Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 11(25), 2021.

Эта история случилась во времена Первого крестового похода, когда бравые парни со всей Европы решили отвоевать Гроб Господень. Ну и заодно освободить Иерусалим, где находился Гроб Господень, Святую землю, на которой стоял Иерусалим, и прочие земли, которые лежали на пути к Святой земле. В общем, программа была намечена обширная.

Реализация проекта шла с традиционным средневековым разгильдяйством, но в целом участники похода — крестоносцы — уверенно продвигались к намеченной цели. В 1097 году они взяли столицу Конийского султаната — Никею, а годом спустя захватили Антиохию. Из Антиохии открывался путь на Иерусалим, а сам город мог послужить отличной опорной базой для дальнейшей экспансии.

Однако радость, как водится, была недолгой. Спустя пару дней к городу подошла огромная армия турецкого полководца Кербоги. Ситуация откровенно запахла еще не изобретенным керосином, но тут Петр Бартоломью, подобно средневековому Индиане Джонсу, откопал прямо в городе копье судьбы и всех спас. По крайней мере, так звучит традиционная версия. Если же в ней немного покопаться, то всё не так уж однозначно.

А дело было так…

В ночь на 3 июня, после долгой осады, крестоносцы овладели городом Антиохия, однако гарнизон сумел удержать самую укрепленную часть города — цитадель. Пару дней крестоносцы наслаждались отдыхом и сбором трофеев, а 5 июня на горизонте показалась турецкая армия.

И западные, и восточные хронисты описывали эту армию как очень многочисленную. Сам турецкий полководец похвалялся: «Я имею одних младших и старших начальников больше, чем всех христиан».

Более всех насчитал «басурманов» Матвей Эдесский, оценив турецкое воинство в 80 мириадов, что, конечно, явное преувеличение, однако описание Матвея ценно тем, что в нем указано соотношение родов войск в армии Кербоги: 50 всадников на 30 пехотинцев, то есть больше половины армии составляла конница, на фоне которой хронист Петр Тудебод отдельно отметил три тысячи агулан, которые носили железные доспехи и сражались мечами, выступая неким аналогом европейских рыцарей.

Современные историки оценивают армию Кербоги в 35—40 тысяч воинов. Если принять качественную оценку Матвея, то получается порядка 25 тысяч конных и 15 тысяч пеших воинов. Такое количество конных выглядит вполне реалистично, если учесть, что к Кербоге присоединились дружины 28 эмиров. 15 тысяч пехоты — это большей частью ополчение, которое Кербога набрал в Хорасане, призвав местных жителей выступить на защиту единоверцев. Как и в западных армиях, на Востоке пехота в основном комплектовалась из крестьянской бедноты. Крестьяне средних веков были неприхотливы и привычны к тяжелому труду, что делало их незаменимыми при проведении осадных работ.

Противопоставить этому воинству крестоносцы могли всего лишь порядка двухсот конных рыцарей, не больше тысячи рыцарей безлошадных и шесть полков пехоты. Всего в Антиохии на момент подхода Кербоги было около 20 тысяч христиан, включая многочисленных паломников и священнослужителей, многие из которых не годились даже на роль «пушечного мяса».

Оценив соотношение сил, крестоносцы предложили Кербоге разойтись мирно: они сдают ему город, а он позволяет им уйти, однако турецкий полководец высокомерно отказался. Он даже разослал письма, где похвалялся, что «все франки… будут преданы смерти или отведены пленниками в Хорасан».

Тут надо сразу уточнить, что речь шла не только о французских крестоносцах. Франки составляли костяк западной армии и практически всё ее высшее руководство — даже крестоносцев из Южной Италии возглавляли двое франков из Нормандии, — и потому многие, особенно на Востоке, всех крестоносцев скопом именовали «франками». В свою очередь, западные авторы называли воинов Кербоги турками, хотя в его армии, кроме собственно турок, были «арабы, сарацины (позднее именно они станут собирательным названием для восточных воинов), публиканы, азимиты, курды, персы, агуланы и многие другие».

Наций к средним векам еще не изобрели, и в те времена обычно судили по командиру. Если тот же Кербога был турком и представителем турецкого командования, то и армия, стало быть, турецкая, и лишь немногих дотошных хронистов волновало, откуда на самом деле взялись все эти вояки.

Не откладывая обещанное в долгий ящик, Кербога незамедлительно начал штурм города. Крестоносцы сумели его отразить, однако никто не сомневался, что второй раунд будет за турками. Если, конечно, христианское воинство вообще доживет до второго раунда. Крестоносцы не успели подвезти в город припасы, а в самой Антиохии за предыдущие 8 месяцев осады защитники успели сожрать всё более-менее съедобное.

В такой ситуации у крестоносцев оставался только один выход — незамедлительно уничтожить турецкую армию!

Сама по себе идея отличная. Если у Кербоги не будет армии, то он, понятное дело, не сможет причинить крестоносцам никаких неприятностей. Дело было за малым: как это сделать?

И славный малый, которого звали Петр Бартоломью (Peter Bartholomew), не заставил себя ждать. Точнее, на самом-то деле очень даже заставил, но поначалу об этом никто не знал. Ну, или почти никто.

Петр Бартоломью (для краткости я буду именовать его просто Барт) пришел на прием к руководству — для него как провансальского крестоносца это были граф Раймонд Тулузский и епископ Адемар Монтельский — и сказал им:

— Господа, я знаю, где апостол Андрей зарыл копье судьбы!

