Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 11(13), 2020.

— Папа, мы сегодня пойдём гулять в Развалины?

— Нет, доченька. Сегодня я очень занят.

— Папа, ты же обещал!

— Обещал? Что-то не припоминаю.

— А я припоминаю. Обещал, обещал, обещал.

— Да ведь мы были там всего месяц назад, детка!

— Ну и что? Мы не видели Дверь.

— Но это же самая обычная дверь. К тому же она старая, облезлая и некрасивая.

— Папа, ну ты сегодня совсем какой-то! «Обычная дверь, обычная дверь»… Это же Запертая Дверь, папа! Понимаешь? За-пер-та-я!

— Детка, передразнивать взрослых — это очень, очень плохо.

— А обманывать маленьких — это очень-очень хорошо, да?

— Ты точно помнишь, что я обещал сходить с тобой в Развалины именно сегодня?

— Точно-преточно!

— Ладно, тогда работа подождёт. Обещания, данные детям, следует выполнять с особой неукоснительностью: таковы Правила.

* * *

Девочка была маленькая, и поэтому стена казалась ей непомерно огромной.

Киберрикша затормозил возле самого эскалатора, уходящего в великолепно-таинственный полусумрак входного тоннеля. Пока отец нетерпеливо терзал контакт-клавишу электронного консьержа, девочка отправилась трогать ладошками вздыбленную кладку серых, небрежно обтёсанных валунов, раскинутую влево и вправо до самого горизонта.

На ощупь стена оказалась холодной и влажной; в щелях между валунами рос мягкий зелёный мох. И девочка подумала вдруг, что всё случающееся в жизни мгновенно проваливается в когдатошнее — с каждым мигом всё глубже и глубже, чтоб когда-нибудь стать таким же замшелым, серым и… и… и одинаковым. Как вот эти неаккуратные валуны.

Консьерж наконец ожил, прочирикал манерным девическим голоском: «Здравствуйте, добро пожаловать, будьте любезны дождаться гида». Отец вздохнул, обреченно скосился на часы, снова вздохнул… Что ж, в конце концов, не такая уж это жертва — раз в месяц посвятить два-три часа дочке… О, кстати, о дочке: а где она?

Дочка всё ещё была у стены — изо всех сил запрокинула голову и будто бы старалась что-то высмотреть там, где неровный гребень каменной серости сливался с серостью туч.

Дочка… Существо давно и заветно желанное, но в силу разных житейских соображений поздновато явившееся на свет — этакая непоседливая сбывшаяся мечта с вечными ссадинами на локтях и коленях. Вон, стоит… Тоненькая «прутиковая» фигурка, соломенного цвета комбинезонишко, светло-рыжая растрепанная коса…

Колосок.

Это слово едва не рванулось с губ, но отец вовремя опамятовал. И вслух произнёс совсем другое и совсем по-другому:

— Не смей прислоняться к холодным камням! Нам с мамой только твоей простуды сейчас не хватает!

Правила. Раздел «Внутрисемейные отношения», пункт третий, подпункт шестнадцатый. «Сентиментальность родителей калечит детскую душу».

…Появился гид — шустро вышмыгнул из тоннеля и остановился перед отцом, противно взвизгнув гусеницами.

Корпус гида был нарочито помят и ржав, тусклые пятна фотоэлементов смахивали на лепёшки засохшей грязи, нишу акусторепродуктора затянули какие-то пыльно-серые нити… Девочке всё это не понравилось. Прошлый раз гид был красивый, блестящий. А этот… «Псих», — решила девочка.

— Добро пожаловать в историко-экологический заповедник «Развалины», — красивый оперный баритон гида возмутительно не вязался с его щуплой конструкцией и «грязнульской» внешностью.

