Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 4(6), 2020.

Эта статья (публикацию которой мы планируем продолжать в нескольких номерах «Горизонта») была опубликована на английском языке на страницах журнала Current Anthropology (The University of Chicago Press on behalf of Wenner-Gren Foundation for Anthropological Research), Vol. 17, No. 2 (Jun., 1976), pp. 312—318. Полагаем, всем нашим читателям хватит знания английского, чтобы понять: речь идет о научной публикации в научном же журнале — не чурающемся, несмотря на свою антропологическую специфику, обсуждения темы «снежного человека».

Статья представляет собой ответ на предшествующую публикацию американского антрополога Гордона Страсенбурга (Gordon Strasenburgh), а он, соответственно, некоторое время спустя дал ответ на эту статью — каковой ответ мы тоже собираемся поместить в одном из следующих номеров «Горизонта». Таким образом, речь идет о длительной научной дискуссии, изложенной, впрочем, языком, вполне доступным для обычного образованного читателя. Впрочем, некоторые дополнительные пояснения см. в редакционном послесловии — которое мы опять-таки планируем помещать в каждом номере журнала после опубликованной там части статьи.

Тем же из читателей, кто захочет «похвалиться» перед участниками дискуссии (или цитируемыми ими предшественниками) с той высоты знаний, которой наука достигла в XXI веке, сразу напомним: ни одна из палеоантропологических концепций, самых авторитетных и общепризнанных в середине 1970-х гг., не осталась неизменной к настоящему времени.

Автор статьи — Дмитрий Баянов. В журнальной публикации в качестве соавтора указан Игорь Бурцев, но он, на тот момент более известный в англоязычном научном мире, чем Баянов, дал согласие на это, чтобы снизить риск отклонения статьи: американские журналы в те годы не всегда охотно публиковали тех советских авторов, о которых прежде не слышали или слышали мало.

Мы горячо приветствуем отзыв Страсенбурга (C.A. 16: 486—87), посвященный статье Поршнева и нашим комментариям к ней. Ободряющая и освежающая новость — иметь дело с критиком, который относится к этой теме с иными чувствами, чем «бесстрастное игнорирование». Более того, очевидно, что Страсенбург — один из нас, гоминологов: тех, кто признает и пытается доказать существование реликтовых гоминоидов. Он спорит с нами не о том, существуют эти создания или нет, а об их точном отождествлении. Вероятно, именно эти «семейные распри» и вызвали резкость его ответа. Впрочем, мы возражаем не против формы его статьи, но против ее сути, то есть большей части приводимых Страсенбургом доводов.

Начнем с того, что позиция исследователя, стремящегося «защитить» одновременно существование реликтовых гоминоидов и официальную приматологию, по определению противоречива. Если говорить о последней, то в ней возможность существования гоминоидов признают буквально считанные единицы специалистов, и независимо от того, как именно Страсенбург определяет свои взгляды, мы сомневаемся, что «большинство сторонников обеих точек зрения» может принять их как истинные. Ортодоксальная точка зрения в приматологии сводится к тому, что Homo sapiens является единственным живым видом семейства Hominidae. Чтобы доказать это, достаточно процитировать Нэйпира (1973:204), который, надо думать, знает, какова соответствующая точка зрения в его науке, и который говорит следующее: «Если какой-либо из следов сасквача реален, то нам как ученым предстоит многое объяснить. Помимо всего прочего, нам придется переписать историю человеческой эволюции. Мы должны будем признать, что Homo sapiens — не единственный живой представитель линии гоминидов; также мы должны будем признать, что в мире, который представлялся нам так хорошо изученным, все еще существуют великие загадки, требующие решения».