Копьем судьбы, также известным как копье Лонгина, называется копье, которым римский легионер Лонгин пронзил распятого на кресте Иисуса Христа. Для христиан это одна из величайших реликвий, обладание коей означало для крестоносцев поддержку высших сил, против которых, разумеется, не могла устоять никакая земная армия. Проще говоря, копье должно было даровать крестоносцам победу.

По словам Барта, секрет ему открыл лично апостол Андрей, однако крестоносец не сразу явился с этим открытием к командирам, справедливо опасаясь, что его сочтут голодным обманщиком, который все это придумал, чтобы выцыганить у вождей похода немного еды.

Собственно, в этом он был прав. Епископ Адемар действительно не поверил рассказу Барта. Раймонд Тулузский сказал: «Разберемся» — и поручил Барта заботам своего капеллана, Раймонда Агилерского (Raymond d’Aguilers). Запомним это имя. Оно будет встречаться на ключевых этапах этой истории не реже, чем имя Петра Бартоломью.

Раймонд Агилерский не только взял Барта под свое покровительство, но и записал историю божьего вестника. Точнее, ту ее часть, которая связана с копьем судьбы, поэтому о самом Петре Бартоломью нам известно немного.

Согласно одним источникам, он был крестьянином из Прованса, согласно другим — монахом оттуда же. Вполне возможно, что он был конверз. Так называли мирян, которые посвятили себя служению церкви, но не приняли монашеских обетов (либо же приняли их в ограниченном количестве) и занимались физическим трудом при монастыре. Соответственно, в глазах хрониста-монаха конверз оставался мирянином. Монахи так их и называли: брат-мирянин. Для мирянина же, наоборот, конверз, уже ставший частью монастырского братства, вполне мог считаться монахом.

На Восток Барт попал в составе провансальской армии и поначалу мало чем отличался от прочих солдат. Сражался с врагами, дебоширил с друзьями. Почему высшие силы выбрали своим вестником именно этого «невоздержанного грешника» — вопрос открытый, но в декабре 1097 года, когда крестоносцы еще сами осаждали Антиохию, пред Бартом внезапно предстал апостол Андрей.

По крайней мере, именно так отрекомендовался таинственный гость.

Почему именно апостол Андрей — не вполне понятно. Антиохийский патриархат основали апостолы Петр и Павел, и было бы более логично, если бы они и занимались вопросами на его территории. С другой стороны, Андрей как старший брат Петра вполне мог прийти ему на помощь, тем более что в этом деле потребовалась немалая кротость духа, а Петр был известен как человек вспыльчивый.

Посетив Барта во сне, Андрей провел его сквозь стены в Антиохию и привел в старинный храм, под полом которого хранилось копье судьбы. Продемонстрировав его Барту, Андрей снова положил копье на место, наказав своему избраннику сообщить о реликвии отцам-командирам. Барт проснулся и никуда не пошел.

По его словам, он подумал, что, мол, куда мне, такому оборванцу предстать пред столь сиятельными господами. Во время второго визита Андрей убедил Барта, что крестоносцы — избранники Божии и неважно, как они выглядят, важно, так сказать, внутреннее содержание, после чего вновь отправил с докладом к командованию. Барт обдумал его слова и опять никуда не пошел.

Командование, не зная о возложенной на Барта высокой миссии, отрядило его на заурядное задание по поиску продовольствия. Окрестности города к тому времени были полностью разграблены, и фуражирам приходилось делать длительные вылазки. В ходе этой вылазки Барт ненадолго ослеп. Скорее всего, это была «куриная слепота», вызванная голодом, однако сам Барт воспринял это как кару небесную, ниспосланную ему за то, что ослушался веления апостола. Осознав, что он был неправ, Барт вернулся в лагерь и опять не пошел к командирам.

Вместо этого он отправился за припасами в гавань Св. Симеона (порт неподалеку от Антиохии, через который кое-как снабжалась армия крестоносцев), где апостол Андрей в третий раз явился к Барту и стал укорять его, что тот тянет с порученным делом. На этот раз Барт пытался отговориться тем, что дорогу между гаванью и лагерем крестоносцев перерезали турки, но апостол обещал Барту безопасный проход. Ободренный такой поддержкой, Барт без приключений возвратился в лагерь и опять не пошел к командирам.

Более того, очень скоро он уже был в гавани города Мамисту, в трех днях пути от Антиохии, откуда собирался отплыть за припасами на остров Кипр. Там его разыскал апостол Андрей и, сильно отругав, приказал немедленно выполнить поставленную задачу. Барт, по его словам, честно подумывал, как бы возвратиться в лагерь, но не придумал ничего путного и отправился-таки на Кипр.

Тут уже даже апостол Андрей не выдержал. Невероятной силы буря подхватила легкий кораблик крестоносцев и пригнала его обратно в гавань, едва не разбив о причал. Перепуганный Барт примчался в Антиохию, где его вновь отыскал апостол Андрей, нещадно отругал и приказал немедленно идти с докладом.

Доклад, как мы уже знаем, безоговорочного успеха не имел, и высшим силам пришлось срочно подключать к делу тяжелую артиллерию.

Следующей ночью к священнику по имени Стефан — человеку, известному и уважаемому среди крестоносцев, — явился лично Иисус Христос и приказал объявить недоверчивому епископу, что христианский народ «своим дурным поведением удалил Меня от себя», но «обратитесь ко Мне и Я возвращусь к вам». Короче, чтоб через пять дней 12 археологов были на месте. Барт покажет, где копать.