…Они шли по сумрачному тоннелю; тёплый полусквозняк-полуветер лениво перебирал бахрому корней, обильно свисавших из трещин «древнего» потолка; впереди уже тускло брезжило сероватое пятно выхода… А гид суетился под ногами и говорил, говорил, говорил…

— Заповедник «Развалины» был основан ровно через семьдесят лет после принятия Общечеловеческой Хартии Об Установлении Правил И Учреждении Комитета. Через двенадцать лет мы будем праздновать третий столетний юбилей. Да-да, глубокоуважаемые посетители, уже двести восемьдесят восемь лет минуло с тех пор, как один из крупнейших городов Планеты был объявлен заповедником. Архитектурная и экологическая обстановка, сложившаяся в городе к моменту основания заповедника, словно бы законсервирована в нем. Вы сможете увидеть город таким, каким он был через семьдесят лет после Ликвидации Великой Угрозы…

— Без тебя знаю, — тихо, но достаточно внятно сказала девочка. Отец погрозил ей пальцем. Гид как ни в чем не бывало продолжал:

— Итак, глубокоуважаемые посетители, сейчас мы с вами перенесёмся на двести восемьдесят восемь лет назад. Тот город, который вы вот-вот увидите, покинут последними жителями. Покинут потому, что Окончательная Ликвидация Великой Угрозы освободила людей от необходимости ютиться в душных и смрадных каменных джунглях, дала возможность привольно расселиться по необъятным просторам родной Планеты, не страшась более ни друг друга, ни…

— И это я уже знаю, — девочка неодобрительно поглядела на гида и отвернулась. — Болтун!

Отец дёрнул её за руку:

— Как ты себя ведёшь? Немедленно извинись!

Девочка нехотя буркнула себе под нос какую-то невнятицу, на извинение похожую слабовато.

«Рука бойцов пороть устала», — мрачно вздохнул отец. А гид с воодушевлением тараторил своё:

— …человечество предпринимало на протяжении всей своей долгой и нелёгкой истории — например, христианские заповеди. Но все предыдущие попытки терпели фиаско — главным образом из-за методов, которыми такие, с позволения сказать, протоправила пытались внедрять в сознание широких масс. Методы эти за редким исключением способны лишь ужаснуть современного человека и безо всякого исключения оказывались совершенно неэффективными. Лишь когда был наконец составлен Всеобщий Свод Правил, скрупулёзно охватывающий все сферы деятельности каждого индивидуума и общества в целом, и когда был разработан Способ, позволивший добиться непременного и неукоснительного соблюдения Правил кажды…

— А какой это Способ? — вдруг перебила девочка с неожиданным интересом.

— Способ такой: единственно правильный, революционный и стопроцентно эффективный. А ещё он очень гуманный — времена дикости и жестокости навсегда отринуты в небытие, — гид даже приостановился на миг от избытка торжественности.

Но слушательница лишь вздохнула разочарованно:

— Это-то я и без тебя…

— Ты опять?! — повысил голос отец.

— Но я действительно уже знаю всё-всё, что он говорит!

— Правила гласят: «Повторенье — мать ученья», — указательный палец отца наставительно вздёрнулся к потолку.

— А я хочу узнать что-нибудь новое, — упрямо сказала девочка. — Я хочу узнать, КАКОЙ это Способ.

— Зачем?

— Ну, просто. Чтобы знать.

— Приобретение знаний должно иметь цель и приносить пользу Обществу, — отец постарался вложить в голос всю неодобрительность, на которую был способен. — А пустая охота за знаниями ради знаний — это… это… Да это просто-напросто непристойно! Как ходить по людным местам без одежды! А если мы начнём позволять себе непристойности, вернётся Великая Угроза. Я вижу, тебе придется ещё не раз перечитать Правила — ты, кажется, плохо их знаешь.

Да нет, девочка знала Правила довольно прилично. «Никогда не спорь со старшими. Научись молча выслушивать и запоминать всё сказанное ими. Неприятие мнения взрослых ограничивает твой кругозор и лишает тебя возможности руководствоваться драгоценным опытом предыдущих поколений…»

Вспомнив этот какой-то там подраздел какого-то там раздела, маленький политик счел за благо переменить тему и собеседника.

— Почему ты такой неопрятный? — девочка попыталась оборвать нитки, прилипшие к репродуктору гида. Гид вильнул в сторону.

