1.

В конференц-зале было душно, кондиционеры облизывали стены, но лишь усиливали жар споров и тел за длинным столом – так продувают угли в мангале.

Инвесторы считали и обсуждали цифры, мелкие клерки и прочие шестёрки откровенно скучали, но нашёлся кто-то, заинтересованный не только в передаче финансов от одной стороны к другой. Этот человек спросил:

– Значит, помимо строительства огромного торгового комплекса, вы обязуетесь улучшить инфраструктуру района?

Директор строительной компании по-барски улыбнулся, а полулежащий справа полосатый костюм с мятым галстуком, вероятно главный генподрядчик, сделал неопределённый знак рукой и прогундосил: «сомневаются они, поди возьми, там, здесь, каждому, растолкуй, ага».

– Именно так, – сказал директор. – Я уже говорил. Новая школа, реконструкция поликлиники и родильного дома, аптека, новые спортивные площадки.

– Это будет сделано в первую очередь? – не унимался вопрошающий. К своему удивлению, сидящие за столом не могли понять, кто спрашивает, и грешили на дальних соседей. – Или после покраски последнего павильона финансовый ручеёк пересохнет, и вместо детской площадки малышня получит котлован, в котором проще ломать руки, чем заниматься спортом?

– Это будет сделано!

– Вы обещаете?

– Даю правую руку на отсечение! – с задором сказал директор и демонстративно опустил эту самую руку на стол, шмякнул о дерево, мол, рубите, если вру. Стайку бумажек отнесло приливом к краю.

Ухнули двери, в зал широким шагом вошёл человек в чёрных одеждах, держа топор обухом на плече, пронёсся между столами, оказался около директора и без размаха отхватил ему руку ниже локтя.

Пространство замолчало десятками застывших дыханий, вдавленных до упора пружинками в гелиевых ручках.

Человек в чёрном извлёк полукруглое лезвие из столешницы, взвалил топор на плечо и таким же широким шагом вышел прочь. Двери закрывать не стал.

Директор смотрел на брызгающую культю, переводил взгляд на отскочивший обрубок, снова возвращался по красному следу к культе.

Потом истошно завизжал.

Зал ожил шелестом бумаг, щелчками, вскриками, перешёптыванием, оханьем, ахоньем. Странно, но никто не запомнил лицо человека с топором, некоторые утверждали, что он был в маске, но уверенностью и не пахло, одни пожимали плечами и талдычили про чёрную щетину до глаз, другие бубнили про колпак палача, третьи заикались о лицевом платке, четвёртые утирали потные лбы и отходили в прохладу кондиционеров. Нашлись и такие, кто вообще ничего не видел, даже не слышал, не обошлось и без излишне глазастых, которые с жаром уверяли, что человек в чёрном отрубил директору руку собственной рукой, превращённой в лезвие из синего льда. А телохранитель с труднопроизносимой фамилией спустя полдюжины минут после происшествия прыгнул через стол и увлёк обморочного шефа на пол, дабы обезопасить от повторного покушения.

Разговоры стихли на миг и снова взорвались. А когда появилась внутренняя охрана – к ним добавились аплодисменты.

– Он вышел через эту дверь, – сказал участливый инвестор с искусственными волосами и показал собственно на дверь за спиной начальника охраны. Другой не имелось.

– Медиков вызвали? – спросил охранник с электрическим шокером.

Люди в конференц-зале потерянно переглянулись.

2.

Две разные до комизма фигуры курили в тупичке одного из бесчисленных коридоров госдумы. Один депутат был округл в профильном сечении, неприлично колесообразен в районе пуза, при этом короток, почти равнобок в фас. Другой – тощ и высок, с кривой индюшачьей шеей, отчего его маленькая голова всё время ошивалась впереди тела, как поднос с бутербродиками в руке официанта. Зато у обоих красновато пучились глаза и жила в складках на щеках некая общая сытость, даже, если позволите, уетость.

Громко разговаривая и слюнявя дорогие сигареты, они обсуждали детали прошедшего заседания, и всё это время на них из дальнего конца коридора смотрел человек. Он держал что-то в руке, нечто на длинной рукоятке, расширяющееся к низу. Вероятно, уборщик. Он был невысокого роста с покрытой (вроде, кепка) головой – силуэт в полумраке.

