У меня три отца. Мы живем в собственном доме неподалеку от небольшого провинциального города. Я умею слушать и делать выводы. Из обрывков фраз, найденных записей и недомолвок я построила теорию о том, что скоро должно что-то случиться. И это мне не понравится.

Сейчас вечер. Два отца уходят в город на прогулку, а Папа-Б сидит на крыльце. Я сажусь рядом, и мы долго смотрим через поле, пока фигуры не скрываются за высокой травой.

— Сыграем в монополию, Алина? – спрашивает Папа-Б.

— Давай.

Мы идем в дом, чтобы пить морс, играть в монополию и вести себя как обычная семья. Притворство часто входит в привычку.

Позже, когда коробка с игрой занимает привычное место на верхней полке старого стеллажа, мы опять сидим на крыльце. Папа-Б покачивается в кресле-качалке, укрывшись пледом, и читает газету. Это ещё больше подчеркивает его старость, выделяет пепельно-белую шевелюру и дряблые руки, покрытые пятнами.

Я наблюдаю за ним исподволь. За покачиванием головы, словно бы в такт незримой мелодии. Губы неслышно проговаривают слова, а глаза пробегают по строчкам. Я наблюдаю за Папой-Б, хотя успела изучить его больше, чем остальных отцов.

Пролетавшая муха уселась ему на шею и ползет, продвигаясь к лицу. Папа-Б даже не пытается стряхнуть её – по-видимому, слишком погружен в газету или размышления. В последнее время он часто застывает так.

Я встаю и стряхиваю муху – мне неприятно смотреть, как она ползает по отцу. Папа-Б удивленно смотрит, будто очнувшись от долгого сна.

— Муха, — говорю я. – Вот здесь, — касаюсь пальцем шеи.

Отец ловит мои пальцы и прижимает к себе. Я чувствую, как под шероховатой кожей бьется жилка. Бьется ровно и спокойно, несмотря ни на что.

— Почему ты не ходишь в город? – спрашивает Папа Б.

— Неинтересно, — говорю я, хотя это ложь.

Тишина встает между нами на несколько секунд, стремясь разъединить. Однако получается обратное.

— Понятно, — говорит он. Молчит ещё немного, а затем решается зайти с другой стороны. – А куда подевался Клим? Он мне нравился.

— Не знаю, — пожимаю плечами и, стремясь уйти от ответа, встаю сзади отца, обнимая его.

— Жаль, — говорит он. И в этот раз не до конца понятно, чего именно ему жаль. Что я не хочу отвечать или же, что Клим больше не появится.

Запоздало вспоминаю о том, как им нравилось обсуждать будущее. Климу вообще нравилось разговаривать с моими отцами. Иногда мне кажется, что с ним они были более общительны, чем со мной. Впрочем, не надо думать так. Да и вообще, ни к чему эти воспоминания.

— Прошлого не вернешь, — говорю я, пытаясь поставить окончательную точку.

— Прошлого не вернешь, — эхом откликается Папа-Б.

Он знает это. Больше, чем кто-либо другой.

Просыпаюсь от монотонного голоса. Громкость записи – а я знаю, что это запись – стоит, кажется, на максимуме. Спускаюсь на первый этаж, недовольно хмурясь. Вчера мы засиделись на крыльце. Сначала молча, потом разговаривая о всякой ерунде, позже Папа-Б уснул в кресле, а я не стала будить. Сидела и охраняла его сон. Всё было совсем как в детстве, только мы поменялись ролями.

Папа-Н сидит на диване и смотрит запись. Недоверчиво глядит на экран, хмурится, трет подбородок.

— Мог бы и потише сделать. Люди спят.

Он оборачивается. Можно не смотреть ему в глаза, я и так знаю, что там увижу. Непонимание, затем недоверие, а чуть позже восхищение.

— Извини, — он сглатывает и тут же торопливо добавляет. – Алина?

— Да.

— Ты выросла, — говорит он и осекается.

— Да, — я стараюсь говорить ровно, хотя получается с трудом. Даже от восхищения и радости можно устать, если слышать их каждый день.

Мы ещё какое-то время смотрим друг на друга, затем Папа-Н спохватывается и уменьшает громкость.

— Вот, — говорит он.

— Ага. Пойду завтрак готовить, — в этот раз добродушие выходит вполне естественным. А может, я и не притворяюсь. Всё-таки это мой отец, и я не могу на него злиться долго.