— Неопрятность здесь ни при чём, — в оперном баритоне прорезался лёгкий оттенок снисходительности. — Это наша последняя новинка, имеющая целью дать возможность глубокоуважаемым посетителям полностью погрузиться в мир безлюдья и запустения. Для этого дизайн всех сервис-механизмов приведен в соответствие с окружающей их реальностью. Что же касается обративших на себя ваше внимание нитей, то они — искусно выполненная копия специфических выделений реликтового членистоногого «паук». Паутина (а именно такое название носит прототип вышеупомянутых нитей) издревле служила символом неухоженной старины. Пауки некогда обитали на Планете почти повсеместно и насчитывали в своём бесконечном разнообразии тысячи видов, а в настоящее время, к сожалению, практически вымерли. Поэтому предметом нашей особой гордости являются те восемь особей так называемого паука-крестовика, которые зарегистрированы на территории «Развалин». Если пожелаете, мы можем сейчас же направиться в места их гнездования, чтобы ознакомиться с привычками и поведением этих уникальных животных в условиях…

— Не хотим мы к паукам! — девочка топнула на гида (совсем так же, как топала иногда на строптивую кошку, отказывающуюся понимать человеческий язык). — Мы хотим посмотреть Запертую Дверь!

…У выхода из тоннеля ждал киберрикша — такой же старательно мятый-облупленный, как и гид.

И пошли вихляться-скрипеть уродливо большие колёса; зашуршал под лысыми шинами трещиноватый, подёрнутый спорышем бетон; а гид всё гнусил о конструкциях киберрикш трёхсотлетней давности, о живой массе спорыша на квадратный метр бетонного покрытия, о скорости разрушения упомянутого покрытия под воздействием климатических и биологически-неантропогенных факторов, о том, какие именно факторы называются биологически-неантропогенными и чем они отличаются от факторов биологически-антропогенных…

А по сторонам причудливыми скальными грядами тянулись останки домов, первоначальную форму которых уже никто не взялся бы угадать. Тянулись. Тяжко нависали над экскурсион-трассой, превращая её в узкое извивистое ущелье. По-мёртвому, внутрь себя гляделись пустыми глазницами оконных провалов, знобко топили подножья в облетевшем терновнике… и черные безлистые ветви кустов змеились-корячились в той же неспешной ломаной пляске, что и черные трещины на серых обветшалых стенах, упёртых вершинами в плоское и низкое осеннее небо… небо серое, как эти стены, как бетон под колёсами…

Мир забальзамированного времени. Мир могучей трехсотлетней тишины, на фоне которой одинаково жалкими казались и расхлябанное дребезжание рикши, и снотворная болтовня гида, и смысл его болтовни… Мир, воздух которого столетиями пропитывался неповторимой дурманной смесью запахов сырого бетона, влажной травы, пыли, дотлевающего дерева… И кому же только взбрело «дополнить» всё это шутовским маскарадом ряженых под старину механизмов?! Фальшь. Кривлянье. Осквернение праха.

* * *

Она оказалась невысокой и узкой, эта старая потрескавшаяся дверь непривычной формы и непривычного материала, покрытая струпьями краски неизвестного изначального цвета. Рот девочки приоткрылся, глаза округлились и поогромнели, взгляд зачарованно скользил по фигурной, изъеденной зеленью ручке, по ржавой полосе, пересекавшей дверь из угла в угол, по неуклюжему приспособлению с дужкой и нелепой формы отверстием… А гид рассказывал о замках, о том, сколько веков назад они вышли из употребления, о том, что такое «английский» и что такое «амбарный»… А отец поминутно взглядывал на часы.

Наконец девочка перевела дыхание и спросила:

— А что там, за дверью?

— Данных о том, что находится по ту сторону Запертой Двери, не имеется. Достоверно известно только, что она была заперта уже после выхода замков из широкого употребления, — отреагировал гид. — Тот замок, который вы видите на Двери, изготовлен не серийно. Возраст этого приспособления оценивается примерно в триста пятьдесят лет. Таким образом, к моменту его установления на Двери город уже был покинут обитателями.