– Смотри, заснул на швабре, – сказал округлый депутат.

– Да нет, смотрит на нас. Чувствуешь? Чего он там свет не включит… так и убираются в потёмках, а потом везде пыль – я проверял! – Тощий ещё больше вытянул шею, словно хотел, не сходя с места, заглянуть в лицо наблюдающего. – Эй, на что смотришь!

– На кого, – поправил короткий.

Человек не ответил.

С восточного крыла накатили шаги, затихли, стали робко удаляться, снова затихли, и опять, приближаясь, зазвучали громче. Наконец, из коридорчика, где-то на полпути к заснувшему на швабре уборщику, появилась рука, – сначала кисть, затем всё предплечье, но дальше дело не пошло, рука прекратила самоизлечение из-за угла, задвигалась вверх-вниз, укоризненно распрямив указательный палец.

– Что ж вы, гады, не поддержали инициативу? – сказал голос до боли знакомый, и в то же время, чужой до отторжения; курящие переглянулись. – Что ж вы! Ведь как пели до этого, ведь благодетелей народных строили…

– Мы… – сказал упитыш.

– Мы же… – сказал тощий.

Рука сжалась в кулак.

– Вы! Именно вы! Матерей у самих нет? Бабушек? Тёщ, на худой конец? Даже эти крохи трудно накинуть было? Разве это пенсия? А, чмошники пиджачные? Ну да! У ваших полные пакеты, пожизненный паёк!

– Мы… – снова попытался округлый, уже с полминуты ища пепельницу, что стояла под носом – высокая ваза из хрусталя.

Его товарищ справился с появлением обличающей руки немного лучше.

– Мы голосовали! – взвизгнул он. – За поднятие! За стариков! За всё!

– Не трынди, – осадил знакомый/чужой голос.

– За! – подхватил толстый депутат. Он нашёл пепельницу и кинул в неё бычок вместе с полной пачкой.

Рука разжалась и снова сжалась, неприятно поднялась вверх.

– Врёте ведь, крохоборы.

– Никак нет! Закрытое голосование, но мы… со всей совестью…

– Именно! Только за! Клянусь!

– И я! Хоть здесь крест… справа налево… слева направо…

Кулак опустился, распушился, качнулся и исчез.

Тощий достал новую сигарету, нервно подкурил и крикнул человеку в конце коридора:

– Хули стоишь! Хули смотришь!

Уборщик не шелохнулся.

С минуту они стояли неподвижно, пялились друг на друга, а округлый депутат, отирая вспотевшую лысину, осторожно наблюдал, чем закончится сцена. Тощий повернулся к нему и с обидой произнёс:

– Это Ленин.

Глаза толстяка разбухли.

– Кто?

– Ленин. Ильич.

– Но он же… на площади…

– Да нет! Бронзовый, что у нас в вестибюле стоит. Шутники долбанные! Кто ж его принёс сюда?! Это дума – или цирк?! Ещё и швабру в руки сунули!

Тут Ильич сделал шаг вперёд, потом ещё два, дальше он уже приближался быстрым шагом, а по бронзовой кепке скользили полоски света. В руке у него была вовсе не швабра.

– Ой…

Лезвие опустилось на лысину и оборвало звук. Ильич молчаливо повернул топор в одну сторону, потом в другую, пока орудие не вышло из расколотого черепа.

Тощий и не думал бежать, точнее, думал, мечтал, но не мог – его ноги оказались трусливее его души. Он смотрел, как статуя поднимает топор, смотрел, вжавшись в стену, притянув к груди голени, колотящейся рукой выискивая в кармане депутатское удостоверение.

– У меня неприкосновенность…

Ответ он получил, хоть и не рассчитывал.

– А у меня топор.

3.

– Принимая лекарства, мы участвуем в большом эксперименте. Что вы можете сказать на это? Спасибо.

