— Ма-а-а-аааанька-а-а-а-аа!!!

Истошный вопль Караваева заметался эхом в каре бараков, понесся в сторону леса и застрял в чаще. Шпагин вздрогнул от неожиданности, едва не выронив оловянную тарелку с кашей.

Во дворе пусто. Солнце натруженно катилось за горизонт, напоследок проталкивая толстый ломоть густо окрашенного желтой цветочной пыльцой воздуха сквозь зазор между стенами соседних бараков.

Старшина Караваев опять потерял из виду любимицу, корову Маньку, и в который уже раз исходил страхом, опасаясь, что строптивая тварь забежит в лес и угодит на зуб волкам или подорвется на мине, которых в окружающей Фалькенхаген чащобе было куда больше, чем пацанов-снайперов в Треплине. Манька снабжала команду молоком, что было самое то — старшина не баловал их разнообразием рациона. Для «повышения надоя», как выражался старшина, он выгонял Маньку пастись за ворота форта, периодически контролируя скотину трофейным цейссовским биноклем. Корову было видно и без оптики, но старшина любил пофасонить.

Лес наполнял воздух влагой и запахом хвои. Исполинские размеры елей подавляли, и таинственность древнего леса будила в Шпагине память о том детском трепете, который он испытывал, когда зачитывался сказками братьев Гримм. Во тьме чащобы наверняка водились драконы и принцессы, карлики и гиганты, духи, маги…

Шпагин ткнул ложкой в ненавистный комок перловки. Перед глазами замаячила хрустящая белая скатерть, столовое серебро, сервизные тарелки, супница размером с три футбольных мяча, потом сам суп, с унтер-офицерскими медалями жира, как говаривал классик, а главное… Зузанна, проказница-служанка, с бедрами таких форм, что Афродита изошла бы желчью, увидев их. Зузанна щедро подливала наваристый суп лейтенанту-химику, стреляя волглыми карими очами, и мягко улыбалась, когда он, словно невзначай, дотрагивался до ее горячего бедра.

Лейтенант помотал головой и поставил тарелку на скамью, рядом с раскрытым научным журналом. Порыв ветра перелистал несколько страниц. Шпагин автоматически поймал взглядом название статьи на английском — «Валентность хлора в соединениях с другими галогенами. VII. Нестабильные соединения азота, фтора и хлора…», нахмурился, быстро закрыл журнал и обвел взглядом двор.

Никого.

Он поднял голову. Турельная спарка на бывшей водонапорной башне, рядом с крайним бараком, зажужжала сервоприводом. Стволы спарки опустились в сторону леса.

— Вятка? — Крикнул Шпагин.

— Cмольна! Шатуны лезут!- Сдавленно ответили ему с башни. Мгновением позже спарка зашлась в судорожном лае, открыв огонь по заросшему сорной травой брюквенному полю между лесом и фортом. Отзыв «Смольна» означал, что караул на башне заметил передвижение противника.

Фронт — если разорванную танковыми клиньями Рыбалко и Лелюшенко линию, разделяющую две воюющие стороны, можно было назвать фронтом — ушел далеко. Невнятное бухание гаубиц и отдаленный вой «Катюш» давали понять, где происходит главное событие, битва за Берлин. Причастность к войне здесь ощущалась только по редким «шатунам» — бродячим группам немцев, численностью от нескольких человек до полуроты, разношерстных по составу и различных в агрессивности поведения.

На этот раз, если судить по тому, как резво и плотно затрещали шмайссеры за редутом, простым отпугиванием своры дело не закончится.

Шпагин подхватил автомат и сумку с рожками, на бегу заталкивая журнал в боковой карман комбеза. От углового барака к амбразурам уже сыпались горохом солдаты взвода охраны.

*

…В апреле 45-го десяток танков из бригады Лелюшенко замер у передового дота объекта Фалькенхаген, упрятанного глубоко в землю.

Незадолго до этого немцы эвакуировали наиболее ценное оборудование, документацию и персонал научного центра. Попытка захвата Фалькенхагена до начала эвакуации отрядом английских парашютистов провалилась — «джампмэнов» сжигали огнеметами в воздухе, до приземления.