Девочка заинтересованно обернулась к гиду:

— А почему их нету?

— Простите, кого — «их»? — слегка растерялся гид.

— Ну, этих… данных.

— Извините, но ваши вопросы несколько расплывчаты… — гид отодвинулся. — Я был бы вам крайне признателен, если бы вы потрудились несколько конкретизировать…

Девочка снова глянула на Дверь:

— Разве за всё это время никто-никто туда не входил?

— Данных не имеется, — жалко, как-то очень по-механическому проскрипел гид. И умолк. Впервые за всю экскурсию.

Отец заспешил ему на подмогу:

— Ну что ты говоришь, детка? Подумай, ведь кто-то эту дверь не просто закрыл, а запер. Понимаешь? Запер, хотя замки к этому времени вышли из употребления! Значит, туда нельзя входить. Понимаешь? Нельзя!

— Но разве никому не интересно, что там?

— Ну как же ты не хочешь понять?! Конечно, и мне, и каждому, кто видел эту дверь (и даже, наверное, нашему гиду), очень интересно узнать, что там, за ней. Но она заперта — значит, входить нельзя. А тот, кто её запер, уже давно умер — значит, не у кого спросить разрешения. Так как же можно войти?

— А если там что-то страшное, которое выйдет само и всем сделает плохо?

— А если нет? Как сможет жить дальше человек, который — пусть даже из самых лучших побуждений! — нарушит запрет и войдёт, если окажется, что он сделал это зря? Подумай об этом, детка. И давай-ка поедем домой. Мне надо работать.

…Когда они подошли к рикше, девочка сильно потянула отца за руку:

— Па-а-ап! Папа же!

— Ну, в чём ещё дело?! — досадливо осведомился тот, наклоняясь.

Девочка приподнялась на цыпочки и что-то зашептала ему прямо в ухо.

— Ах, вот оно что, — отец растерянно обернулся к гиду. — Где тут у вас?..

— Я понял, — гид вновь стал болтливым и самоуверенным обладателем сочного баритона. — Я сейчас провожу. Подобные пункты имеются на территории нашего заповедника в большом количестве и буквально повсеместно. Полный комфорт для посетителей — вот наш девиз. Вы, девочка, следуйте за мной вот по этой тропинке, а вы, пожалуйста, подождите нас здесь.

Когда они углубились в заросли терновника настолько, что отец уже не мог их видеть, девочка прервала гида, начавшего рассказывать о принципе действия пункта, в который они направлялись, и о том, чем этот самый пункт отличается от своих аналогов трёхсотлетней давности.

— Спасибо, — сказала девочка. — Дальше я сама. Я найду. Я уже здесь была. А вы, пожалуйста, пока расскажите моему папе что-нибудь о Правилах. Ему это очень-преочень интересно, а сам спросить он стесняется.

— Понял. Охотно удовлетворю вашу просьбу, — гид прямо-таки мурлыкал от удовольствия. — Не хвастаясь, замечу, что объём моих знаний в этой области весьма обширен.

Некоторое время девочка стояла там, где её оставил обрадованный сервис-механизм, — стояла и, ехидно улыбаясь, прислушивалась, как он бубнит за кустами о Великой Угрозе, об открытии Способа и Учреждении Комитета, о роли Правил в нашей жизни — о вещах, известных каждому чуть ли не с рождения.

«Сам говорил, что повторенье — мать ученья, — думала девочка. — Вот и слушай теперь…»

А потом она сошла с тропинки и храбро полезла в колючие кусты.

* * *

И вот дверь — таинственная Запертая Дверь — снова перед нею. Девочка облизнула губы, потом оглянулась, потом еще раз старательно повозила языком по шершавым пересохлым губам… А потом взялась обеими руками за дверную ручку и изо всех сил потянула её на себя — а вдруг…

И дверь открылась.

Открылась совершенно беззвучно и так легко, что девочка чуть не потеряла равновесие.

За дверью была небольшая комната с белыми стенами. Совершенно пустая, как сначала показалось переступившей порог маленькой нарушительнице Правил.