Юный зритель сел на место. У мальчика было смущённо-глупое выражение лица, какое бывает у детей на утренниках после оттараторенного наспех стихотворения о январской ночи или скормлённом в неволе орле молодом. Его мать, придумавшая по её мнению лучший вопрос вечера, сидела рядом и наслаждалась этими несколькими секундами эфирной славы. Страх пропустить завтрашний эфир уже начинал терзать её сильное сердце бухгалтера.

Приглашённый на ток-шоу фармацевт поправил на переносице очки в изящной оправе.

– Наш молодой гость, наверное, обобщал, – начал он со строгой, как костюмы президента, улыбкой. – Поступая на рынок, любое лекарство является, так сказать, тёмной лошадкой. Оно проверено и допущено к употреблению, но главный судья – время. Но и здесь наш препарат даст фору антибиотикам других производителей. Двадцать лет исследований – прежде чем появиться на прилавках!

– Двадцать лет? – подхватил ведущий, парень с выверенной до микрона щетиной и панибратской манерой общения с гостями. – Что, серьёзно?

– Серьёзней не бывает, мой друг, – подхватил фармацевт. В павильонном «холодном свете» его лицо отливало желтизной.

– Но слухи, сплетни… Эти смерти в больницах, где перешли на ваш препарат?

– Чушь! Акции конкурентов!

– Значит, «Не-Ай, Не-Ой» абсолютно безопасен?

– Да! Не встать мне с этого места!

В этот момент что-то пошло не так.

Студия притихла. Человек в свитере спускался по проходу между зрительскими рядами, волоча за собой большую металлическую штуковину и громко отстукивая ею каждую ступеньку. Заряжённые на аплодисменты зрители, угостившиеся до трансляции халявными сладостями и выдохшейся газировкой, занервничали, подались от прохода, от лязга. Женщина с большим красным лицом вскрикнула, поперхнулась, закашляла, оплевалась.

В помещении режиссёрской бригады быстро признали возмутителя прямого эфира.

– Это же наш светотехник!

– Что у него в руке? Он что, бухой?

– Что он делает?

– Пускайте рекламу!

– Подождите… стойте…

– Это топор!

– Пусть дадут картинку со второй камеры!

– Твою мать! Твою мать! Он его ударил! Он медику грудь топором проломил!

– Камеру! Вы переключили?

– Что… он…

– Что с ведущим? В обмороке? Вы видите, что происходит?

– Он его кромсает на куски… боже…

– Кубарёва?

– Нет… фармацевта… рубит и рубит…

– Боже, боже, боже…

– Кто-нибудь проверьте дверь. И продолжайте пускать в эфир!

– Если он убьёт и Кубарёва – мы обскочим в рейтингах Первый канал! Можно будет дать репортаж с похорон.

– Боже, его голова…

– Не пускай сюда зрителей! Чихал я, что пожарная лестница заблокирована! Пусть выбираются через левое крыло, через машинный зал!

– Какой идиот пустил рекламу! Суки! Бездари!

4.

Начальник убойного отдела полковникЖуравлёв третий день сидел на аспирине. Если быть точным, то на детском терапине, но к чему точность, когда постоянно раскалывается голова, к тому же «аспирин» звучит надёжней и серьёзней.

«Топорные» дела всколыхнули город, сунули прессе шило в район копчика. На выходе имелось: три трупа, один калека и два подозреваемых. Только вот что-то не клеилось, не вязалось. Не самая большая беда для следствия, когда есть чьё имя вписать в протокол, но всё-таки…

В 1847 году, после успешного применения хлороформа в медицине, многие почувствовали себя абсолютно счастливыми, мир вокруг казался идеальным: что ещё надо, если уже приручены пар, электричество и эфир? В мире настоящего полковнику Журавлёву требовались другие блага: аспирин, ортопедический матрас и логика.

Первое чудо лежало в ящике стола, второму богу он доверял свой недолгий сон, а вот третья субстанция всё время улетучивалась.

Три дня. Три убийства и потерпевший без конечности.

Директор стройфирмы лежал в больнице. Проведшего ампутацию «хирурга» повязали недалеко от места преступления, на лестничной площадке фирмы. Охрана сбила его с ног, ткнула щетиной в пол, села на дорогой чёрный костюм, а многочисленные свидетели сказали: «Он!». «Он» оказался местным криминальным авторитетом. Вот только орудия резекции при нём не нашли. После ареста авторитета разбила выборочная амнезия, день убийства вымело из его памяти. На допросах он то тряс перстнями и плевался, то впадал в ступор, вздрагивая при упоминании о топоре.