Высаженный с брони танков десант быстро сломал сопротивление немногочисленного гарнизона охраны, который состоял в основном из пожилых солдат запаса, вооруженных неказистыми австрийскими винтарями. Немного крови попортил тот самый дот у крайней башни форта — умелый, экономный огонь пары МГ-42 долго не позволял десанту подобраться к воротам форта. В итоге дот расковыряли из подоспевшего «Зверобоя»-самоходки.

Злые, как черти, матросы-добровольцы десанта, прикрепленные к Лелюшенковской четвертой бригаде, хотели было порешить пару десятков трясущихся от страха запасников, но рассудительный командир-танкист запретил бойню. Немцев заперли в одном из просторных помещений подземного бункера, до подхода тылов.

Бункер сам по себе был многократно больше объемом, чем несколько бараков на поверхности, в которых размещался гарнизон охраны; насколько больше, никто не знал. Матросы с опаской заглядывали в длинные темные коридоры, не решаясь проверить, что в них находилось. Минирование подземных коммуникаций было популярным занятием у отступавших немцев.

После ухода саперов, вычистивших верхние этажи бункера от фугасных зарядов, нижние уровни закрыли от греха подальше. Выложенные белым кафелем прохладные помещения верхнего уровня вот-вот должны разместить госпиталь-санаторий для танкистов бригады Лелюшенко.

Дело приняло другой оборот, когда в бригаду из Москвы прилетел сухощавый угрюмый капитан-химик в застиранной добела форме. Страшновато кося вниз-в-сторону правым глазом, капитан долго говорил с зам-по-тылу бригады, тихо, но наставительно убеждая последнего не спешить с открытием госпиталя в Фалькенхагене. Тыловик, полковник, пару раз спесиво обрывал младшего по званию. Тогда капитан достал из планшетки конверт, на котором посеревший лицом полковник увидел гриф «сов. секретно» рядом со штампом Четвертого Управления НКВД. Окончательно добила начальника шепотом произнесенная фамилия «Судоплатов».

Вместе с капитаном Николаевым прилетела команда из пяти человек: четверо мужчин и миловидная, небольшого роста женщина, единственная из пяти, не носившая военную форму. Похоже, перелет их здорово измотал: пока Николаев говорил с зам-по-тылу, все пятеро дружно распластались на полу в приемной зале Хассельхофа у огромного камина, подложив вещмешки под головы, и зашлись таким могучим храпом, что снующие туда-сюда бесчисленные адъютанты, каптерщики и прочая военно-хозяйственная братия почтительно обходили их лежбище стороной.

Упомянутая фамилия и письмо помогли капитану и его странной команде разжиться взводом охраны, коровой с поваром и хитрованом-старшиной Караваевым. Спустя три часа колонна из двух «Виллисов», двух «Студебеккеров», бронетранспортера и трех мотоциклеток двинулась из Хассельхофа на Треплин, а потом — на Фалькенхаген.

По прибытию на объект охрану разместили в бараках, окружающих монолит входного тамбура, который вел в подземелье. Загадочная шестерка «спецов», как сразу же окрестили приезжих из столицы, поселилась на первом уровне бункера. Капитан занял самый шикарный отсек, оснащенный собственным туалетом и даже ванной. Караваев был рад до предела: в углу внутреннего двора мощного форта, окружавшего бараки, в отдельном здании нашелся стационарный генератор с приличным запасом солярки.

Спецы днями ковырялись в бункере, выползая на свет только для кормежки и сна. Караваев попытался было робко выяснить, чем именно занимаются спецы в подземелье, но косой взор капитана отшил его на раз.

Лейтенант Петр Шпагин, как и Сергей Николаев, был военным химиком. В состав команды входили также два сапера — опытные, терпеливые и степенные сержант Крюков и старший сержант Малинников, а также военврач второго ранга Штильман.

Наособицу даже в этой странной команде стояла подростковых размеров «гражданская», Юлия Асмолова. По краткому описанию Николаева, она занималась физикой высоких энергий и до войны работала в ЦАГИ у Чаплыгина.

Что могло свести вместе такую разношерстную компанию, никто из них не знал. Только Николаеву была известна истинная задача их работы в подземелье, но спрашивать его спецы не рвались. Они были плотно проинструктированы особистами и не совали нос в дела других, концентрируясь на собственной работе.