— А как же досыпать?

— Какое тут… Все уже проснулись.

В подтверждении моих слов сверху спускается Папа-Б. Он также проходит через три стадии взгляда Папы-Н, а затем начинается разговор, который тоже повторяется изо дня в день, с небольшими вариациями.

Иду на кухню, голоса тонут в темноте коридора. Выхожу на свет и вижу в окне, как над полем поднимается туманное облако.

Я стою у плиты и жарю яичницу с ветчиной на четыре порции. Закипает чайник. Обычное утро. Привычное до невозможности, которая, вероятно, скоро наступит.

После завтрака отправляюсь проверять цветы. Мои отцы скрылись в своём излюбленном подвале. Продолжают готовиться к тому, что скоро должно случиться.

Я сижу возле тюльпанов, вожу пальцами по ещё не раскрывшимся бутонам и чего-то жду. Не того, что задумали мои отцы, и не чего-то неожиданного. С удивлением понимаю, что я жду Клима, хотя точно знаю, что он не придет. Ему просто незачем приходить.

Как мы перестали общаться? Не могу вспомнить, чтобы был какой-то «серьезный разговор» или скандал. Просто однажды он позвонил, а я не взяла трубку. Некогда было и не очень хотелось. Потом он пришел, а я притворилась спящей – слишком устала. Ещё несколько раз, и он перестал звонить и приходить. А когда позвонила я, мы справились о здоровье, текущих делах и договорились, что надо бы обязательно встретиться. Не прямо сейчас, конечно, а чуть позже. Как с делами разберемся. Хотя до этого сказали друг другу, что ничем особым не заняты.

Так и не случилось последнего «прости и прощай». Тропинка, по которой перестали ходить, заросла травой. Может быть, иной раз и хочется её протоптать вновь, но лень. И ты даже не знаешь, ждут ли тебя на том конце.

Зачем Папа-Б напомнил мне про Клима? Прошлого не вернуть, он ведь знает это не хуже меня, если даже не лучше.

— Ты часто тут сидишь? – голос Папы-Н вырывает меня из сна воспоминаний.

— Нет. Только когда хочется побыть в одиночестве.

— Извини, что помешал. Я не знал.

— Ничего.

Мы молчим. Я знаю: его переполняют чувства, он хочет многое сказать, но сдерживается. Возможно, интуитивно догадывается, что я всё это не раз слышала. А может, ему до сих пор трудно смириться с тем, как выросла дочь

— Так странно, — говорит он наконец. – Очень странно знать, что ты живешь одним днем. Что у тебя нет никакого завтра. Потому что завтра окажется таким же, как сегодня. Оно будет другим в деталях, но в самой своей сути будет тем же самым сегодня. Это очень странно и… больно, что ли.

— Нет, – я качаю головой. – Странно, когда ты знаешь, что всё это не твоя вина, что обстоятельства такие. Но ты смирился с этими обстоятельствами и дал им власть над собой. Завтра такое же, как сегодня. Это ведь так просто.

— Я… они… мы пытаемся это изменить, — голос дрожит, словно Папа-Н оправдывается.

Кажется, у меня получился смешок. Нервный и горький. Не то раздражение, не то горечь. После такого у актрис принято качать головой и снисходительно улыбаться, но я не актриса.

— Я говорю не про вас…

Отворачиваюсь, пряча лицо. Слезы текут независимо от меня. Меньше всего мне сейчас хочется плакать. Папа-Н кладет руку мне на плечо. Неуверенно, словно опасаясь.

— Уйди, — я пытаюсь говорить как можно спокойней, но злость проскальзывает. – Уйди, пожалуйста.

Он уходит, постояв в нерешительности. Не зная, обнять и успокоить, или же предоставить самой себе. Выбирает второе. Всегда выбирает второе.

А я? Что выбираю я?

Некому ответить.

Когда я вхожу в комнату, они ожесточенно спорят и замирают, увидев меня. Почему-то считается, что меня их дела не касаются.

Папа-Б прячет взгляд, словно виновен в чем-то, Папа-Н серьезен, а Папа-П улыбается чуть нагловатой «плавающей» на губах улыбкой.

— Пойду в город, — говорю я этим виноватым, серьезным и улыбающимся. И добавляю, зная, что прозвучит как укор. – А то вы все равно тут секретничаете.

— Да мы вовсе не… — начинает Папа-Б, а затем вздыхает и отворачивается.