Статую Ильича обнаружили около дубовых дверей думской столовой. Бронзовый вождь словно ожидал открытия, чтобы первым прошмыгнуть к раздаточным лоткам. Это загадочное перемещение не сбило следователей с толку – поиски рядившегося под статую преступника, который на записях камеры наблюдения раскроил головы двух депутатов, продолжились. Безуспешно, но ведь факт движения был налицо, к тому же никто не исключал, что «бронзовый камуфляж» – дело рук одного из задержанных по схожим делам. С Ильича сняли пальчики и, как улику, вывезли, поцарапав при транспортировке его революционный атрибут, кепку.

Порубавшего фармацевта светотехника взяли на улице: весь в крови, тоже ничегошеньки не помнит, идёт в полный отказ, и – никакого топора рядом. Кинули в бобик, доставили в РОВД. Там пробили по базе: букет приводов – бытовое рукоприкладство и невыплата алиментов.

Садить можно было всех, даже на бронзового Ленина нашлась бы статья, вот только – дурно попахивало всё это, бредом попахивало, массовым гипнозом или помутнением. И куда, к плешивым чертям, делся этот топор?! Или топоры?!

– Ищи теперь журавля в небе, – сказал себе под нос полковник Журавлёв и невесело усмехнулся: за такие шутки (с журавлями в любом местоположении: В небе или За пазухой) он выводил подчинённых в неплановое суточное дежурство.

– Евгений Петрович, разрешите?

В кабинет проник старший оперуполномоченный Демидов, помялся в дверях, слишком малоразмерный для новой формы, которую ещё не успел ушить.

– Из музея пришли.

– Из какого музея? – с ходу начиная раздражаться, прорычал Журавлёв.

– Музея оружия. У них пропал топор какой-то династии. Название забыл… кхм, что-то восточное… созвучно с Мураками.

– Демидов, хорош напоминать. Ну, не прочитал я твою «Охоту на овец», времени нет, сам видишь, мухе посрать некогда. Знаю, что сам просил… – Полковник моргнул и резко переключился. – Топор? Кража?

– Нет. То есть, не совсем. Странная кража, одним словом. Просто пропал экспонат со стенда. Ни следов взлома, ни разбитого стекла, ни сигнализации…

Журавлёв навалился животом на край стола. Пропажа возможного оружия убийства растормошила его уныние.

– Свои ноги приделали, как пить дать! Надо проверить всех работников, возможно, кто-то из них передал топор преступнику… преступникам… Да что ты там отираешься?

– Кхм… Один уже здесь.

– Топор?

– Работник музея. Прилип на входе. Экскурсовод. По совместительству – оккультист или метафизик. Говорит, что знает «причину первопричин», «зрит в корень»… его словами… короче, может «пролить свет» на наших жмуриков.

– Веди!

Оккультист просочился в щель и, с ходу распознав ауру начальства, прошёл к столу и присел на шаткий стул напротив полковника. На нём висело выцветшее пальтишко, снег таял на воротнике и плечах, а в глазах экскурсовода-оккультиста таяла решимость. Будто вот-вот передумает, встрепенётся, бросится бежать.

– Протокол будете писать…

– А надо? – Журавлёв подался на стол, стол скрипнул. – С повинной?

– Как? Простите… Почему же с повинной?

– Заставили, значит?

– Нет. Вы… я так сказать, просто поделиться… измышлениями…

Полковник не сводил с него взгляда. И неприятно так улыбался, что, может оно и лучше бы – с повинной-то, подумал оккультист, вон, намедни казённой краской балкончик в двушке отреставрировал.

– А топор кто взял?

– Взял?.. Нет-нет… не взял, то есть, я так измышляю… – Метафизик замолчал, собрался с духом, одёрнул полы пальто. И преобразился как-то, когда о топоре заговорил, да в таком свете чудном, в реку, в общем, вошёл родную, изотерическую. – Не крали его, вот! Масакири сам ушёл!