Жизнь форта легла в колею. Манька, как окрестил корову старшина, снабжала гарнизон свежим молоком. Охрана периодически обстреливала редкие группы шатунов, которые не осмеливались нападать на хорошо укрепленный форт. Ситуация в войне поменялась на все сто восемьдесят, как утверждал ком-взвода охраны лейтенант Лютенко, который по странной прихоти судьбы начал войну в сорок первом в том же лейтенантском звании, долго блуждал («як ци нимци», говорил он) в котле под Вязьмой, был ранен, по возвращению разжалован в рядовые и крещен огнем штрафбата… Никто лучше него не знал, что сейчас творится за мощными брустверами форта.

Именно поэтому, сразу же после того, как за насыпью, на брюквенном поле, сухо застрекотали автоматы, Лютенко, подозревая худшее, в момент поднял взвод. Трехосный «броник», чихая от натуги, вкатился по насыпи на укрепленную площадку у ворот и тут же включился в дуэт со спаркой на водокачке.

Когда во дворе разорвалась первая мина, под ложечкой у Лютенко екнуло. До сих пор шатуны не таскали с собой минометы. После нескольких следующих разрывов лейтер понял две вещи: во-первых, миномет у нападающих был не один, а во-вторых, это был приличный калибр.

И не фрицевский, похоже.

Переползая из страны в страну на пузе в составе матушки-пехоты, он хорошо усвоил звуки работы типовых минометов вермахта, но эти разрывы звучали по-другому. Он непонимающе глядел на желтоватый дымок, потянувшийся из воронки, где только что разорвалась мина.

— Газы! Газы, мать вашу, газы-ы-ыы! — захлебываясь, орал бойцам у амбразур Шпагин. Он мчался по диагонали от стенки форта ко входу в бункер, на ходу напяливая противогаз.

Лютенко послушно, как во время учений, закрыл глаза, сделал выдох и сунул руку в противогазную сумку… но пальцы наткнулись на гладкую поверхность яблока. Он выложил противогаз пару дней назад. Ругая себя за легкомыслие, взводный почувствовал першение в горле, которое усиливалось с каждым вдохом, потом боль в легких… голова пошла кругом… Он видел, как его бойцы, надев противогазы, вели огонь, но звуки боя уже не проступали сквозь вату, которой кто-то невидимый обложил его, словно елочную игрушку. Он видел, что химик схватил в охапку выскочившую из бункера «вчытельку», как Лютенко называл Асмолову, и упал вместе с ней на землю, прикрывая от разорвавшейся рядом мины…

Вата превратилась в мрак.

*

— Окислительное число — штука предельно капризная и настолько же постоянная. Вот у вас в физике полно всяких констант, да? Химия, особенно химия галогенов, о такой постоянности может только мечтать!

— Да будет вам, Петр! Я же работала с перхлоратами и фторидами, этим вы можете какую-нибудь девчушку-первокурсницу заболтать, но не меня.

Голоса проступали из вязкой каши других звуков, безалаберных, бессвязных, что толкались у Лютенко под черепной коробкой, норовя вылиться через уши. Он осторожно открыл глаза.

Слишком много белого. Такое бывает только в госпитале.

Он вспомнил то, что было до мрака. Волна слабости накатила и прошла.

Жив.

— О, глядите, охрана прокынулась! – передразнивая Лютенко, сказал Шпагин. Химик полулежал на койке, опершись на стену спиной. Лютенко лежал у другой стены, ближе ко входу, а пичуга Асмолова занимала едва ли не половину кровати, стоявшей в центре палаты. Она рассмеялась, оценив шутку Шпагина.

— Бог… — Лютенко поперхнулся словом, зашелся в кашле, сухом, раздирающем легкие. Асмолова подала ему стакан с чем-то красным, похожим на морс. Взводный благодарно припал к напитку; долго, с удовольствием двигал кадыком, глотая прохладную жидкость.

— Богатой будете, вчытелька, — уже более нормальным голосом сказал он.

— Почему это? — она прищурила один глаз и слегка наклонила голову, что вышло совсем по-птичьи. Лютенко поразился необычному цвету ее радужек, крапинкам желтого в глубоко-зеленом, почти бирюзовом.

— Между двумя лейтенантами леж… находитесь, — вспыхнул Лютенко от неожиданной двусмысленности.

Неловкость разрядил Штильман, который пришел проверить самочувствие тройки пострадавших, как он выразился, «во время газовки».