Страсенбург находит неверным наше утверждение, что «ортодоксальная приматология, вероятно, не имеет никакого „ключа“ для анализа доказательств того, что на Земле продолжают существовать высшие приматы, отличные как от Pongidae, так и от H. sapiens». Его возражение, по-видимому, связано с тем, что он придает слову «ключ» иное значение, нежели то, которое мы подразумевали. Мы имели в виду даже не само наличие малых или больших доказательств, позволяющих обосновать существование реликтовых гоминоидов, — но изменение концепции: опирающийся на научную теорию подход, который должен направлять исследователя при анализе им фактического материала. Доказательств-то предостаточно, но ортодоксальные приматологи их игнорируют, потому что все их теоретические выкладки существуют, условно говоря, «на другой частоте».

Что же касается неортодоксальной идеи Страсенбурга о том, что «причиной всех наших бед» является парантроп, то на уровне чувств мы ничего не имеем против нее: гоминолог может лишь мечтать о том, чтобы до наших дней дожили все гоминидные формы, известные по летописи ископаемых, и даже те, которые по ней не известны. Однако такие мечты следует соотносить с реальностью. Бремя доказательства того, что к нашей проблеме имеет отношение парантроп, лежит на Страсенбурге, и можно лишь сожалеть, что мы оставлены в неведении по поводу предположений, которыми уважаемый коллега обосновывает свою идею.

Одним из примеров таких обоснований, по-видимому, является использование им прилагательных «robust» (массивный) и «gracile» для описания ископаемых гоминидов, населявших Африку. Учитывая, что реликтовые гоминоиды могут быть безо всяких сомнений описаны как робустные, а вид H. sapiens, пускай и не безо всяких сомнений, — как грацильный, идея, вероятно, заключается в том, что массивный австралопитек A. robustus (Paranthropus) должен являться родоначальником реликтовых гоминоидов точно так же, как грацильный австралопитек A. africanus считается предком H. sapiens. Если так, то этот аргумент кажется нам упрощенным и поверхностным. Что можно сказать о черепе из Брокен-Хилл? Разве он не принадлежал существу, никоим образом не менее мощному, чем любой парантроп? Да и классические неандертальцы: можно ли их считать грацильными — как ни перенапрягай воображение?

Правда заключается в том, что реликтовые гоминоиды (или по крайней мере некоторые из них) демонстрируют примерно такое же сходство с парантропами, как мы — или, допустим, H. habilis. Поэтому Страсенбургу придется сперва объяснить, как и почему стали возможными такие изменения.

Мы же находим, что реликтовые гоминоиды более похожи на ископаемые формы, отличные от Paranthropus. Ниже постараемся обосновать и подтвердить эту точку зрения — но сперва хотелось бы остановиться на нашем понимании гоминид как таковых (с учетом ныне принятой классификации) в свете сегодняшних знаний о реликтовых гоминоидах. Для этого примем в качестве рабочей гипотезы идеи профессора Поршнева.

УНИКАЛЬНОСТЬ ГОМИНИДОВ

Самый поразительный и новаторский тезис Поршнева можно сформулировать так: те существа, которых в настоящее время относят к виду H. neanderthalensis (или даже H. sapiens neanderthalensis, что делает нас с ними подвидами общего биологического вида), на самом деле были не людьми, а животными.

Если читатель сочтет эту мысль слишком ошеломительной, он не должен упускать из виду некоторые другие соображения, касающиеся этих существ, а именно — что они были самыми высшими животными из всех возможных: любое дальнейшее продвижение вверх по эволюционной лестнице означало превращение их в людей. Таким образом, чтобы понять теорию Поршнева, необходимо помнить, что она не только относит предсапиентных гоминид к животному царству, но одновременно признает их качественное отличие от всех других животных. Мы уже упоминали некоторые аспекты уникальности гоминидов в одной из предыдущих статей (C.A. 15: 452—56), поэтому здесь хотим подчеркнуть ряд других их черт.