Кадык Журавлёва судорожно дёрнулся.

– Как так сам… кто сам? Прекратить пудрить следствию голову!

– Масакири. Японский боевой топор, XI век. Не физически ушёл, конечно, ручек-ножек не имеет… Но по воле своей, поработив волю, простите за повтор, другого человека. Его вынес кто-то из сторожей или администрации, тот, кто имел доступ к охранной системе…

Журавлёв победно взмахнул рукой. Демидов слушал с открытым ртом, устроившись на табуретке под репродукцией «Трёх богатырей».

– Ага! – победно прокричал полковник. – Кабанисты, раз вас так десять! (Каббалисты, про себя поправил Демидов, дивясь эрудиции начальства). Значит-таки свои навинтили! Ну-ка, а теперь поподробнее: кто мог, кто доступ имел?

Экскурсовод погрустнел.

– Вы не слышите главного. Топор проснулся и приказал вынести его из музея. Он может управлять людьми, понимаете? Вы наверняка знаете, слышали о самурайской культуре «одухотворения оружия»… – Как человек, смотревший все серии «Сёгуна», Журавлёв при этих словах сложил руки на груди и энциклопедически надул щёки. А экскурсовод продолжал, информация лилась из него не в пример мыслям – легко, без дробления и сбивок: – Оружие воинов выполняло ряд функций. Им лечили, прикладывая к больному месту цубу, гарду по-нашему; ему приносили молитвы; когда рождался мальчик, клали меч рядом, призывая духов, прося покровительства для новорождённого. Но мало кто знает, что самураи делали и боевые топоры. Одним из них был масакири: длинное топорище, полукруглое лезвие, массивный обух. В школах боевых искусств шёл в обучении как парное оружие. Вот только вели они себя непредсказуемо, своенравно…

– Кто?

– Топоры. Слишком массивны для изящного восточного искусства, слишком тяжелы для утончённой философии. Все молитвы и нравоучения они воспринимали всерьёз, а к справедливости шли напролом, врубаясь, а не танцуя…

– Так. А вот это отставить. Чушь свою антикультурную…

– Оккультную, – шёпотом поправил оперуполномоченный Демидов.

– Что? Демидов?! – вскипел Журавлёв. Как любой хороший начальник, он не надеялся на стены, а слышал всё сам. – Отставить комментарии!

– Так точно…

– Сочно! – Полковник витиевато выругался одними губами и вперил в оккультиста тяжёлый, как наконечник масакири, взгляд. – Топор, значит, живой? Так?

– Я бы сказал… одушевлённый.

– А есть разница?!

– Возможно. Согласно преданиям он имеет… помимо матрицы собственной души, образовавшейся при ковке… в общем, имеет коллективную душу. Обладает силой убитых в бою воинов, самых яростных и справедливых…

– Жмуриков средневековых, так что ли? – Журавлёв уже не кипел. Остывал он так же быстро, как и разогревался.

– Несмотря на терминологию… можно и так…

– И с этими баснями вы пришли ко мне?

– Я сопоставил… по телевизору говорят… а тут это, пропал… и жертвы ведь, люди нечистые, трудно не догадаться…

– Ты слышал, Демидов? Расколол товарищ наше дело. Открывай камеры, выпускай задержанных. И Ильича на порог выстави.

Метафизик расстроился окончательно, вдрызг. Даже голову опустил.

– Почему вы думаете, что топор не может управлять человеком? Акции, контракты, золото – могут, а топор – нет.

– Не в буквальном же смысле!

– Почему бы и…

– Не статуей же!

– Если учесть, чья это статуя, то странно, почему только сейчас… пошла и прочее…

Журавлёв снова вскипел.

– Хватит! Вон! Демидов, вышвырни этого астрального мудака!

Демидов двинулся к столу. Хорошо хоть не «орального», думал он, ведь мог и так в запале.

– Подумайте, подумайте… – Оккультист вроде и не противился выдворению, но странным образом не желал вмещаться в дверь, упираясь то растопыренными локтями, то шишковатой коленкой. – Не всё же справедливости ждать от людей… дождёшься тут… особенно от уполномоченных… – Метафизик грустно, многозначительно улыбался, топорщил локти, застревал в проёме, несмотря на все усилия тянущего и толкающего Демидова. – Не хочу обидеть, разумеется… но отрадно знать, что… всегда-всегда!.. кто-то смотрит, видит… реагирует!.. пусть и не человек!..