На форт напала хорошо вооруженная, опытная группа. После того, как двор забросали химическими минами (от души приложили, пояснил врач… к счастью, от газовки пострадали только они), немцы сняли турельную установку на башне из «панцершрека».

Некоторое время все были «при своих», как сказал Штильман. У оборонявшихся еще оставалась пара «Дегтярей» с мотоциклеток, а достать бронетранспортер даже из «шрека» было непросто из-за хорошо выполненного укрытия. Пристрелянный днями раньше, «броник» прижимал немцев к земле, не давая атаке развернуться.

Хреновее стало после того, как шатуны выкатили самоходку «Штуг-4». «Броник» был подорван с третьего выстрела. «Штуг» хозяйственно разваливал амбразуры форта, одну за другой, и плавающие в поту противогазов бойцы охраны отбивались от наседавших немцев с куда меньшим азартом, чем прежде… но вскоре дело наладилось, потому что в самом начале атаки Николаев сделал радиозапрос о помощи в штаб бригады.

Все же сорок пятый — не сорок первый. Взвод «тридцатьчетверок» и тяжелый ИС-2, развернувшись веером с марша, вымели отстатки немцев обратно в лес, на ходу сделав из «Штуга» решето.

Штильман аккуратно обошел стороной вопрос Лютенко о потерях среди его бойцов. Взводный мотнул головой и отвернулся к стене. Юлия и Шпагин молча переглянулись.

Военврач перевел тему.

— Вы, как и некий великий махинатор, что попал под лошадь, отделались легким испугом, — медик разговаривал с характерным одесским нажимом. — Невероятный случай жизни. Ваши мамы родили вас всех в сорочках. Скажите спасибо вот этому молодому человеку, — он кивнул на Шпагина, — что втащил вас обоих сюда и только после этого сковырнулся сам…

Пока доктор рассказывал Юлии и Лютенко о перипетиях боя, Шпагин, одетый в пижаму пошлого абрикосового цвета, вышел из «палаты» в коридор, бережно переступая непослушными от слабости ногами. Пошатываясь, он прошлепал через тамбур с внушительными, полуметровой толщины, стальными дверьми-задвижками в другой, наклонный, коридор, уходивший вглубь.

В пятом или шестом дверном проеме, выходившем в коридор, Шпагин увидел Николаева, который стоял у высокого оцинкованного стола в центре ярко освещенной комнаты.

Веселое дело, подумал Шпагин. Здравствуй, морг.

Он подошел и молча встал рядом с капитаном. Николаев, словно хамелеон, скосил на него правый глаз, потом сказал:

— Оклемался? Ну и здорово. Какие соображения есть по этому поводу? — Он кивнул на стол, на котором лежал труп немца в форме унтера горнострелковой дивизии.

Шпагин покосился на унтера. Мертвее не бывает. Из шатунов, надо понимать. Зачем его сюда притащили?

— Кондиционный труп. Что, собственно, вы имеете в виду, Сергей Александрович? — Он называл Николаева по имени-отчеству, уважая в нем ученого, но не военного.

— А вот что, — Николаев вытащил из нагрудного кармана карандаш и приподнял им полу куртки унтера. Край полы, вроде бы застегнутый на все пуговицы, внезапно поднялся вместе с карандашом, и Шпагин понял, что «застегнутые» пуговицы просто нашиты на полу снаружи. Не отпуская карандаша, Николаев ткнул пальцем под полу, и Шпагин увидел, что куртка все-таки застегнута, но… не пуговицами.

Обе стороны куртки прочно соединяла лента с мелкими зубьями, с чем-то наподобие насечки посередине. Насечка шла по всей длине ленты и заканчивалась небольшим язычком, на котором были выбиты три буквы «YKK«. Правая пола, с фальшивыми пуговицами, просто прикрывала ленту.

— И? — спросил лейтенант.

— Не знаю, Петр. Вот еще… смотри. Я кокарду с кепки унтеровской снял. — Николаев показал ему орла со свастикой. Капитан достал из кармана зажигалку и, щелкнув колесом, поднес язычок пламени к орлу. Металл кокарды неожиданно начал плавиться в огне, потом загорелся коптящим пламенем, роняя на стол шипящие капли.

То же произошло и с «оловянной» пуговицей, сорванной с куртки.

