(Из цикла «Сказки Белой Росомахи»: подцикл «Сказки про ворона Кэре и его жену, чайку Киракчан»)

Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 9(35), 2022.

Нет в тайге зверя беззащитнее зайца. Всяк ушастого обидеть норовит: и волк голодный, и лиса хитрая, и барсук-проказник, и беспощадная рысь, и свирепая росомаха, и белая сова с острым клювом. Одно спасение у косого — быстрые ноги. А каково живется хромому зайцу?

Колченогий русак Муннукан не всегда спотыкался. Родился он шустрым, скакал по полянам и замирал в густой траве не хуже сестер и братьев. А потом пробежал через поляну лось Лукучэн — волки за ним гнались, что ли, или послышалось рогачу — и наступил на зайчишку. Выходила Муннукана мама-зайчиха, но лапу он с тех пор приволакивал. И немало терпел от зверей и птиц — уж больно потешно ковылял да свирепо злился, если кто его хромоножкой честил. Всяк норовил потеребить зайца, клюнуть в хвост, по земле повалять, пасть разинуть: ай, сейчас съем!

Пока мал был Муннукан, терпел обиды. Как вырос, совсем невмоготу сделалось — братцы-зайцы отыскали себе подруг, закувыркались с зайчихами, заплясали на луговинах. А с хромым кто пойдет? Ай, горе!

Поковылял Муннукан куда глаза глядят, лишь бы подальше от злых зверей. Брел он, брел, остановился передохнуть малость, кислицы пожевать. И вдруг плюх на него что-то с неба, да так пахнет, что хоть помирай! Поднял заяц голову — а над лесом ворон Кэре кружит.

Расплакался обиженный Муннукан. Как жить после такого позора? Ай, пойду сейчас к лисьей норе, позову: «Хэлмилэн, Хэлмилэн, съешь меня». Даже косточек от бедного зайца на земле не останется.

Услышал ворон Кэре, как плачет заяц, спустился наземь. Пусть и вороват был ворон, пусть и любил поглумиться, сердце у него оставалось добрым. Попросил Кэре прощения у Муннукана, привел в чум, натопил нерпичьего сала, вымазал зайца, выскреб дочиста. Чайка Киракчан подала гостям чаю с сахаром, сушеных ягод в молоке размочила для гостя, а пока он ел — на конковуре играла да песни веселые распевала. Отогрелся Муннукан, разнежился да и рассказал Кэре свою историю. Каркнул Кэре сочувственно, головой покачал:

— Не печалься, Муннукан, помогу я твоему горю. Спать ложись, утро вечера мудренее.

До утра проспал заяц на мягких шкурах, до утра видел сны о веселых зайчихах, скачущих в зарослях земляники. До утра колдовала над ним чайка Киракчан, собирала по крохам жилы да косточки, сращивала живое с живым. А у Кэре была другая забота.

Проснулся Муннукан, вышел из чума до ветру — и понял, что хромать перестал. Заскакал он от радости, через кусты запрыгал, чуть вторую лапу не сломал. Поглядел на зайца Кэре и каркнул:

— Рано радуешься, братец! Помнят звери, как ты по лесу ковылял, о сучки спотыкался. Помнят зайчихи, как ты ни за одной угнаться не мог. И хоть выше Белой горы прыгай, не увидят они, что ты хромать перестал. Мы с тобой, братец, мало-мало схитрим!

Вытащил Кэре из-за чума деревянные нарты, накрыл их дорогими шкурами, встал спереди и упряжь себе на шею набросил, бубенцы на шею надел:

— Поехали!

Уселся Муннукан на меха, захлопал крыльями Кэре и полетел, потащил нарты за собой через тайгу. Да раскаркался, словно сам Агды за ним гонится, — пусть все видят. Смотрят звери, смотрят птицы, глазам не верят: едут по летней тайге зимние нарты, тащит их мудрец Кэре, а на пышных мехах колченогий заяц возлежит, важный, что Белый царь. Доехали нарты до Ясного озера, остановился Кэре, сбрую снял, расстелил на берегу узорчатый ковер, расставил золотые блюда да чаши, под руки вывел калеку, усадил и давай потчевать. Разлегся Муннукан, словно сам Лунный заяц, — то кумыса лакнет, то орешек сгрызет. А Кэре клюв наклонил да прислуживает убогому. Накормил, напоил, лапы заячьи жиром вымазал да о свои перья вытер. Трубку набил табаком, подал Муннукану с поклоном, а сам рядышком сел — благоговеет.