Наконец, Демидову удалось закрыть дверь. Правда, со стороны коридора. Оккультист продолжал выставлять коленки и локотки, извергать тихие предостережения, гипотезы, восторги.

– Хватит, хватит служить человеку… пора служить правде…

С лестницы появился младший лейтенант Пугач, друг Демидова.

– Демид, что там у тебя? – крикнул он. – Помочь?

– Да! На воздух товарища надо! Совсем от музейной пыли очумел!

Но вместо того, чтобы подтолкнуть экскурсовода к Пугачу, Демидов деликатно встряхнул его за отвороты пальтишка, проникновенно заглянул в мутноватые глазки.

– Вот вы мне скажите, а как же ваш топор с мест преступления скрывался? Не ножик перочинный ведь, вещь заметная.

– Он так сделал… чтобы не видели… – до слёз удивлённый искренним интересом к его версии, пролепетал оккультист.

– Невидимость, значится, включать может? Как сказочный головной убор?

– Нет… не совсем… Топор может наводить массовый морок… это… представьте, что вас пытаются ударить топором, вот лезвие падает на вашу голову… Что вы сделаете?.. Закроете голову руками! Зажмуритесь! Вот что!.. Я думаю, именно такое состояние масакири при необходимости внушает окружающим… становится той вещью, которую люди захотят увидеть в последнюю очередь…

Слева возник Пугач, принял товарища под локоток.

– А ну-ка, кру-угом! Без песен, без лозунгов, без жалоб – к выходу, шаго-ом марш! Ать, два!

Пугач подмигнул другу.

— Там ещё подвезли.

— Кого?

— Подозреваемых. По топорным делам.

— Но ведь…

— От шести до пятнадцати лет никому не повредит. Даже невиновным, — усмехнулся Пугач. – Надо бы топор найти, а то так мы весь город пересажаем.

Демидов растерянно кивнул. В кабинет молодой опер вернулся взмокшим. Полковник тёр раскрасневшееся лицо.

– Топор, видите ли, убивает. А человек – орудие. Твою!

– Кхм… – сказал растерянный Демидов.

– Миром правят вещи! Как тебе, а? Не хочешь отдать честь моему дыроколу?

Демидовпокосился на стол начальника. Дырокол лежал на краю рядом с кобурой и, если начистоту, выглядел своевольно, даже нагловато.

– Хрен с ним – с топором, – выкипал Журавлёв. – Хрен с ним… Ну, маньяк, ну, три маньяка с топорами. Флэшмоб, туда их в гланды. Мне, знаешь, что покоя не даёт… За что этих?.. Да – морды все, да, рыльца в пушку, у кого не в пушку – при таких должностях?.. (Демидов осторожно покосился на Журавлёва, но тут же соскочил на дырокол). – Но конкретно – за что? Просто так, за то, что человек поганый, – всех не перебьёшь. Нужен мотив! А вселенская справедливость – моча собачья!

Демидов решился. У него было своё мнение.

– Согласно записям и показаниям, убитых и покалеченного объединяет ещё кое-что, кроме высоких постов…

– Как интересно. Давай, Эркюль, выкладывай. Уж не состояние ли смерти?

– Кхм… Нет. То есть, не только. Они все разговаривали, перед тем как… – Демидов усиленно думал, развивал туманную мысль, толкал её к выходу из лёгких, как недавно толкал в дверь оккультиста. – Не просто говорили… м-м… Что-то обещали, в чём-то клялись. С депутатами утверждать труднее, так как качество записи не ахти, звук шипит… Но директор и фармацевт – точно!

Журавлёв встал, пристально посмотрел, вздохнул, упал в кресло.

– Ну, обещали, ну, чесали языками… Так всё-таки – за что?!

– А может, они ответили за… – И тут к Демидову нежданно пришла она самая: колючая, но правильная, мысль, – за базар!.. в смысле… виноват, Евгений Петрович, – за слова!