— Бакелит? — предположил Шпагин.

— Да нет, Петр. Это что-то… что-то другое. Вся фурнитура у него сделана из такого материала. Только зачем весь этот маскарад?

Николаев отправил лейтенанта назад в палату, сказав, что тому пока нельзя долго оставаться на ногах.

*

Тройка «травленых» поправлялась. Штильман пичкал их чем-то невероятно горьким, но, похоже, действенным. Манькино молоко было тоже как нельзя кстати. Предписанный военврачом постельный режим Шпагин и Асмолова соблюдали постольку-поскольку, часто сбегая на нижние уровни, где саперы кропотливо продолжали разминирование. Возвращаясь в палату, химик и Юлия подолгу спорили, обмениваясь непонятными для Лютенко данными — вроде бы и цифрами, однако имеющими отношение к химии и физике одновременно. Взводный по большей части молчал, отвернувшись к стене, но периодически оттаивал, включаясь в веселую перепалку спецов. Те понимали, что происходит на душе у Лютенко, потерявшего треть взвода, и старались не докучать ему.

— … вот, гляди, — химик придвинул планшетку с карандашом. — Я же тебе говорил — цифры цифрами, а валентность не провести. Если к монофториду окиси азота добавить молекулу фтора, выйдет совсем другой компот! Валентное число…

Карандаш забегал по бумаге. Лютенко вытянул шею, увидел кучу химических формул, окружавших выписанные в центре три большие буквы и цифру: ONF₃.

Взводный лег на спину, закинув руки за голову. Долго в таком положении не выдержать: через пару минут придется перевернуться на бок. Кашель все еще мучал всех троих, легкие медленно возвращались в норму. В ответ на вопрос Асмоловой — чем их траванули? — Николаев буркнул что-то маловразумительное и посоветовал запивать пилюли «от Штильмана» молоком.

Лютенко задремал. Цифры и формулы, которыми жонглировали птичка-физик и Шпагин, поплыли в расслабленном мозгу журавлиной вереницей. Воробышек в руке встрепенулся и чирикнул, выкашливая трефы и бубны из клюва: «Валетное число! Валетное число!»…

— Шпагин! Мы четвертый уровень прошли! — Громкий голос сапера Крюкова разогнал марево сна.

Обоих спецов словно сдуло с коек; толкаясь в дверном проеме, они выскочили из палаты.

— Ну чо, пехота, по маленькой? — Крюков оглянулся на дверь и достал из кармана плоскую фляжку. — Канпот есть, закрасить?

— Давай, — вздохнул Лютенко.

…Запыхавшиеся Петр и Юлия влетели в коридор четвертого уровня как раз в тот момент, когда Малинников наладил свет на этаже.

Николаев вышел из бокового отвода, стряхивая влагу с плеча. На вопрос-взгляд Шпагина коротко буркнул: «Нет-нет, это вода…».

— Значит, так. — Он сверился с записями, которые сделал во время обхода. — Шестдесят четыре ячейки, четыре линии по шестнадцать, в каждой — емкость из нержавейки, примерно в пару тонн объемом. Все пустые, кроме одной… — Шпагин незаметно выдохнул и расслабился. — Расположены прямо под цистернами третьего уровня. Если судить по потолочным отдушинам в каждой ячейке, вся тысяча тонн воды оттуда может легко сброситься в ячейки и отнейтрализовать… — он посмотрел на Асмолову: — …всё, что там внизу есть. А потом весь уровень, полностью, качественно затопится. Очевидно, они не были уверены на все сто в технологии процесса, что немудрено.

— И больше ничего? — Шпагин недоверчиво наклонил голову.

— Н-н-нет, есть еще что-то, — протянул капитан. Выдержав паузу, он буднично продолжил: — Где-то посередине между ячейками есть спуск вниз.

— Еще один уровень? -выпалила Юлия.

— Да… А на заслонке — вот это. Две буквы. Такой, значит, оборот.

Все трое завороженно уставились на пару латинских букв — «AU«, написанные капитаном на планшетке.

— «Ау», что ли? Заблудились фрицы, или что? — гоготнул подошедший Малинников.

— Да, Вася, ау. — Николаев почему-то не улыбнулся. Шпагин процедил ругательство сквозь зубы.