Но комната не была пустой.

В комнате жил голос.

— Здравствуй, — вдруг сказал он тихонько. — Как же долго ты не приходила!

— Здравствуй, — девочка не испугалась. — Ты меня ждал?

— Да.

— Ты тот, кто запер дверь?

— Не совсем. Я его память.

— И он спрятал тебя за этой дверью? Бедный! Как тебя выпустить?

— Да. Он спрятал меня за этой дверью. Но меня не нужно ни жалеть, ни выпускать. Это было давно, очень давно. Через сорок лет после принятия Хартии о Правилах и Комитете. Ты понимаешь, о чём я говорю?

— Понимаю.

— Тот, кто запер меня здесь, догадался, какую страшную опасность несут людям Правила. Они заставят жить по мёртвому неизменному шаблону, убьют инициативу и любознательность. Это приведёт к застою, а застой — к деградации. И тогда вернутся и времена Великой Угрозы, и ещё такие страшные времена, о которых тебе лучше не знать. Ты понимаешь меня?

— Да, — поспешно кивнула девочка. Но секунду спустя, размыслив, добавила: — Ну, то есть так… почти.

Показалось ей, или голос действительно вздохнул? Может, и не показалось…

— Тот, кто запер меня здесь, пытался бороться, но проиграл, — то ли вздохнув, то ли нет, сказал голос. — И тогда он создал меня и запер эту дверь. Он понимал, что Запертая Дверь — редкость, о которой узнают все. Он понимал, что спасти людей сможет лишь человек, чьё желание узнать неизвестное окажется сильнее страха нарушить Правила. Я должен помочь такому человеку, когда он придёт. Он пришёл. Это ты. Но ты ещё слишком мала, чтобы понять всё. Поэтому ты придёшь сюда снова через пять лет, и я расскажу тебе, что нужно делать. А если сюда войдёт кто-нибудь ещё, я помогу вам найти друг друга. Вместе вам будет легче.

— Пять лет — это так долго! — от волнения девочка опять облизнулась. — А я не могу сделать что-нибудь прямо сейчас?

Голос вдруг изменился — чуть-чуть, совсем почти незаметно.

— Сейчас? — переспросил этот совсем почти незаметно изменившийся голос. — Что ж, кое-что для всеобщего блага ты можешь сделать уже сейчас…

* * *

Дверь закрылась сама.

Плавно.

Бесшумно.

И ни одного следа не осталось в пыли, толстым слоем покрывающей пол.

А снаружи было всё то же — чёрный омертвелый кустарник, ветхие серо-чёрные стены и осенняя серость неба… Ни наименьшей малости в окружающем не изменили минуты, которые девочка провела за Запертой Дверью.

Где-то неподалёку с прежней самозабвенностью болтал гид: «…Хартия Правил… новый скачок эволюции человека… Способ… дикость, навеки отринутая в небытие…» Девочка оглянулась на Дверь и вдруг бросилась по-слепому ломиться сквозь путаницу шипастых ветвей — туда, на этот голос:

— Папа! Папа же!

— Почему ты так долго? Что-то случилось, детка?

Уверенный и спокойный тон отца. Тон человека, привыкшего жить в мире, в котором ничего не случается.

— Папа, случилось! Такое случилось, ну такое… — девочка с трудом перевела дух. — Ко мне приходил настоящий живой паук. Представляешь?

* * *

Вечером, когда отец, как всегда, зашел пожелать ей спокойной ночи, девочка вдруг сказала:

— Папа, можно спросить?

— Детка, по-моему, сейчас не самое удачное время для… Ну, ладно уж. Только быстренько: вопрос-ответ-спать. Хорошо?

— Хорошо. Ты знаешь, кто был такой Фразибул?

— Кто?!

— Или Фрасибул… Это был вроде какого-то президента у древних античных греков. Он ещё другого ихнего президента учил, как управлять людьми.

— Надо говорить не «ихнего», а «их».

— Ну, «их»… Знаешь что-нибудь про него?

