словно хрупкую ветку. Локоть Га-нора точно ударил ему под горло, и чем сильнее неандерталец сжимал объятья, тем глубже локоть погружался в волосатую шею. Осознав это, чудовище оттолкнуло Га-нора, тогда воин выхватил топор и со всей яростью отчаяния обрушил ему на голову.

Минуту Га-нор, пошатываясь, стоял над телом поверженного врага, но вскоре к нему прижалось что-то нежное, а прямо перед глазами появилось милое личико.

— Га-нор! — прошептала А-эа, и тот сжал девушку в объятиях.

— То, за что я сражался, я не отдам! — сказал он.

И так вышло, что девушка, унесенная похитителем в чащу, вернулась обратно в объятиях любимого.

Перевод Марии Коваленко

Под редакцией Григория Панченко