Стефан не стал тянуть кота за хвост и тотчас сообщил благую весть епископу Адемару, а заодно и растрезвонил ее по всему войску. Крестоносцы воспряли духом. Число дезертиров заметно сократилось, а командиры дали клятву не пытаться бежать из Антиохии, чем еще больше ободрили войско.

14 июня 1098 года, как и было велено свыше, Петр Бартоломью и 12 избранных археологов (в числе которых был и Раймонд Агилерский) прибыли на место. Местом оказалась старинная церковь, разрушенная, восстановленная и перестроенная турками в мечеть. Вскрыв пол, археологи принялись за дело.

Раскопки продолжались до самого вечера. Уставших археологов сменяли новые. Наконец Барт спрыгнул в раскоп, который к тому времени достигал свыше пары метров в глубину, и вознес молитву, попросив даровать им священную реликвию. Еще немного, и наконечник копья показался из-под земли!

Раймонд Агилерский опознал копье судьбы, «как только конец его показался из-под земли», и поцеловал реликвию. Спешно собранный консилиум единогласно признал находку подлинной, а те, кто сомневались, отбросили сомнения прочь.

Оно и понятно. Легко сомневаться в подлинности копья, когда об этом рассказывал «какой-то крестьянин». Куда сложнее не найти подлинное копье, когда этого ожидала целая армия злых и голодных воинов, которым уже было фактически обещано, что именно сегодня, через пять дней, реликвия, дарующая им спасение, будет найдена.

В общем, копье было найдено.

Позднее те, кто считали Барта откровенным обманщиком, утверждали, будто бы он сам подбросил копейный наконечник в раскоп, украдкой вытащив его из рукава, но эта версия не выдерживает никакой критики. До того, как отыскать священную реликвию, Барт целый день был на виду, и если бы кто-то заметил, что он прячет под одеждой наконечник копья — а это, между прочим, не перочинный ножик! — то вся идея пошла бы насмарку.

Другое дело, что место раскопок никто не охранял и за четыре предшествующих дня там можно было спрятать целый арсенал. Однако копье мало было спрятать. Оно еще должно было выглядеть как то самое или хотя бы похожим на то самое.

Бывалые воины с легкостью бы отличили новенькое оружие от того, которое не один год пролежало в земле.

Кроме того, в Константинополе в те годы хранилось копье, которое до сих пор считается самым тем из тех самых. Многие крестоносцы — включая епископа Адемара, который к тому времени стал духовным лидером всего похода! — видели священную реликвию или хотя бы слышали о ней, и у них имелось представление о том, как должно было бы выглядеть копье судьбы.

Тайно и быстро изготовить качественную подделку в условиях осажденного города — задачка вообще нетривиальная, а для простого крестьянского парня вроде Барта — и вовсе невыполнимая.

Более вероятно, что под полом храма действительно хранилось какое-то копье. Оно даже могло если и не являться, то считаться «копьем судьбы». В наши дни известно четыре копья, которые претендуют на роль подлинника. Вполне могло быть и пятое, а возможно (хотя, на мой взгляд, это крайне маловероятно), что одно из этих четырех — ныне известное как «Армянское копье» — и есть то самое копье, которое откопал Барт.

Кроме того, это могло быть и какое-то другое копье, тоже имеющее сакральное значение. Антиохия долгое время была значимым центром христианства на Востоке, и какая-то реликвия — даже не одна! — вполне могла там храниться.

Причин припрятать ее у местных христиан хватало. Это и гонения на христиан, и павликиане с их иконоборчеством, и уже христианские гонения на первых несториан (Несторий был представителем Антиохийской богословской школы), да и сам город регулярно переходил из рук в руки, и новые владельцы по средневековой традиции вначале устраивали масштабный погром с грабежами, а уже потом делали ремонт.

В такие неспокойные времена разумнее было заготовить тайничок заранее, а потому неудивительно, что крестоносцы, даже зная, где копать, провозились целый день.

Если в Антиохии действительно тайно хранилась какая-то реликвия, то это объясняет осведомленность Барта без всякой мистической подоплеки. Он вполне мог услышать какую-нибудь местную легенду, тем более что Барт подрабатывал фуражиром и регулярно пересекался с аборигенами. Обстоятельства помотали его по всей округе, ну а дальше голод, временная слепота и общий мистический настрой вполне могли трансформировать легенду в соответствующее видение.

Это если видение действительно было, и я сейчас говорю не о том, что Барт якобы выдумал всю эту историю от начала до конца. О том, что его посетил лично апостол Андрей, мы знаем только со слов самого Барта, но и сам Барт знал это исключительно со слов своего гостя. Встает вопрос: был ли таинственный гость всецело плодом воображения Барта, или за этим образом стоял какой-то конкретный человек? Человек, который предпочел, чтобы его участие в этом деле не афишировалось.

С одной стороны, первое видение, в которой Барт с Андреем проходят сквозь стены осажденного города в храм копья судьбы и обратно, не могло быть реальностью.

С другой стороны, видения посещали Барта и раньше, и позднее, то есть он вообще был склонен «видеть» запредельное и мог что-то домыслить, если его правильно нацелить. По словам Барта, свидетелем третьего видения был также Вильгельм Петр, однако он лишь слышал разговор, но самого апостола не удостоился лицезреть. Будь это исключительно видение, Вильгельм бы слышал одного только Барта.