— Что-то такое очень смутно… А ты-то откуда взяла этого Фраз… Фрас…

— Да так, слышала. Или читала.

— Лучше завтра расспроси о нём маму. Она у нас историк; ей деньги платят, чтоб она всех античных президентов знала по именам. Только никак не пойму, зачем тебе…

— Ну, я же говорю: просто так! — Девочка отвернулась к стене, натянула одеяло на голову. — И вообще… Поздно уже, а ты со своим Фразибулом… Мне уже пора спать. Разве ты забыл Правила?

Отец пожал плечами, сказал: «Спокойной ночи, детка». И вышел.

В доме было уже по-ночному темно — лишь эскалатор, бесшумно утекающий вниз, на «взрослый» первый этаж, мерцал-переливался этакой лунной «дорожкой к счастью».

А в холле висел уютный сумрак. Потрескивал-пел камин, хоум-иллюзио несло какой-то ежевечерний вздор, и несметная дроблёнка мечущихся отражений каминного пламени да экранной голубизны этаким калейдоскопом куролесила в чинно расставленном по полкам резном хрустале, в столешницах и стенных панелях (карельская берёза, полированная и подлинная — хозяйкина гордость)…

Сама хозяйка, очаровательно домашняя и почти невидимая в своём простеньком тёмном халате, чинно сидела на тахте перед иллюз-экраном и очень убедительно притворялась, будто бы смотрит не то вечерние новости, не то надцатьтысячную серию «Мирных радостных дней» (поди различи с первого взгляда).

Отец присел рядом и несколько мгновений тоже смотрел на экран. Потом, не повернув головы и даже не скосившись, выдернул из-под жены пухленький старинный фолиант в картонной обложке. И сказал:

— Помнится, твой врач говорил что-то про поберечь зрение. Нет? Вступительная статья к седьмому разделу Правил: «Здоровье Общества слагается из здоровья каждой отдельной лич…»

— Третий подраздел первого раздела, — перебила жена, — «Самоотверженный труд на всеобщее благо есть наивысшая добродетель». Съел?

— Съел… — глава семейства со вздохом перелистнул книгу и вдруг спросил: — Тебе что-нибудь говорит имя «Фразибул»? Это, кажется, античный эллин.

— В античной Элладе Фрасибулов было больше, чем в нашем доме процессоров.

— Этот считался крупным специалистом в государственном управлении. Даже, кажется, мастер-классы давал.

— Тогда, скорее всего, милетский тиран, — жена попыталась вновь завладеть своей книгой. — Кто-то из соседей… не помню, кто именно; если это важно, могу справиться… так он, этот сосед, действительно присылал к нему своего приближенного с просьбой научить секрету упр… Ну, отдай! Вот же… как маленький прямо!

Отец разжал пальцы, отпуская цепко схваченный книжный уголок, выждал миг-другой и, так и не дождавшись продолжения лекции, спросил:

— Так что там с этим посланцем?

Жена уже углубилась в чтение.

— С посланцем? — переспросила она рассеянно. — Да ничего. Твой Фрасибул, ни слова не говоря, вывел его в поле и тростью…

Требовательное «динь-дилинь» входного сигнала заставило хозяев удивлённо переглянуться.

— Кто бы это в такое время? — пробормотала жена, дотягиваясь до пультика кибер-швейцара.

…Внезапных гостей было трое: пожилая импозантная женщина, одетая изысканно, но как-то очень по-деловому, и два молодых человека в строгих костюмах и почему-то в защитных зеркальных очках.

— Добрый вечер… Прошу… э-э-э… располагаться… — Поднявшийся навстречу вошедшим глава семейства выталкивал слова с преизрядным трудом и не вполне те, которые бы следовало. Чувствовал он себя так… ну, будто это не к нему, а сам он заявился к кому-то на ночь глядя и без предварительного уговора. Сильнее, чем даже узнать цель тревожащего своей неожиданностью визита, хотелось переодеться: визитёрша явно была не из тех, кого удобно принимать в пижаме.

А негаданная пришелица тем временем обосновывалась в услужливо подъехавшем кресле. Спутники столбами встали у неё за спиной.