Когда человекообразные обезьяны эволюционировали в гоминидов, они из обитателей теплого климата и лесного биотопа сделались существами, способными жить в любом ландшафте: лесу, пустыне, горах и скалах, болотах — и, в конечном итоге, в любой климатической зоне. Кроме того, судя по описаниям реликтовых гоминоидов и известным возможностям H. sapiens, в отряде приматов впервые появились виды, способные плавать, — и теперь реки перестали быть для них преградой. Эта экологическая универсальность гоминидов была большим эволюционным достижением и сама по себе, но на последующих стадиях их развития она дала дополнительные преимущества: главным образом благодаря их крупному мозгу и свободным рукам, которые ухитрялись практически при любых условиях добывать достаточно пищи. Это стало началом завоевания гоминидами Земли.

Обычно в животном царстве такое обширное и разнообразное в географическом плане расселение включает механизм адаптивной радиации — и приводит к разделению исходного таксона на великое множество сильно отличающихся видов. Однако это правило, по-видимому, не относится к гоминидам. Парадоксально, но внутри семейства они, по-видимому, в генетическом плане сохраняют большее единство (особенно на поздних стадиях эволюционного развития), чем Pongidae. Это можно объяснить малой генетической и физиологической дистанцией между человеком с одной стороны и шимпанзе и гориллами с другой. Поскольку пре-сапиентные гоминиды в определенном смысле занимают промежуточное положение между H. sapiens и человекообразными обезьянами, то ясно, что их родственная близость к H. sapiens и друг к другу была еще выше, чем та, которая существует между H. sapiens и ныне живущими антропоидами.

Однако из палеоантропологической летописи известно, что морфологически они различались значительно. Как мы можем это объяснить? Можно ли представить себе систематическую группу, морфологическое разнообразие которой, так сказать, опережает ее таксономическое разнообразие? Такая ситуация вполне типична для домашних животных. Особенно поражает разнообразие собак: все они принадлежат к одному виду — но различия их в морфологическом отношении значительно превосходят те, которые существуют между видами диких псовых, такими как, например, волк и шакал. Собачьи породы, однако, являются продуктом деятельности человека. Кому или чему обязаны своим разнообразием гоминиды? Мы полагаем, что «околочеловеческие» свойства этих созданий могли, по крайней мере частично, диктовать условия их эволюции, хотя, конечно, досапиентные гоминиды не задавались такой целью и даже не осознавали этот процесс. Проще говоря, высший примат, поднявшийся с четверенек и обретший привычку к вертикальному положению, обладающий большим мозгом и большим любопытством, был более, чем любое другое животное, склонен, образно говоря, «созерцать далекий горизонт и гадать, что же скрывается за ним». Мобильность гоминидов привела их в самые разные края, во всевозможные условия обитания, а их этологическая изобретательность и жизненная сила позволили им колонизировать эти недавно открытые области.

Несомненно, новые места обитания предъявляли новые требования к осваивающим их гоминидам и порождали селективное давление самого разного типа. Согласно теории Поршнева, все ранние гоминиды прошли через то, что можно назвать «стадией поедания мозга» (головного и костного). Этот эволюционный процесс сделал их двуногими, и он же повлиял на формирование их зубной системы. Мы знаем, что особенности зубной системы гоминид в истории семейства проявляются очень рано и продолжают развиваться в одном и том же направлении от Australopithecinae до H. sapiens — хотя, разумеется, не без «эволюционных тупиков» и боковых ветвей. Именно эти тупики и боковые ветви нас в данном случае интересуют.

Гоминиды были всеядны, и, поскольку способ питания играет значительную роль в естественном отборе, очень важно, какая часть рациона преобладает в конкретной среде обитания. В тех местах обитания, где растительные ингредиенты рациона гоминидов преобладали над мягкой животной пищей (каковую представляет собой головной и костный мозг), эти существа должны были развить или сохранить крупные коренные зубы, более сильные жевательные мышцы и более грубый рельеф поверхности черепа — короче говоря, ряд характерных особенностей специализированных форм. Однако мы (вместе с некоторыми другими исследователями) полагаем, что специализация гоминид была далеко не столь интенсивной, как в иных зоологических семействах, и что тенденция к видообразованию у них была соответственно снижена. Воспользуемся формулировкой Майра (1970: 394—95):