Впрочем, если возвратиться к полностью мистической версии, то, что Вильгельм слышал апостола, — тоже могло быть частью видения.

В любом случае, если роль Андрея исполнил живой человек, то в декабре 1097 года он вряд ли знал о грядущем противостоянии с армией Кербоги. Тот выступил на помощь Антиохии только в мае 1098 года, а сам запрос о помощи поступил к нему не ранее февраля 1098, после разгрома крестоносцами армии эмира Рыдвана.

Соответственно, столь ранняя подготовка к появлению копья судьбы должна была иметь иную причину. С подходом армии Кербоги обстоятельства изменились, и уже запущенная история были использована, чтобы спасти армию крестоносцев. По крайней мере, чтобы поднять их боевой дух.

У организаторов этой истории, кем бы они ни были, это получилось, и командиры немедленно приступили к разработке плана боя.

К Кербоге вновь было отправлено посольство для переговоров. Его возглавил знаменитый проповедник Петр Пустынник, известный своими талантами зажечь глаголом сердца людей и вовремя смазать лыжи.

Один из главных вдохновителей Крестьянского крестового похода, он сбежал буквально за несколько дней до того, как крестьянское ополчение было полностью истреблено в битве у Циветота. Убег бы и из Антиохии, но Танкред Тарентский поймал его и пристроил к делу. Человек с подобными талантами, вне всякого сомнения, отлично разбирался в людях, а именно такой человек и был нужен во втором посольстве.

Формально речь шла опять же о мирных переговорах, однако предлагаемые Кербоге условия были настолько несерьезными, что некоторые исследователи вообще сомневаются в самом факте второго раунда переговоров.

Если вначале крестоносцы предлагали Кербоге разрешить конфликт поединком равного числа рыцарей, что было невыгодно туркам с их численным превосходством, но хотя бы имело шанс сыграть на благородстве турецкого военачальника, то в этот раз Петр Пустынник предложил Кербоге не противиться воле Бога и вообще принять христианство. Высмеяв послов и предложив им самим перейти в мусульманскую веру, Кербога отправил их восвояси.

Понятное дело, что истинной целью такого посольства могла быть только разведка. Но не разведка расположения сил врага. Турки намеренно не скрывались, и их войска во всей их многочисленности крестоносцы прекрасно видели со стен Антиохии. Кербога столь же прекрасно об этом знал, поэтому и не воспринимал послов как шпионов. А зря! Ведь было и то, что крестоносцы не видели со стен, а именно настроения во вражеском лагере.

О том, что Кербоге пришли на помощь 28 эмиров, крестоносцы уже знали. Теперь следовало понять, насколько эти эмиры настроены реально помогать Кербоге. Как оказалось, настрой у них был совсем не боевой.

Высокомерный и заносчивый, Кербога относился к союзникам как к своим подчиненным. Сыновей Яги-Сияна, бывшего владельца Антиохии, он заставил заранее передать ему город без всякого возмещения. К тому же, поставив себе на службу земли и торговые пути Антиохии, Кербога загребал слишком большую силу, а свою жадность он уже успел продемонстрировать союзникам.

Восточные хронисты отмечают, что некоторые эмиры всерьез опасались, что после победы над франками Кербога обратит свой взор уже на их владения. До прямого предательства дело не дошло, но и победы — за исключением пирровой — турецкому полководцу они не желали.

Вряд ли, конечно, Петр Пустынник смог разведать все это во время переговоров, но распознать пауков в банке сумел, а разброд и шатание в стане врага — что может быть прекраснее? Достаточно сказать, что на битву крестоносцы вышли через две недели после обнаружения копья судьбы и всего через два дня после вторых переговоров.

Битва состоялась 28 июня 1098 года. Верховное командование армией крестоносцев было возложено на Боэмунда Тарентского, опытного и талантливого полководца.

В городе оставили небольшой отряд под командованием графа Тулузского, которому предстояло блокировать гарнизон в цитадели, и всех «небоевых» христиан. Последние со стен криками поддерживали воинов и изображали защитников. Выходящая в поле армия была разделена на 6 полков. Воинов сопровождали «небоевые» монахи в ризах и с крестами в руках.

Раймунд Агилерский пронес перед крестоносцами копье судьбы и вручил его епископу Адемару. Епископ так и не поверил Барту, но, видя, как воодушевились простые крестоносцы, предпочел держать свои сомнения при себе.

Армия крестоносцев покинула город через ворота Моста (также известны как ворота Св. Симеона). Воротами Моста они назывались потому, что выходили на мост через реку Оронт. Лагерь Кербоги располагался на правом берегу реки, Антиохия — на левом.

Над цитаделью незамедлительно взвился черный флаг. Это был сигнал, что вся армия франков двинулась на выход. Офицеры Кербоги предлагали немедленно атаковать и разбить отряды противника поодиночке, на что турецкий полководец ответил: «Дайте им выйти, чтобы лучше попасться в наши руки».

В результате крестоносцев встретил лишь один отряд, стороживший мост. Против них выдвинулся Гуго Великий с отрядом лучников. Стрелки крестоносцев быстро уничтожили турок, даже не доводя дело до рукопашной. Для Кербоги это был сигнал, что в традиционные для восточных армий пострелушки тут умели играть обе стороны, но турецкий полководец рассчитывал на свое численное преимущество и только отправил гонцов на левый берег. Значительная часть сил эмиров была рассредоточена там, блокируя выходы из других ворот, и Кербога приказал им подтягиваться к месту предстоящей битвы.