— Могу я попросить чашку чёрного кофе? Мне предстоит бессонная ночь, — спокойно проговорила визитёрша.

— Конечно-конечно, — хозяйка торопливо вскочила. — А молодые люди?..

И тут неловкость главы семьи резко пошла на убыль — так мило, так располагающе улыбнулась вдруг гостья:

— О «молодых людях» не беспокойтесь, пожалуйста. Они не люди.

— Вот как? Здорово научились делать, — почти совсем уже непринуждённо сказал хозяин дома, присаживаясь обратно на тахту и обводя очкастых не-людей заинтересованным взглядом специалиста-конструктора.

— Да, неплохо… — визитёрша благосклонно скосилась на подкативший столик с туркой, чашкой, сахарницей и прочим. — А теперь позвольте наконец представиться.

Как будто бы она ещё с порога пыталась назвать себя, а ей не давали…

Решившая самолично налить гостье кофе хозяйка в этот миг оказалась ближе, и потому именно ей первой пришлось заглянуть в пласт-карту с непривычно крупным квадратом идентификатора.

Увидев, как вдруг посерело лицо жены, как дымящаяся чёрная струйка, вильнув, полилась мимо чашки, хозяин дёрнулся было вскочить, но тут же обмяк бессильно и жалко. Потому что разобрал женино еле слышное: «Чрезвычайная комиссия при Комитете…»

…Потом они с женой сидели, прижавшись друг к другу тесно-тесно, как потерявшиеся в темноте дети, а гостья, то и дело прихлёбывая из чашки, говорила проникновенно и успокаивающе:

— Уверяю, вам абсолютно не в чем себя винить. И абсолютно нечего опасаться. Это проблема общества, и общество сумеет её решить. Тут нет никакой трагедии. Девочке…

— Ах, вот как — вы пришли из-за девочки… Но что же она?.. — отец сам не понял, он ли выговорил эти бесцветные механические слова.

— Увы, даже вам я не могу рассказать всего, — функционер чрезвычайной комиссии слегка развела руками. — К сожалению, сегодня сработал исключительно ответственный тестер общечеловеческого значения — вот, пожалуй, всё, что мне позволительно… Это ничем не грозит ни вам обоим, ни девочке. Ей придётся с месяц прожить в одном из лучших наших санаториев, где всё исправят опытнейшие, квалифицированнейшие специалисты.

— Так вы заберёте её? — тихонько спросила мать.

— Да. Прямо теперь же. А через месяц она вернётся к вам нормальным полноценным ребёнком. И — поверьте! — об этом месяце у неё сохранятся только самые благоприятные воспоминания.

Теперь дёрнулась вскакивать хозяйка (муж силой удержал её возле себя):

— Как это — сохранятся? Вы хотите сказать?..

— Ну что вы, — обезоруживающе улыбнулась гостья. — Сейчас же не средневековье и не античность, так хорошо вам знакомая. Нам всем повезло жить в гуманную эру Способа!

— Но как же это — прямо сразу на месяц? — не успокаивалась мать девочки. — Она спит сейчас! И если на месяц, то нужно же…

— Не нужно, — мягко перебила функционер. — Доверьтесь нам.

«Молодые люди» одновременно вышагнули из-за её спины и бесшумно двинулись к подъёмному эскалатору.

— Да-да, — спохватился отец, глядя им вслед, — это там: второй этаж и сразу налево…

— Они знают, — всё с той же мягкостью проговорила гостья.

И ещё мягче добавила:

— А вот вам ходить за ними не нужно. Доверьтесь нам, и всё будет хорошо. И на всякий случай имейте в виду: около вашего дома дежурит оперативный патруль Комитета. Но я уверена, что это просто излишняя предосторожность… — она обвела испытующим, внезапно как-то пожелезневшим взглядом недоумённые лица хозяев и повторила вроде бы для самой же себя: — Да, именно излишняя предосторожность.

А «молодые люди» уже возвращались, и у переднего на руках мирно посапывала укутанная в одеяло девочка.