— Точно. Ау… АngereichertesUran, — произнесла по-немецки Юлия. — Обогащенный уран. Вы что, граждане-товарищи офицеры, меня совсем за дуру держите, да?

*

— В начале тридцатых немецкие химики Рюфф и Крюг описали новое соединение, трифторид хлора. Вещество заворожило военных Рейха, главным делом потому, что оно является более мощным окислителем, чем кислород… ну, к примеру, асбест при контакте с ним легко воспламеняется. Зашифрованный как «Н-штофф», трифторид хлора был впервые испытан против французов на линии Мажино. Н-штофф легко прожигал огромные дыры в бетонных укреплениях. Вещество реагирует с большинством материалов, например, с водой и деревом, со взрывом, выделяя предельно токсичные продукты распада. Но что еще более важно — то, что Н-штофф может быть идеальным компонентом реактивных двигателей, с невероятным КПД. Представьте себе «Катюшу», ведущую огонь из Гжатска по Берлину…

Притихшие саперы, Асмолова и Шпагин сидели полукругом в бараке-столовой, слушая капитана, который мерно прохаживался перед ними. Николаев говорил ровно, как-будто читал лекцию студентам.

— В середине войны немцы приняли решение о начале промышленного выпуска Н-штофф с тем, чтобы примененять его на Восточном Фронте. Но мы им в этом, товарищи, помешали. — Он обвел аудиторию взглядом. — А выпускали Н-штофф и проводили исследования с ним здесь…

Николаев указал пальцем себе под ноги.

— Немцы эвакуировали лабораторию и производство задолго до нашего прихода. Почти сразу же после этого Четвертое Управление получило радио от чешского Сопротивления о том, что двое пленных ученых-чехов, которые работали в лаборатории Фалькенхагена, оставили здесь дневники и рабочие журналы, спрятав ящик с ними в тайнике, где-то здесь, в подземной лаборатории. К сожалению, ничего более конкретного узнать не удалось: гестапо накрыло радиостанцию чехов во время трансляции.

Николаев сделал паузу.

— Вот поэтому сюда направили нас. Нам нужно найти материалы, потому что в них содержатся стратегически важные сведения. Такая наша задача. Я не мог раскрыть вам суть задания раньше. А теперь вот мы нашли пятый уровень, на котором, как вытанцовывается, немцы вели работы по сверхсекретному оружию возмездия. Нам нужно спешить. Я уже поставил в известность командование, меры принимаются. Для укрепления безопасности танки, присланные вчера на поддержку, остаются здесь, у форта. Через два дня из Москвы прибудет дополнительный контингент. Детали этой операции я осветить для вас пока не могу. Прошу соблюдать строжайшую секретность.

После того, как все разошлись, Шпагин подошел к капитану.

— Тот унтер, из «Эдельвейса»… Он один такой был? — Петр, не мигая, смотрел на начальника.

— Какой, Петр? — Николаев не отвел взгляда.

— Другой. Не такой, как остальные шатуны. — Лейтенант развернул стул спинкой вперед и сел на него верхом, потом качнулся на стуле несколько раз, ожидая ответа Николаева. Тот молчал, скрестив руки на груди.

Шпагин понял, что ответа не последует:

— У меня логика простая, и от вашей наверняка не отличается: никто из окруженцев не станет нападать на хорошо укрепленный форт… да еще с минометами, хим-оружием и самоходной установкой. Я имею в виду «настоящих» окруженцев, а не тех, у кого может быть свой бубновый интерес в подземелье. Но вы об этом ничего не сказали.

Шпагин понизил голос:

— Сергей Александрович, мы друг друга еще с университетских времен знаем… Кто еще может быть в курсе дела, о том, что говорилось в радиограмме чехов? Немцы? Союзники? Если вы что-то недоговариваете, это…

Лейтенант вздохнул, потом встал и направился к выходу. Уже на пороге он повернулся к капитану:

— Чем конкретно нас обстреляли? Химия… Вы не анализировали?

Николаев подошел к окну. Сумерки наползали на форт от лесной чащи. Не поворачиваясь, глухо сказал:

— Знаете, Петр, а ведь я вас не помню среди своих студентов. — И добавил после короткой паузы: — Адамсит. Или другая какая-то дрянь на основе мышьяка. Бойцы Лютенко продегазировали форт… Вы трое точно в рубашках родились, как сказал Штильман. Доза-то, похоже, была убойная, даром что ветер в другую сторону дул.