Крестоносцы их ждать не стали. Едва покинув город, их армия немедля построилась для атаки на турецкий лагерь.

Кербога развернул перед лагерем свои силы, а с другой стороны уже подходил сильный отряд турок, ранее карауливший ворота Св. Георгия. Очевидно, что Кербога рассчитывал ударить по франкам с двух сторон, однако Боэмунд тотчас объединил пехоту второго и третьего полков в один отряд — вслед за хронистом Петром Тудебодом будем называть его «7-й полк» — и направил его навстречу второму отряду турок. Те окружили 7-й полк, но франки стояли насмерть и, забегая вперед, устояли, сковав крупные силы противника.

Тем не менее даже те войска, которыми в тот момент располагал Кербога в лагере, значительно превосходили оставшиеся четыре полка крестоносцев. Турки начали охватывать крестоносцев с флангов, меча в них стрелы и копья, однако у них практически не оказалось пространства для маневра.

Поле битвы было всего две мили (порядка 5 километров) в ширину! С одной стороны его ограничивала глубокая река Оронт, с другой — горная гряда, непригодная для продвижения конницы. Чтобы окружить крестоносцев, туркам пришлось буквально протискиваться по флангам, а крестоносцы не зевали!

Налево, к горам, немедленно выдвинулся полк епископа Адемара. Одновременно конные рыцари контратаковали по берегу реки, «где неприятель был особенно многочислен», и уничтожили прижатых к реке воинов врага. Их успех воодушевил пехоту крестоносцев, и она двинулась в наступление на лагерь.

Одновременно на основные силы турок со стороны гор обрушился еще один отряд крестоносцев. Свидетели описывали его как «бесчисленное войско на белых лошадях, и знамена их были также белые». Белых воинов вели в атаку св. Георгий, св. Маврикий и св. Димитрий.

Личное участие святых сейчас объясняется исключительно видениями. Крестоносцы после нахождения копья судьбы ожидали помощи свыше, а голод и непрестанные молитвы вполне могли довести их до состояния, когда они «видели» желаемое. Кстати, подобное явление не уникально для этой битвы. Хронисты регулярно отмечали появление в критические моменты битв как христианских святых, так и покойных героев. Тот же епископ Адемар, к тому времени уже умерший, «участвовал» в штурме Иерусалима, в трудную минуту призвав христианских воинов сражаться до конца.

Что до самого белого войска, то тут, возможно, действительно подоспело подкрепление. Не зря же посланцы небесных сил так настаивали на конкретном сроке обнаружения копья. Однако в дальнейшем эти «белые» воины никак не засветились ни в лагере победителей, ни в последующих событиях, так что, скорее всего, фланговый удар нанес полк епископа Адемара, который разгромил турок в битве под горой. Воодушевленные копьем, которое нес их предводитель, и первым успехом, его воины уже ощущали себя орудием гнева Божьего и выступали соответственно.

Турки не выдержали их натиска и начали отступать. Впрочем, поначалу притворно. Убедившись, что франки намерены биться насмерть, Кербога прибег к традиционному на Востоке маневру — притворному бегству. Суть маневра сводилась к тому, что преследующие «беглецов» войска противника сильно растягивались по полю боя, теряя строй, и потом легко опрокидывались контратакой.

По приказу Кербоги его люди подожгли траву, что послужило сигналом к началу операции. Кроме того, пламя и дым должны были дополнительно дезориентировать крестоносцев. Действуя пока еще по плану, турки обратились в бегство, выводя преследователей на свой богатый лагерь. Охрана разбежалась, бросив на пути франков запасы еды и всевозможные ценности. Некоторые хронисты даже упоминали женщин, оставленных в шатрах. В общем, с приманкой Кербога не пожадничал.

Вот тут-то копье и сыграло свою главную роль! «Воины Христа предпочли гнать неприятеля, нежели собирать добычу». Притворное отступление под их неослабевающим натиском превратилось в настоящее бегство. Два засадных отряда турок дали деру, даже не попытавшись хоть как-то выправить ситуацию.

При виде их бегства паника охватила всё турецкое воинство. Эмиры спешно уводили свои дружины. Бежал и сам Кербога. Драпанула и пехота турок, но безлошадные ополченцы не смогли развить должную скорость удирания даже с таким мощным стимулом, как конные рыцари за спиной. Вошедшие в раж крестоносцы устроили настоящую резню и не щадили никого. Тех же, кто всё-таки сумел унести от них ноги, по всей округе отлавливали местные крестьяне-сирийцы, имевшие свои серьезные претензии к туркам, и без всякой жалости убивали на месте.

Разгром был полным.

Победа «столь немногих над столь многими» настолько потрясла и Восток, и Запад, что поначалу ее объясняли исключительно Божественным вмешательством.

Комендант антиохийской цитадели немедленно сдал ее крестоносцам, а сам, как и многие его воины, перешел в христианство. Паника прокатилась по всему Востоку быстрее драпающих эмиров. В те дни крестоносцы могли бы пройтись маршем до самого Иерусалима и никто не смог бы их остановить.

Барт, кстати, призывал именно к этому, предлагая превратить поход на Иерусалим в крестный ход, однако вожди крестоносцев предпочитали делить уже взятую добычу.