Гостья поднялась:

— Ну, не волнуйтесь за неё. Ах да, и ещё: отныне ваш коммуникатор подключён к специальной «горячей» линии. Контакт-код — три нуля один. Если почувствуете в себе хоть малейшую… м-м-м… скажем так: странность по линии нашего ведомства… В общем, тревожьте нас без стеснения. Не бойтесь ошибиться, побеспокоить напрасно. Знаете, в этом деле зряшные хлопоты не в досаду. Спокойной ночи. Нет, провожать не нужно.

…Протяжное пение кибер-швейцара возвестило, что из дома вышел последний гость. Минутой позже за стеной басовито, ощутимо не слухом, а вроде как бы всем телом взмурлыкнул двигатель тяжелого турболёта. По тёмным окнам снизу вверх мотнулись весёлые красно-синие отсветы ходовых огней.

Хозяева робко переглянулись.

— Лучший санаторий, опытнейшие специалисты… — сказал отец.

— И только благоприятные впечатления, — добавила мать.

— Спокойной ночи, — пожелали они друг другу чуть ли не хором.

* * *

Увы, ночь выдалась очень не щедрою на покой.

Отец проглотил чёртову уйму всяких снадобий, едва не сломал гипнолампадку, набавляя да набавляя мощности, — ничто не помогало.

Только под утро ему удалось наконец заснуть… эх, лучше бы уж не удавалось.

…Бесцветное раскалённое небо, какой-то бешеный клубок вместо солнца, ослепительные акведуки и колоннады на горизонте… И до самого горизонта выстелено спелое пшеничное поле… ровное… словно бы стриженное под нивелир…

И два старца на поле. Одинаково белобородые, в одинаковых тогах непорочной чистоты — при злобном солнце на обоих больно глядеть… Всей-то и разницы меж этими почтенными без малого близнецами, что один из них гнётся перед другим, словно ученик пред учителем.

В костлявых учительских руках — чёрная трость. Осторожно, будто опасаясь спугнуть, учитель крадётся к колоску, дерзнувшему на какие-то миллиметры приподняться выше занивелированного общего уровня. Стонет воздух, терзаемый размахом чёрной полоски. С сухим щелчком валится сшибленный колосок — медленно, кувыркаясь, как срубленная голова… Ученик озарённо кивает: он постиг сокровенное. А учитель уже высмотрел новую неосторожно приподнятую голову-колосок…

А возлегоризонтные частоколы колонн незаметно переливаются в зубчатые серые башни, иглятся золочёными шпилями, возносятся под самое небо кристаллами стекла и бетона… А одеяния старцев чернеют, расплескиваются по плечам складками откинутых капюшонов, потом вдруг расцветают золотым камзольным шитьём, но тут же, на миг испятнавшись коростой камуфляжа, заплывают строгим лоском тёмных костюмов-троек… Повадка учителя тоже не постоянна: скользя к очередной жертве, он то бережно раздвигает ровные, неповинные колоски, то вдруг срывается в исступленье какой-то безумной пляски, яростно вытаптывая всё рядом со сшибленным… Лишь одно остаётся тем же, что и в начале: взмахи чёрной полоски, мучительные рыдания воздуха, каждое из которых обрывается кратким сухим щелчком…

И кувыркаются, кувыркаются сшибленные головы тех, кто хоть на малую чуть перерос других, кто не хочет или не умеет, уж коли родился уродом, то хоть пригнуться бы как-нибудь, присесть, съёжиться, не выставлять напоказ преступное это своё уродство…

* * *

— Мне снился непереносимый кошмар, — сказал отец матери утром.

— Знаю, — кивнула та. — Ты кричал во сне. Всё повторял: «Трость Фразибула, снова трость Фразибула…»

— Наверное, это и есть… как бишь… странность по линии чрезвычайной комиссии. Ты запомнила их контакт-код?

Жена возилась с пультиком киберповара.

— Я уже связалась с ними, — сказала она рассеянно. — От них скоро приедут. Ты что хочешь к завтраку — шоколад или кофе?