«В животном мире вторжение в новую адаптивную зону обычно приводит к всплеску адаптивной радиации и заполнения различных малых ниш. В истории семейства Hominidae такого не случалось…. [Одна из причин] заключается в том, что механизмы межвидовой изоляции у гоминидов, по-видимому, развиваются очень медленно. Политипичный вид Homo sapiens и предки этого вида образовывали множество изолятных групп, но это изоляция никогда не длилась достаточно долго, чтобы механизмы ее стали совершенными».

В практическом плане это означает, что, поскольку волна вторжений в новые адаптивные зоны совпадала с историей развития семейства, у гоминидов всегда было много межпопуляционных и межвидовых скрещиваний. Это похоже на то, как если бы владельцы собак время от времени выпускали своих питомцев, давая им возможность свободно размножаться, после чего заводчики каждый раз начинали свою работу заново, формируя породы из пестрого материала разнообразных дворняг.

Тем не менее, согласно теории Поршнева, должны были существовать время и событие, которые положили предел «внутрисемейственному кровосмешению» гоминидов, — и этим знаменательным событием стало появление H. sapiens. Очевидно, наши предки-сапиенсы были достаточно разумны, чтобы осознать уникальность своей «породы» и приложить огромные усилия для ее сохранения. Мы делаем этот вывод на основе того безусловного табу, которым окружен реликтовый гоминоид у среди всех аборигенных народов современности. Мы думаем, что мистическое обожествление или «демонизация» этих существ в исторические времена во многом объясняется тем, что они были потенциальными, а иногда и действительными «кровными родичами» человеческой расы (буквально: вливавшими в нее толику своей крови, т. е. генов). Таким образом, если не существовало естественных препятствий для скрещивания различных гоминидов — по крайней мере, для поздних гоминидов эти препятствия не были постояннодействующими, — то с появлением H. sapiens возник искусственный социальный барьер. Как и любой социальный барьер, он не являлся абсолютным, и между H. sapiens и пресапиенсами должна была существовать определенная степень контакта. Именно притоком генов, возникающим в результате этого, должны быть объяснены некоторые расовые черты, присущие H. sapiens и ряду предсапиентных форм, как это предлагает Рогинский (1969: 139), к теории которого о «широком моноцентризме» происхождения H. sapiens (в противоположность полицентризму, излагаемому Куном и др.) мы еще вернемся.

Таково, если вкратце, наше понимание природы и истории гоминид в свете нынешних знаний. Большая часть таксономических отношений и статуса разных видов в семействе остается неясной, поэтому любая классификация гоминидов (включая классификацию Поршнева) может быть принята лишь в качестве предварительной. Тем не менее, как при переводе плохой словарь лучше, чем вообще никакого, так и в зоологии неадекватная классификация лучше, чем ее отсутствие. Главная, с нашей точки зрения, ценность в классификации высших приматов, предложенной Поршневым, — это не спор о таксономических названиях и рангах, а центральная идея, принцип проведения границы между человеком и животным. Любая классификация — плод человеческого творчества, смысл которого в конечном счете может быть оправдан только ее соответствием творчеству Природы. Поскольку сами реликтовые гоминоиды являются существами из плоти и крови, их реальность не зависит от какой-либо классификации; но верность любой классификации гоминидов неизбежно зависит от того, насколько в ней учтена природа реликтовых гоминоидов. Мы уверены, что, когда эти существа будут наконец открыты и признаны наукой, история приматологии, равно как и смежных научных дисциплин, окажется резко разделена на «до» и «после» этого события. Поэтому намечать для биологического объекта, поиском которого мы занимаемся, место в рамках ныне существующей таксономии — все равно что измерять этот объект мерой, которая обязательно будет изменена, когда измерение закончится. И все же мы должны участвовать в этой странной процедуре — хотя бы для того, чтобы показать: наши «подопечные» не являются уродами-сапиенсами или пришельцами из космоса.