Ссорам и конфликтам не было конца. Лишь под угрозой восстания крестоносцы заставляли командиров вести их дальше, но и тогда первоочередной целью всякий раз оказывались ближайшие богатые поселения. Перед силами крестоносцев пали Альбара и Маарра. Владелец Триполи пообещал сдать город без боя, зато Арка уперлась намертво. Крестоносцы простояли под ней до апреля следующего года.

А время-то уходило, и с ним проходил шок от победы под Антиохией. С обеих сторон мало-помалу зазвучали более «приземленные» объяснения.

Сейчас считается, что копье судьбы сыграло пусть и важную, но второстепенную роль, воодушевив крестоносцев и не позволив им ослабить натиск после захвата лагеря Кербоги. Основная же заслуга принадлежит полководческому таланту Боэмунда Тарентского и мужеству простых крестоносцев.

Вопреки расхожему мнению о феодальной армии как недисциплинированной толпе, крестоносцы умело и согласованно маневрировали на поле боя, своевременно парируя действия турок и при этом не отклоняясь от генерального плана сражения. Такая дисциплина обеспечивалась клятвами, которые воины давали перед боем, обязуясь подчиняться командирам, а те, в свою очередь, давали клятву подчиняться верховному предводителю, что обеспечивало высокую — для уровня средних веков — управляемость войсками в ходе боя.

В турецкой же армии каждый эмир сам решал, где и стоит ли вообще вступать в бой с христианами. Часть эмиров решила, что не стоит, и покинула поле боя при первом же намеке на неудачу, не желая служить «пушечным мясом» для жадного и высокомерного полководца.

Да и вклад самого Кербоги в победу над ним был весьма весомым. Хроники описывают Кербогу как талантливого полководца и храброго воина, но, по правде говоря, под стенами Антиохии крестоносцы не увидели ни того, ни другого.

Очевидно, что Кербога рассчитывал на численное преимущество и высокую маневренность своей конницы, но он принял бой там, где турки не могли воспользоваться ни тем, ни другим. В результате фактически пешее войско крестоносцев навязало ближний бой коннице противника! Стандартный маневр турок с притворным отступлением тоже не оказался сюрпризом для бывалых вояк, а вот сам Кербога запаниковал при первой же серьезной неудаче.

Так по мере появления всё новых и новых обстоятельств мистический ореол победы постепенно тускнел. А с ним начал тускнеть и ореол вокруг копья судьбы. И по мере того, как он тускнел, всё громче и громче звучали голоса, ставившие под сомнение подлинность самого копья.

При этом сама победа под сомнение не ставилась. Раз уж крестоносцы победили, то этого хотел Бог, однако Барту начали предъявлять претензии, а порой и прямо называть его обманщиком.

После смерти епископа Адемара «партию сомневающихся» возглавил Арнульф Шокесский, капеллан графа Роберта Нормандского. Сам Роберт был очень популярен среди крестоносцев благодаря своей храбрости, щедрости и дружелюбному нраву, однако легко поддавался чужому влиянию, что делало его идеальным «знаменем» для любой политической кампании, в которой не хотелось бы подставлять свое лицо.

Чтобы понять цель этой кампании, следует отметить, что претензии предъявлялись одному только Барту, хотя провозвестником копья был также и монах Стефан, а первым признал находку подлинной Раймонд Агилерский. Да и многие другие, ныне сомневающиеся, раньше, пусть и ради пользы дела, но держали свои сомнения при себе. А тут вдруг прорвало на правду.

Возможно, конечно, что удар был нацелен через Барта в графа Тулузского. Барт был его подчиненным. Опекал Барта капеллан графа, а хранителем копья был избран Петр Нарбоннский, епископ Альбары, которого вознесли на этот высокий пост опять же воины графа. В общем, копье целиком и полностью контролировали люди графа, а кто контролирует копье, тот…

Да ничего тот! Мистический ореол копья тускнел просто стремительно. Никаких серьезных политических бонусов оно графу не принесло. Например, после захвата Маарры в споре графа с Боэмундом по поводу захваченных владений копье уже не фигурировало вовсе, а сам спор решило восстание рядовых крестоносцев, которые потребовали от командиров вести их на Иерусалим. Те в итоге довели их только до Арки, где и встали под ее стенами. Нет, если кто-то рассчитывал достать графа через копье, то он выбрал излишне кружной путь.

А что же сам Барт? Барт упорно продолжал продвигать идею крестного хода на Иерусалим.

Если поначалу даже апостол Андрей не мог заставить его заговорить, то теперь вообще никто не мог заставить его заткнуться. Простые крестоносцы охотно к нему прислушивались, благо возвещаемая им «воля небес» полностью совпадала с их чаяниями, а, как известно, глас народа — глас божий. Короче, народ и небесная канцелярия были едины, а вот вождей похода куда больше манил близкий и богатый Триполи.

И этим вождям Барт стал откровенно мешать.

Сама по себе осада Арки предоставляла множество возможностей избавиться от излишне разговорчивого парня, однако просто зарезать беднягу было нельзя. Мученик, отдавший жизнь за веру, последними словами которого было: «На Иерусалим!» — это было последнее, что было нужно вождям похода, уже намылившим пятки в сторону Триполи. Особенно когда простые крестоносцы уже пару раз делом доказали, что способны взять командиров за шкирку и напомнить им о взятых на себя обязательствах.

С другой стороны, часть крестоносцев уже сомневалась в словах Барта. Если бы удалось заставить усомниться и остальных, то, возможно, удалось бы заставить их усомниться и в самой идее немедленно идти на Иерусалим.