— Иди, — Папа-П не прекращает улыбаться. – Климу привет.

Теперь моя очередь нагло смотреть. Можно спросить, с чего бы это прогулка в город равна встрече с Климом, можно поставить на место, заявив, что это не его дело. А можно просто отвернуться и уйти.

Интересно, почему он, меньше всего проводящий со мной времени, так и не сумевший, как мне кажется, принять такой, какая я есть, понимает лучше всех. Иногда даже лучше, чем я понимаю сама себя.

— Конечно, — отвечаю я. – От всех вас передам.

— Кто такой Клим? – спрашивает Папа-Н. Вопрос порождает неловкость, потому что для всех остальных это имя часть моей жизни.

— Клим – это Клим, — отвечаю я. – Хороший парень. Он тебе видеокамеру помогал выбирать.

— А, ясно.

Ничего ему не ясно. И ничего он не помнит. Может, оно и к лучшему?

В городе лето. Такое обычное лето провинциального города. Жара, уличные торговцы, и  молодежь, кучкующаяся в скверах, собирающаяся возле фонтанов, гуляющая по набережной.

Раньше я тоже гуляла, вместе с Климом и его друзьями. Своих у меня почему-то нет. Не приживаются, видимо. Поэтому сейчас я иду одна. Вместо того, чтобы позвонить и узнать, где и когда мы можем встретиться, брожу в поисках общих знакомых. Пока безуспешно.

Покупаю мороженое – обычный пломбир в стаканчике – и откусываю кусочки, спасаясь от жары. В горле сладкая прохлада, голова горячая и тяжелая от солнца и бегающих по кругу мыслей.

Что я ему скажу? Мы не виделись полгода, и я соскучилась? Бред. Вот она я, всё осознала и поняла, что мне одиноко? Ещё больший бред. Это лишь депрессия и гнет неуёмного либидо.

Прошлого не вернуть, но жить в одинаковом настоящем мне уже опостылело.

Присаживаюсь на лавку в парке. Наблюдаю за гонимыми ветром комками тополиного пуха. Пальцы липкие от мороженого, лавка нагрета солнцем, пух щекочет тело. Наверное, это даже можно назвать блаженством. Не тем возвышенным, которое описывают книги, а простым бытовым блаженством. Квинтэссенция простоты бытия, будь оно неладно.

— Привет, — слышу я голос. Давно и хорошо знакомый голос. А холодок по спине бежит так, словно я в первый раз его услышала.

— Привет, Клим, — отвечаю я. – Как жизнь?

— Бьет ключом и другими мелкими металлическими предметами, — улыбается он. И смотрит так… вопросительно.

— Понятно. А у меня не бьет. Идет и идет. Как-то так.

— Ясно.

И молчим. И ведь хотим друг другу что-то сказать. По крайней мере, я хочу. Но молчим.

— Давно не виделись.

— Да.

— А ведь сколько раз собирались встретиться.

— То одно, то другое, — говорю я и пожимаю плечами.

Он кивает головой, и вновь молчим. И улыбаемся. Как дикторы на телевидение, когда им ещё не успели сказать, что пошел эфир. Молчат и улыбаются. Вот только в отличие от них у нас текст не написан, а потому слова скомканы, формулировки туманны и вообще не про то.

— Может, прогуляемся? – предлагает он наконец.

— Почему бы и нет.

И вот мы идем по парку, как раньше. Только не держимся за руки и не выставляем напоказ наше счастье.

— Как твои?

— Всё так же. Дедушка стареет, дядя всё такой же странный и рассеянный, папа все ещё полон сил и планов.

Клим не знает, что у меня три отца. Эту тайну я не рассказывала даже ему. Может быть, если бы рассказала, то всё было бы по-другому.

— Привет тебе передавали, — добавляю я.

— Ты ко мне шла? – спрашивает он после паузы.

— Нет. Просто в город прогуляться, — вру я. – Это на случай, если вдруг встретишься. И вот ты вдруг встретился.

— Знаешь, — он останавливается и берет меня за руку. – Я все хотел тебе позвонить, но не решался.

На безымянном пальце желтое кольцо. На его безымянном пальце правой руки желтое кольцо. Обручальное.

— Или жена не разрешала? – я спрашиваю насмешливо, а сама думаю: «Дура! Ну какая же ты, Алина, дура. Думаешь, за эти полгода он не нашел себе новую? Нашел. И даже жениться успел. Позвонить он хотел, тоже мне».