Прежде чем применить к реликтовому гоминоиду критерий гоминидности (мы используем этот термин в его этимологическом значении — «человекоподобный», в данном случае без привязки к научной систематике), то есть попытаться разгадать тайну «снежного человека», «дикого человека» или как уж его ни назови с учетом нынешних палеоантропологических знаний, давайте вспомним еще об одной тайне, находящейся в пределах этой самой совокупности знаний. Речь идет об общепринятом мнении, что H. sapiens является единственным выжившим видом семейства Hominidae. Разве это не таинственно (по меньшей мере), что мы — единственные выжившие во всем семействе, в то время как ближайшее семейство, Pongidae, может похвастаться несколькими формами, дожившими до нынешних времен? И разве не может оказаться так, что, соединив одну тайну с другой, мы сможем, подобно криминалистам, разгадать их обе?

Тогда возникает вопрос, на каком конце «гоминидной временно́й шкалы» находится реликтовый гоминоид, с какой из форм, ранней или поздней, у него большее количество соответствий. Западные гоминологи, в том числе и Страсенбург, предпочитают соотносить его с ранними формами, тогда как Поршнев, опираясь на свою революционную теорию, предложил сделать выбор в пользу форм не просто поздних, но наипозднейших, H. neanderthalensis. Оценивая это сквозь призму хронологии, мы должны признать, что методически, логически и даже просто с точки зрения здравого смысла Поршнев был абсолютно прав. Если бы сирота вдруг узнал, что кто-то из его родственников жив, кого ему следовало выбрать в качестве возможных кандидатов? Вероятно, первыми в этом перечне оказались бы сестры и братья, потом — родители, бабушки и дедушки, а затем, в той же последовательности — двоюродные братья, тети и дяди. Действительно, поскольку H. sapiens знает, что он-то существует, для него полностью логично задаться вопросом о существовании или несуществовании своего ближайшего родственника. Однако, как нам хорошо известно, в случае с неандертальцем существовал и продолжает существовать огромный ментальный блок, мешающий ученым прислушаться к этой логике. Поскольку, благодаря Поршневу, мы такого предрассудка лишены — то можем без колебаний рассматривать неандертальцев как кандидатов в предки по крайней мере некоторых реликтовых гоминоидов.

Список использованных источников¹:

BERNHEIMER, RICHARD. 1952. Wild men in the Middle Ages. Cambridge: Harvard University Press.

GINI, CORRADO. 1962. Vecchie e nuove testimonianze o pretese testimonianze sulla esistenza di ominidi o subominidi villosi. Genus 18 (1—4).

HUNTER, DON, with RENE DAHINDEN. 1973. Sasquatch. Toronto: McClelland and Stewart.

LIEBERMAN, PHILIP, and E. S. CRELIN. 1971. On the speech of Neanderthal man. Linguistic Inquiry 2:202—22.

LUCRETIUS, TITUS CARUS. 1947. De rerum natura. Translated by Cyril Bailey. Oxford: Oxford University Press.

MAYR, ERNST. 1970. Populations, species, and evolution. Cambridge: Harvard University Press.

NAPIER, JOHN. 1973. Bigfoot. New York: Dutton.

PLUTARCH. 1792. Plutarch’s lives. Translated from the Greek by John Langhorne and William Langhorne. London: Dilly.

RAUBER, AUGUST. 1888. Zweite Auflage. Homo sapiensferus, oder Dieustünde der Verwilderten und ihre Bedeutung fur Wissenschaft Politik und Schule. Leipzig.

REINACH, SALOMON. 1899. Repertoire des vases peints grecs et etrusques. Tome 1. Paris: Ernest Leroux.

— // — . 1906. Deuxieme edition. Repertoire de la statuaire grecque et romaine. Tome premier. Paris: Ernest Leroux.