Очередная публичная ссора Барта с Арнульфом позволила поставить спорный вопрос ребром. Раймонд Агилерский (!) предложил Барту — а по другой версии и вовсе потребовал — доказать истинность его слов.

В те далекие времена еще не было ни экспертизы, ни детекторов лжи, поэтому спорные вопросы решались путем Божьего суда, или, как его еще называли, ордалии.

Суть ордалии заключалась в следующем: человеку предлагалось пройти некое испытание, обычно смертельно опасное. Если он проходил, то считалось, что ему помог Бог, а Бог, разумеется, не стал бы поддерживать неправое дело. Лжец, понятное дело, постарался бы улизнуть, спасая свою жизнь, и одновременно избавил бы общество от сомнений и расходов на мероприятие.

Барту предложили пройти испытание огнем. То есть пройти через огонь. Буквально. Барт смело принял вызов и даже сам сформулировал условия: «Если это копье Господа, то я выйду цел и невредим; если же это обман, то я сгорю». Очевидно, что вождей похода на тот момент второй вариант устраивал больше.

Ордалия состоялась 8 апреля 1099 года. «Князья и народ собрались в числе 40 тысяч… Из сухих олив сделали костер в 14 футов длины; дерево было сложено двумя кучами, и между ними оставлен был проход в один фут шириной, а высота куч достигала 4 футов… огонь раздуло так сильно, что пламя поднялось на 30 локтей». Чтобы доказать свою правоту, Барту предстояло пройти по этому проходу, держа в руках копье судьбы.

Когда огонь заполыхал, Раймунд Агилерский огласил условия испытания: «Если всемогущий Бог говорил с этим человеком лицом к лицу и если блаженный Андрей указал ему Господне копье во время его бдения, то пусть он пройдет теперь через огонь невредимо; если же это не так и если всё это выдумано, то пусть он сгорит вместе с копьем, которое он понесет в руке».

Справедливости ради, озвученные условия в целом совпадали с заявкой Барта. После слов Раймонда «все собрание, преклонив колено, ответило: „Аминь!“».

Таким образом, условия ордалии, утвержденные, так сказать, всем коллективом, недвусмысленно гласили: если Барт солгал, он должен сгореть вместе с копьем в пламени.

Барт прошел. Несмотря на то, что по поводу результатов ордалии существуют диаметрально противоположные мнения, этот факт не оспаривается никем. Барт не только не сгорел, он добрался до финиша живым и вынес из пламени копье.

Камнем преткновения стал другой аспект. По тем же условиям, если Барт говорил правду, он должен был пройти сквозь огонь целым и невредимым, а тут тоже вышел полный незачёт. Барт получил очень серьезные ожоги. Кроме того, проходя через огонь, Барт остановился на полпути, что видели многие, и это тоже трактовалось не в его пользу. Мол, если бы он говорил правду, то у него не было причин бояться. Ведь с ним Бог.

Как следствие, половина присутствующих поверила Барту и устремилась к нему, чтобы прикоснуться к избраннику Божьему. Вторая половина сочла Барта обманщиком и устремилась к нему, чтобы накостылять мошеннику. Посередине эти две массы трудящихся меча и топора встретились. Посередине был Барт.

«Ему ранили в трех или четырех местах ноги, сломали спинную кость (вероятно, речь идет о травме позвоночника) и исковеркали его». Однако чудо в тот день всё-таки случилось! Рыцарь Раймунд Пелец сумел пробиться к Барту и, рискуя жизнью, вынес беднягу из разбушевавшейся толпы.

Те, кто считали Барта обманщиком, позднее утверждали, будто бы человеколюбие возобладало в душе рыцаря несколько раньше и, когда неудачный исход ордалии стал для всех очевиден, Пелец якобы вытащил горящего Барта из пламени. Однако эта версия очень сомнительна.

Во-первых, Пелец не стал бы спасать еще и копье. Во-вторых, тогда у Барта были бы только ожоги. Многие люди из числа сомневающихся приходили взглянуть на Барта, чтобы своими глазами увидеть — обгорел он на самом деле или нет, и отчет о состоянии пациента быстро стал всеобщим достоянием. В отчете значились не только ожоги, но и раны.

Да и в любом случае, если принять на веру эту версию, то человеколюбие Пелеца (качество вне всякого сомнения богоугодное) позволило Барту не сгореть в огне и даже спасти копье — то есть по условиям ордалии Барт не был обманщиком.

При этом для людей того времени Божий суд был истиной в последней инстанции, а пути Господни, как известно, неисповедимы. Если Он выбрал своим орудием благородного рыцаря, значит, надо славить милосердие Божие и не жужжать. Поэтому версия со спасением из огня могла появиться только значительно позднее и без учета духа того времени.

Обратная версия, в которой Барт прошел ордалию невредимо, но бросившаяся к нему толпа вдавила его обратно в костры, столь же маловероятна. Очевидно, что при языках пламени «в тридцать локтей» число обожженных было бы заметно больше, а поскольку огонь в ордалии играл роль прокурора, то к каждому человеку с ожогами возникли бы вопросы.

А вопросы в этой истории возникли только к Барту. По крайней мере, вопросы, озвученные публично.

Пелец принес Барта в дом Раймонда Агилерского, где бедняге оказали первую помощь, однако раны оказались слишком серьезными для медицины того времени. Тогда Барт обратился к Раймонду Агилерскому с упреками. Мол, если тот действительно верил в подлинность копья, но всё равно «требовал доказательств», то на самом-то деле ему нужны были вовсе не доказательства, а смерть Барта.