— Жена? – смущение. Торопливо убирает руку в карман. Затем так же торопливо достает и пытается снять кольцо.

— Как зовут-то хоть?

— Нету никакой жены, — кольцо наконец-то сползает с пальца и исчезает в кармане. Только нет в этом смысла.

— Не волнуйся. Сейчас я уйду, и никто не скажет, что ты гулял по парку с другой. А то ведь ревновать будет.

— Да некому ревновать! – почти кричит он. А мне уже всё равно. Спокойно и легко, будто тяжелый груз упал. Всё правильно. Он сделал свой выбор и сумел меня забыть. Ну, или сумел забыться. Мне давно пора сделать то же самое, а не жить прошлым.

— Что, совсем не ревнивая? – улыбаюсь. – Ладно. Прощай, женатый мужчина. Поболтаем в другой раз.

— Подожди, — он бросается за мной.

— Уйди! – резко обрываю. – Уйди. Исчезни. Сгинь. Тебя нет. Был и сплыл. Ясно?

— Но…

Я почти бегу, оборачиваюсь и вижу, как он с размаху бросает кольцо куда-то в кусты. Кривится от досады и злости. Интересно, что скажет жене?

А может, действительно нет никакой жены? Впрочем, неважно. Мне легко и спокойно. Я плыву по знойному городу в направлении воды. Жаль, что не взяла купальник, но это ничего. Можно просто побродить по берегу, чувствуя, как ветер доносит брызги, а волны касаются ног.

Мне легко и спокойно, только почему-то противно…

Домой возвращаюсь после полуночи. Долго бродила, стараясь не думать ни о чем. Получалось не очень.

Вот и сейчас, открывая дверь, я всё ещё прокручиваю в уме слова Клима. Позвонить и спросить, что это значит, насчет жены? Пожалуй, нет. Это не гордость, слабость или желание не выглядеть дурой. Это свершившийся факт, с которым лучше смириться.

Хотя нет. Пожалуй, что именно гордость и всё остальное. А ещё подсознательная иррациональная тяга к страданию. «Люди любят страдать, — говорил иногда Папа-П. – говорят, что страдания облагораживают. Но только по мне, так это оправдания. Ничего они не облагораживают. Жить в радости гораздо сложнее».

— Повидались? – спрашивает Папа-П. – Гляжу, не очень прошло.

Он сидит в гостиной. Один, в полной темноте. Лишь глаза чуть подсвечены луной.

— Какая разница?

— Ты моя дочь.

— Что-то ты редко это говоришь.

— А это входит в список вещей, которые надо говорить постоянно? Извини, не знал. Я же не говорю каждый день – солнце встало.

Он прав, конечно, да только что мне сейчас до его правоты?

— Прошлого не вернешь, — отвечаю я.

— Конечно, — тут же соглашается Папа-П. – Тогда что ты собираешься делать?

— У меня есть выбор? Жить настоящим и надеяться, что все изменится.

— Какая глубокая жизненная позиция, — его манера иронизировать порой меня бесит. – А если подумать о будущем?

— В будущем все будет не так.

— А как? – чуть наклоняет голову и смотрит, прищурившись.

— Не знаю.

Он тихо смеется, скорее, ради того, чтобы показать мне, что я ошибаюсь, чем от веселья.

— Я хотел бы тебя попросить об одной вещи, — говорит он. — Завтра прогуляйся до города ещё раз. Днем. И опять до вечера.

— Зачем?

Он не отвечает. Встает и идет в свою комнату. Словно подачку бросает мне: «Потому что завтра что-то случится». Папа-П редко говорит прямо, когда есть возможность заставить меня подумать.

Он называет это воспитанием.

Папа-П ушел, и теперь я сижу на том же самом месте и смотрю в темноту. И наверняка мои глаза так же блестят в свете Луны.

«Завтра что-то случится». Мне очевидно, что именно произойдет, как и понятны причины, приведшие к этому.

Прошлого не вернуть, а жить настоящим слишком тоскливо. «А если подумать о будущем?» — спросил Папа-П…

А если подумать о будущем, то у меня перед глазами идеалистическая картина. Дом, все трое моих отцов и Клим. Мы живем, радуемся жизни, находим новые идеи. Я наконец-то посвящаю Клима в нашу семейную тайну, и он начинает работать с моими отцами. Не над тем, чем сейчас заняты они, а над чем-нибудь другим. Столь же интересным и головоломным. А я довольствуюсь малым. Ухаживаю за цветами, убираюсь по дому, хожу в город за продуктами, готовлю моим мужчинам еду и смотрю на их полные жизни лица. Вот что я думаю о будущем.