ROGINSKY, YAKOV. 1969. Problems of anthropogenesis (in Russian). Moscow: Vishaya Shkola.

SINGH, J. A. L., and ROBERT M. ZINGG. 1942. Wolf-children and feral man. New York and London: Harper.

STOLYHWO, K. 1937. Les praeneanderthaloides et les postneanderthaloides et leur rapport avec la race du Neanderthal. Ljubljana.

TAFEL, J. F. I. 1848. Die Fundamentalphilosophie in genetischer Entwickelung mit besonderer Rücksicht auf die Geschichte jedes einzelnen Problems. Tübingen: Expedition.

VIREY, J. J. 1817. Nouvelle dictionnaire d’histoire naturelle. Paris.

VLCEK, EMANUEL. 1959. Old literary evidence for the existence of the «Snow Man» in Tibet and Mongolia. Man (London), August, pp. 133—34.

WAGNER, MICHAEL. 1796. Beitrüge zur philosophischen Anthropologie und den damit Verwandten Wissenschaften. 2 vols. Wien: Joseph Stahel.

ZERCHANINOV, YURI. 1964. Is Neanderthal Man extinct? Moscow News, February 22.

(Продолжение в следующем номере.)

Перевод Григория Панченко

ОТ РЕДАКЦИИ

Снова призываем помнить, что публикация датируется 1976 г., а теория Поршнева была разработана и вовсе в 1960-е, причем с опорой на тот багаж знаний, которым наука оперировала в еще более ранние десятилетия. В ту пору представление о неандертальцах как о «животных» было достаточно распространенным (о том, как оно складывалось, см. «Синдром Марселлена Буля»), в советской палеоантропологии ряд научных школ (особенно те, которые опирались на «философскую концепцию») продолжал цепляться за него вплоть до 1970-х, да и ряд западных исследователей в ту пору был с ними солидарен. Впрочем, для ведущих ученых, включая упомянутого выше Рогинского, этот вывод был неприемлем: Рогинский впоследствии рассказывал, что он, лояльно относясь к возможности существования в наше время реликтовых гоминоидов, неоднократно спорил с Борисом Федоровичем Поршневым, не соглашаясь с его доводами, согласно которым архантропы, а тем более палеоантропы (неандертальцы) должны считаться не людьми, а «зверями». Кстати, для Рогинского и теория «пресапиенса» была неприемлема — хотя вообще-то в палеоантропологической терминологии тех десятилетий она означала нечто иное: не аморфную общность досапиентных гоминид, но группу «особо прогрессивных» предшественников и предков нашего вида, которые издавна движутся по пути сапиентизации, как бы почти не повинуясь общим для остальных представителей рода Homo законам эволюции.

Сейчас во многом сменилась не только научная концепция, но и научная терминология. И если термин «гоминоиды» по-прежнему остается названием синонимом «большого» надсемейства, включающего в себя всех современных и вымерших человекообразных обезьян (считая гиббонов) и человека, то с «гоминидами» и «понгидами» теперь прежней ясности нет — точнее, общебиологическая терминология разошлась с палеоантропологической. Чтобы не усложнять ситуацию, скажем: во время написания статьи «гоминидами» называли непосредственно ту ветвь, которая привела к появлению человека, то есть это семейство фактически состояло только из рода Homo (австралопитеков тогда в число гоминид включал мало кто из ученых, а сейчас — мало кто не включает). А «понгидами» — семейство высших человекообразных обезьян, объединяющее все современные виды; теперь ясно, что о такой общности говорить нельзя, поскольку люди (впрочем, как и австралопитеки), гориллы и шимпанзе гораздо более близкие родичи друг другу, чем любой из них — орангутану.