Поначалу Раймонд отнекивался, однако, по словам Барта, во сне его навестил покойный епископ Адемар. На том свете у епископа было время спокойно пораскинуть мозгами, и он понял, что поторопился назвать обманщиком Петра Бартоломью.

Вряд ли простодушный, прямолинейный и скорее всего даже неграмотный конверз мог сам придумать столь сложную историю. Нет, эта история требовала другого автора: умного, образованного, прекрасно знакомого с историей христианства, его канонами и традициями, а также настолько хорошо знающего епископа Адемара и графа Тулузского, чтобы представлять, как можно подать им такую историю, чтобы они хотя бы не ржали в голос. В общем, такого автора, каким был бывший каноник епископа Адемара и ныне капеллан графа Тулузского — Раймонд Агилерский.

Раймонд Агилерский получил образование в бенедиктинском аббатстве Св. Марии Магдалины, а орден Св. Бенедикта — это не просто старейший монашеский орден. В средние века — это одна из главных кузниц научных кадров всей Западной Европы! Архитектура, философия, медицина, история и образование — всему этому обучали в школах при аббатствах, и многие выдающиеся ученые — включая «отца английской истории» Беду Достопочтенного — вышли из их стен.

О школьных годах Раймонда никаких сведений не сохранилось, но затем он быстро прошел путь от каноника епископа Адемара, чья епархия в городе Пюи подчинялась напрямую Святому Престолу в Риме, до капеллана графа Тулузского, возглавлявшего одну из сильнейших армий крестового похода. В общем, бенедиктинцам толковый ученик попался.

Такой ученик вполне мог знать об антиохийском копье и, возможно, даже знал, чем на самом деле была эта реликвия. С куда большей вероятностью знал Раймонд и о Петре Бартоломью. Будучи каноником провансальского епископа, он, конечно, имел представление о его пастве, и конверз имел куда больше возможностей попасть ему на заметку, чем простой крестьянин. Тем более, конверз с видениями. В средние века человек с такими особенностями просто обязан был попасть на заметку к церковным властям.

Мотив у Раймонда тоже был. Историки отмечали, что, став капелланом графа Тулузского, Раймонд пытался придать своему командиру ореол святости. Это, несомненно, сыграло бы в плюс после отвоевания такой святыни, как Гроб Господень, и помогло бы графу взойти на Иерусалимский престол.

Граф и без копья судьбы был одним из главных претендентов — собственно, если бы он в последний момент не отказался, то, скорее всего, он бы и возглавил Иерусалимское королевство, — а уж с таким подспорьем и подавно преуспел бы. Другое дело, что граф Тулузский оказался сугубо мирским человеком, однако на момент осады Антиохии у Раймонда могли еще оставаться какие-то иллюзии на его счет.

Разумеется, второе копье судьбы непременно вызвало бы конфликт с Константинополем, где хранилось «первое», однако к началу осады Антиохии отношения уже испортились, и окончательный разрыв между Константинополем и крестоносцами был только вопросом времени. Раймонд, развивая тему антиохийского копья, мог лишь ускорить этот процесс, да и то слегка. Зато прямой конфликт с Константинополем, через который шел основной поток снабжения и новых крестоносцев, вынудил бы вождей похода беречь имеющиеся силы и избегать междоусобицы.

Ну а объединить эти силы под одним знаменем вполне мог граф Тулузский, благо именно в его войске был и духовный лидер всего похода — епископ Адемар.

При этом самому Раймонду Агилерскому лезть на передний план было не с руки: как капеллан он был слишком близок к графу, а как бывший каноник — к епископу Адемару, и его попытки возвеличить начальство сочли бы откровенным лизоблюдством. А вот Петр Бартоломью со своими видениями отлично подходил на роль вестника.

К тому же Барт — поначалу! — был излишне скромен, а также служил в войске графа Тулузского, что обеспечивало определенную управляемость вестником не только по линии небесной канцелярии. Кто ж знал, что Барт так быстро войдет во вкус «вестника Божьего»?

Да и правду сказать, вещал-то он не совсем отсебятину. Идти на Иерусалим после обретения копья наказал апостол Андрей во время своего третьего явления. Потом обстоятельства изменились, однако новых указаний Барт не получал и, естественно, мог полагать, будто всё идет по плану.

Тут, кстати, встает вопрос: а почему он их не получал? Не потому ли, что подходящий кандидат на роль «апостола» — рыцарь Понтий из Баладуна, друг и соавтор Раймонда Агилерского — уже погиб под стенами Арки и не мог явиться Барту с новыми инструкциями? Впрочем, епископу Адемару это не помешало, так что вопрос остается открытым.

Результаты ордалии также играют на эту версию. Барт не был обманщиком и потому не сгорел, но его видения на самом деле не были тем, чем они казались Барту и о чем он рассказывал другим, поэтому и невредимым ему выбраться не удалось.

Через двенадцать дней после ордалии, 20 апреля 1099 года Петр Бартоломью умер. Его смерть окончательно качнула весы в пользу партии сомневающихся. Войско крестоносцев сняло осаду Арки и направилось к Триполи. Копье несколько лет хранилось у Петра Нарбоннского, после чего бесследно исчезло.

В XVIII веке кардинал Просперо Ламбертини, будущий Папа Бенедикт XIV и основатель Римской археологической академии, изучил эту историю и окончательно признал «антиохийское копье» фальшивкой.