«Тогда делай всё, чтобы это случилось!» — отчетливо слышится у меня в голове. Подсознание разговаривает со мной голосом Папы-П, и я не удивлена. Гораздо больше изумления приносит то, что такая, казалось бы, совсем простая мысль вдруг заставляет моё сердце биться чаще.

Если бы кто-нибудь начал мне это объяснять, тот же Папа-П, к примеру, то я скорее всего пропустила бы его слова мимо ушей. Поучения, да ещё и завернутые в столь простую философию, всегда вызывают скуку. Но сейчас я сама дошла до этого, а значит, не могу так просто отмахнуться.

Я достаю телефон и набираю номер, который уже с десяток раз удаляла, но всё равно возвращала, из-за боязни забыть. Трубку снимают практически сразу, будто сидели и ждали.

— Клим, мне нужна твоя помощь, — говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Сейчас?

— Да. Можешь подъехать к озеру?

— Хорошо.

Он не задает никаких вопросов, и я очень благодарна ему за это. Сама же не могу не спросить.

— Ты правда не женат?

— Правда. Это…

— …не объясняй. Не надо. Потом.

— Я буду минут через двадцать, — говорит он после паузы.

— Хорошо.

Я крадусь в темноте, словно преступник. Озеро в пяти минутах от дома. Оно настолько маленькое, что это скорее пруд, но все упорно называют его озером.

Сажусь под ивой, которая образует нечто вроде небольшого шалаша, — наше с Климом любимое место. Здесь он точно меня найдет.

Ветви колышутся над водой, и в свете лунной дорожки видна снующая мошкара. Изредка быстро и резко проносятся летучие мыши, вышедшие на ночную охоту.

Вскоре подъезжает машина, останавливается, и фары гаснут. Слышны шаги, и вот Клим уже сидит рядом со мной. Я не могу сдержаться и молча прижимаюсь к нему, а он, спустя мгновение, обнимает.

— Рассказывай, — говорит чуть слышно.

— Нам надо прокрасться в мой подвал и кое-что там сломать так, чтобы мои… — я хочу сказать отцы, но машинально, как всегда в разговоре с Климом, проглатываю. – Чтобы мои не успели помешать.

— И что же это такое? – спрашивает он.

— Машина времени.

Сейчас он должен усмехнуться, спросить меня о самочувствии или подумать о том, что лучшего повода для встречи я не смогла придумать. Но вместо этого он произносит фразу, после которой я понимаю, что действительно люблю его. И буду любить всегда, что бы ни случилось.

— Почему бы и нет…

Пока мы идем к дому, я рассказываю Климу историю своей семьи. Перепутанную и закрученную в клубке времени.

— Мама умерла, когда я родилась. И я осталась с отцом. Насколько я знаю, мы жили, в общем-то, неплохо, вот только он никак не мог забыть маму. Я говорю, что знаю, но не помню этого. Потому что как-то отцу удалось построить машину времени, и он отправился в прошлое, надеясь спасти мать, но у него не получилось. И в результате оказалось, что у меня два отца, один из которых на двенадцать лет старше другого.

А дальше тот отец, который и был в прошлом, я называю его Папа-П, сумел разобраться в устройстве машины времени и отправился в будущее, чтобы перехватить Папу-Б, чтобы предотвратить временной парадокс. Так он думал, по крайней мере. Но у него тоже ничего не вышло.

Он запрограммировал машину, чтобы она вернула Папу-Б в тот же момент времени, из какого он стартовал. Тогда он бы никуда не отправился и, соответственно, Папа-П никогда бы не попал в будущее. Но, по-видимому, где-то вкралась ошибка, и появился Папа-Н. Который живет одни сутки, а на следующие, в восемь тридцать три, исчезает и тут же появляется вновь. И ничего не помнит, кроме того, что происходило с ним до того, как он вошел в машину.

Папе-П не оставалось ничего другого, кроме как разыскать Папу-Б, который вновь воспитывал меня в одиночестве.

Так, в двенадцать лет, я узнала, что у меня три отца. Один из которых живет одним днем, второй воспитывал меня дважды, а третий пропустил половину моей жизни.