Среди австралопитеков тогда (как и сейчас) выделяют грацильных и массивных. Массивных первоначально считали отдельным родом, именовавшимся «парантропы»; во время написания статьи ему обычно отказывали в самостоятельности, сливая с родом Australopithecus, но теперь снова признают за ним родовое достоинство Paranthropus. Что до грацильных, то тогда был описан лишь один из них, Australopithecus africanus, его и приходилось считать, за неимением лучшего, нашим потенциальным предком, хотя уже было ясно, что он на эту роль не очень-то подходит. Сейчас ясно, что род Homo происходит от других, более древних и менее специализированных (но тоже грацильных) австралопитеков, однако во время Поршнева и его учеников они еще не были открыты. Как и ряд видов Homo, иные из которых очень сильно отличались друг от друга (точно не меньше, чем волки от шакалов) — но, следует признать, репродуктивный барьер между ними практически наверняка был непрочен, и ряд видов, обитавших по соседству (хотя бы относительно), явно могли образовывать «помесные» формы. Другой вопрос, что слабость такого барьера не является фирменной маркой именно гоминид, она для многих приматов характерна — из-за чего, например, в современной систематике существуют расхождения насчет количества видов макаков и павианов: «крайние» варианты бесспорно заслуживают названия отдельных видов, а вот все остальные не жестко изолированы друг от друга. Но приматологи-то это учитывают, а палеоантропологи, даже современные, — отнюдь не всегда, в 70-х же годах — тем паче.

Так что «снежного человека» не случайно называют реликтовым гоминоидом: гоминоид-то он при всех обстоятельствах, а вот гоминид… тоже, впрочем, почти наверняка. Вообще, гоминиды представляют собой группу и более многочисленную, и более полиморфную, и все-таки менее уникальную, чем казалось почти полвека назад. Эта полиморфность охватывает не только начало их истории, но и более поздние отрезки временно́й шкалы. Так, в 70-х неандертальцем считался, условно говоря, любой древний человек, который был «прогрессивней питекантропа и примитивней кроманьонца»; поэтому и череп из Брокен-Хил, «родезийский человек» (очень массивный, довольно примитивный — но, как тогда представлялось, весьма поздний), был отнесен к группе южных неандертальцев. Теперь ясно, что он не такой уж поздний и принадлежит к другому виду, гейдельбергскому человеку — чье систематическое положение во время Поршнева и его последователей оставалось неясным.

Вопрос происхождения не рода Homo вообще, а именно H. sapiens науке тоже видится ощутимо иначе, чем полвека назад. Это же касается и темы участия в нем неандертальцев. Скажем лишь, что теория полицентризма в ее прежнем виде (предполагающем независимую сапиентизацию разных видов Homo, каждый из которых имел характерные расовые черты) теперь уже не может рассматриваться всерьез, но и моноцентризм выглядит не совсем так, как представлялось в 60-х Рогинскому и его коллегам; имевший место в отдельных случаях «приток генов» теперь уже не связывается с расовыми признаками — но вот с «досапиентными» разновидностями Homo он действительно связан. А среди них есть и кандидаты в «снежного человека» и его предков, пусть даже не неандерталоидных.

Так или иначе, в споре со Страсенбургом бо́льшая правда, безусловно, на стороне Баянова. Никто из современных исследователей, всерьез занимающихся проблемой реликтовых гоминоидов, не считает возможным сравнивать их с парантропами (правда, некоторые допускают родство с еще более архаичной и «боковой» ветвью вроде гигантопитеков или других понгидов в современном понимании, т. е. «орангутаноидных» приматов) — зато большинство видит в них представителей «боковой ветви» рода Homo. Хотя, как уже говорилось, отличных от неандертальцев.

Однако самый спор этот, начатый на страницах Current Anthropology, в апрельской публикации «Горизонта» еще не завершен. Ожидайте его продолжения в следующих выпусках!

---

¹ В апрельском номере «Горизонта» опубликована лишь первая часть статьи, в которой, разумеется, присутствуют ссылки только на некоторые из источников этого списка. Однако мы будем прилагать его в полном виде ко всем публикациям. (Примеч. переводчика.)