Что такое случилось? Неужели великий дух воплотился в никчемном заячьем теле и Кэре первым это увидел? И воздает почести, благосклонность вымаливая? Перешептывались звери, переглядывались, ничего понять не могли. А Кэре тем временем проводил сытого зайца назад, усадил в нарты, укутал, чтобы не продуло болезного, собрал имущество да домой полетел. Подле чума Муннукан благодарить ворона бросился, землю перед ним целовать. Кэре его поднял да обнял: пустое это. Будь счастлив за всех калек, братец заяц!

И на второй день вернулся ворон к озеру, и на третий. Дождик заморосил — так Кэре расправил крылья, прикрыл Муннукана. Хищная щука морду из озера высунула — клюнул ее Кэре прямо в нос и прогнал. Нечисто дело, ай нечисто!

А как выскочил Муннукан из нарт, как выпрыгнул на зеленую поляну, отталкиваясь обоими лапами от земли, поняли звери — чудо случилось! Окружили зайца уважением да почетом, дары ему стали нести, угощениями разными потчевать, совета спрашивать. Важной птицей стал Муннукан, раз сам упрямый Кэре ему служил. А уж сколько зайчих набежало, лучше не говорить — прослышит охотник, умрет от жадности. Обихаживают Муннукана, шерстку перебирают, свежую травку на серебряном блюде подносят. А он знай ушком дергает, мух гоняет.

Поглядел Кэре, до чего балуют хромого зайца, каркнул: ай, хорошо! И улетел свататься: появилась в соседнем лесу красавица Чокчокун-трясогузка, страсть как захотелось ворону взять вторую жену. А Муннукан остался — все-то его хвалят, все-то его любят, ни медведь лапу не подымет, ни волк зубов не покажет важному зайцу. Проказник-барсук дорогу уступит, рысь-охотница наземь не сойдет, белая сова листиков березовых принесет, молодых, с самой вершины деревца…

Как Кэре за невестой ходил — отдельная сказка, но вернулся он изрядно ощипанным. Да еще и Киракчан от себя добавила: нечего, мол, шляться, на чужих пташек смотреть. Пока громы не стихли, решил Кэре в лесу отсидеться, а заодно узнать, как у зайца дела. Мало ли обижает кто бедолагу, или зайчихи с ним снова неласковы. Сильного-то стороной обойдут злые звери, а малого, увечного так и норовят тюкнуть!

Долетел Кэре до поляны и видит: разлегся заяц на зеленой траве, вокруг зайчихи хлопочут — кто усики разгладит, кто ушки напомадит, кто коготки подстрижет любезному Муннукану. И все вежливо, все с заботой, будто и вправду стал заяц вождем десяти племен, возлежащим на белой кошме. Подкрался Кэре поближе — и услыхал:

— Я, красавицы мои, первый сын Лунного зайца, будущий господин тайги. Ни волков не боюсь, ни медведей не страшусь. Сам Кэре у меня на побегушках теперь — скажу ему подать мне сладких ягод или свежего молока, все сделает.

— А как же так вышло, великий Муннукан? — спросила маленькая зайчиха. — Почему Кэре стал тебе служить?

— Дело было в лесу, — заважничал заяц. — Летел себе Кэре по своим вороньим делам, да отвлекся, о сосновый сук стукнулся, в медвежью кучу упал, а она сами знаете какая большая. Тут как раз я рядом скакал, ну и спас замараху. Вытащил Кэре за крепкий хвост, к озеру отволок, чтобы искупался глупый ворон хоть один разок в жизни!

Не выдержал Кэре. Как выскочил, как выпрыгнул, как закаркал: «Непр-р-равда! Непр-р-равда!»

Зайчихи заверещали, бросились врассыпную. Муннукан тоже сбежать хотел, да куда ему от Кэре деваться? Даже целая нога не спасла. Долго мутузил сердитый ворон хвастливого зайца, за хвост дергал, за усы щипал, по траве валял, бесстыжим и неблагодарным честил. А Муннукан лишь верещал жалобно. Устал наконец Кэре, плюнул зайцу под ноги и наказал: еще раз солжешь про меня, живьем съем! Все понял?!

Заплакал косой, прощения попросил. Что с него, недодумчивого, возьмешь? Каркнул Кэре обиженно, тюкнул зайца клювом в темечко да полетел восвояси — наловить рыбы, нарвать красивых жарков да помириться с женой. Поворчит-поворчит Киракчан и простит мужа.

А хвастливого Муннукана до конца жизни никто больше не обижал. Зайчихи на него, как на белого царя, косились, прочие звери расступались и кланялись уважительно. Вроде и малый грызун, и слабый — а ведь сам великий Кэре колченого зайца в нартах возил, словно олень, в упряжку впрягался. Да и не хромает Муннукан больше. Вдруг и вправду великий дух за серою шкуркой прячется?

…От рябинного корня сосна не вырастет…