— Мне всегда казалось странным, что все твои родственники очень похожи, но я не думал, что всё так запутанно, — говорит Клим, и я чувствую, что, несмотря на все сомнения, он верит.

— Да. Запутанно.

— А зачем ломать машину времени?

— Потому что они хотят попробовать ещё раз. Попытаться сделать так, чтобы остался только один. С памятью всех или нет – не знаю, да и не важно это. Я привыкла, что у меня три отца. Они разные, и каждого я люблю по-своему. Но ведь время странная штука. Может быть, ничего не получится, может быть, они исчезнут, а может, действительно останется только один. И возможно, случится ещё кое-что.

— Что?

— Мы никогда не встретимся, — я чувствую, как Клим крепче сжимает мою руку.

Тихонько входим в дом, стараясь никого не разбудить, и спускаемся в подвал. Я зажигаю свет, показывая Климу на стоящую в углу машину. Массивная круглая площадка, внутри которой запрятаны механизмы и вынесенный наружу пульт настройки.

Подбираю обломок трубы, отдаю его Климу, а сама хватаю гаечный ключ с верстака. Мы подходим ближе, и я чувствую, что мне не хватает смелости сделать первый удар.

Выручает Клим. Он резко, с выдохом, бьем по пульту, и металл гнется. А секунду спустя мы уже вместе исступленно, словно погрузившись в религиозный транс, наносим удар за ударом. Подбадриваем друг друга криками и, кажется, улыбаемся от дикого, не похожего ни на что, животного счастья.

Как ни странно, но на шум никто не сбежался, хотя наш погром наверняка слышно далеко вокруг. Мы тяжело дышим и сидим на обломках машины времени. Варвары, вторгшиеся в Рим, чтобы разрушать.

— Так что насчет жены? – спрашиваю я в ожидании, пока кто-нибудь из отцов – а то и все вместе – не спустится и не застигнет нас на месте преступления.

— Говорю же, нет никакой жены, — отзывается Клим.

— А кольцо?

— Это всё твой папа придумал. Который Папа-П, — уточняет он.

— В смысле? – что-то мне не нравится. Теперь осталось понять, что именно.

— Когда мы перестали общаться, я как-то встретил его в городе. Мы поговорили, и он сказал, что ты меня любишь, но не ценишь этого. Что тебе надо время подумать, осознать и понять. А потом спросил: буду ли я ждать.

— И ты?..

— И я ответил, что согласен. И я ждал. Мы изредка встречались, и он говорил, что ещё не время. Посоветовал купить обручальные кольца.

— Зачем? – спрашиваю я, и запоздало понимаю – зачем. Оказывается, у меня папа сводник. Как интересно. Однако почему он не спускается?

— Именно, — кивает Клим. – И одно, которое для себя, я носил. Не знаю почему, захотелось так. А вчера отец твой позвонил и сказал, что ты ушла в город. Посоветовал найти. Я и нашел, вот только кольцо для тебя забыл, а своё не снял.

— Подожди, — останавливаю я его, потому что начинаю кое о чём догадываться. – А он что-нибудь ещё говорил, мой отец?

— Что в скором времени, возможно, всем им придется уехать, а ты останешься. И я буду тебе нужен. Ну, я так понимаю, из-за машины времени. Теперь-то они никуда не денутся.

— Не денутся, — откликаюсь я. – Потому что уже делись.

«Прошлого не вернуть», — говорил Папа-Б. Он и не хотел больше ничего возвращать. Папа-Н устал жить в вечном настоящем, а что касается Папы-П, то он наверняка решил, что я уже взрослая девочка и мне давно пора жить своей жизнью. И с чего я взяла, что они собираются воспользоваться машиной времени? Она не принесла им ничего хорошего, так что они наверняка придумали нечто новое.

— В смысле делись? – недоуменно переспрашивает Клим.

— Долго объяснять. Пошли поищем их или… — проглатываю «то что от них осталось» и заменяю на другое. – Его.

Мы поднимаемся по лестнице и слышим чьи-то шаги. Я волнуюсь настолько, что не могу понять, один это человек или несколько. Клим сжимает мою руку, и, по крайней мере в одном я уверена точно, – он рядом.

Я перестала мечтать о возвращении прошлого. Не перечеркнула, но переосмыслила.

Больше не живу одним лишь настоящим, дергаясь, словно попавшая в паутину муха.

Я строю своё будущее, и пускай первая попытка оказалась не до конца удачной, но я могу продолжать пробовать.