Шпагин молча вышел из барака.

*

Утром, после завтрака, Петр спустился на четвертый уровень. Николаев уже был там. О вчерашнем разговоре не вспоминали. Оба химика методично осматривали бесконечную, казалось бы, вереницу лабораторий, вспомогательных помещений, вентиляционных установок и невероятной сложности систему технологических коммуникаций, состоящую из труб всевозможного диаметра и назначения, воздуховодов, насосов, фильтров, башен перегонки, реакторов… Не зная, как конкретно выглядит ящик, что именно он хранит, они практически искали иголку в стоге сена. И все же оба надеялись на логику ученых; они ставили себя на место чехов, пытаясь хотя бы примерно определиться с частью огромного комплекса, в котором те могли спрятать материалы. Другого выбора не было.

За обедом Юлия понукала Крюкова и Малинникова, наседая на них с просьбами поскорее закончить разминирование пятого уровня. Оба сапера суеверно открещивались от девушки, обещая, что к вечеру дадут ей возможность обследовать по крайней мере начальный участок уровня, вокруг входа.

После еды наступил «мертвый час»: саперы начинали свой четырехчасовой отрезок работы. По их требованию, спецы не должны были находиться в бункере в то время, пока они работали внизу.

Врач и трое ученых собрались вместе в столовой. Разговор не клеился. Начался монотонный, осенней занудности, дождь. Брюквенное поле с мрачным скелетом сгоревшего «Штуга», развороченное гусеницами и покрытое оспинами воронок, не поднимало настроения, да и лес потерял привлекательность, нацепив дождевой маскхалат.

Стало немного веселее, когда к ним присоединились Лютенко и старлей Южаков, комвзвода танков. Южаков принес аккордеон; оказалось, он неплохо играл («для танкиста», поддел его Лютенко), и Юлия первой предложила потанцевать.

Время подошло к ужину.

Саперы, устало отдуваясь, вернулись из бункера.

— Еще смену, ну, может, две. Если подлянки не будет никакой, — сказал Крюков в ответ на немой вопрос Асмоловой.

— Петр, давай перекусим побыстрее, и… — капитан внезапно поперхнулся. Изо рта у него хлынула кровь.

Шпагин не сразу понял, что произошло.

Ему показалось, что разрыв прогремел позже, после того, как Николаев стал наваливаться на него. У капитана была пробита грудь.

Оглушенный Петр не смог удержать его, упал под тяжестью обмякшего тела.

Он пытался встать, но ноги скользили по крови на полу. Фотографически четко он видел, как Штильман с окровавленным лицом рухнул рядом с обезображенным, иссеченным осколками Малинниковым… как страшно дергался Крюков, по-неживому, конвульсивно…

— …Южаков! Южаков! — кричал Лютенко, зажимая рану на щеке. — К танкам! Немцы! Живее, помоги же, твою дивизию…

Танкист подхватил Лютенко. Сквозь дверной проем Шпагин видел, как они бежали к стенам форта; бойцы Лютенко уже занимали оборону.

— Юлия! Ты где? — Шпагин озирался, мотая головой, пытаясь вытрясти противную глушь из ушей.

Девушки не было.

Взрывы на территории форта раздавались один за другим.

Шпагин сполз по стене спиной, оставляя кровавый след, и уселся на полу. Подмога не успеет, механически подумал он. Немцы будут здесь раньше.

Пора.

Лейтенант встал и, шатаясь, направился к бункеру.

*

Звуки боя не проникали на такую глубину, лишь едва ощутимые содрогания пола под ногами говорили об интенсивности схватки на поверхности.

Шпагин повернул рубильник освещения.

Собственно, он изучил командный пункт досконально, мог бы при необходимости работать и в темноте. Он неделями практиковался в том, что намерен был сделать в следующие мгновения.

Подойдя к щиту управления, лейтенант уверенно защелкал переключателями и тумблерами, приводя в готовность соленоиды цистерн третьего уровня. Оставалось последнее — маховик открытия шлюзов. Меньше чем через минуту тонны воды хлынут с третьего уровня, затапливая всё, что находилось под ним. Н-штофф взорвется при контакте с водой, уничтожит подземелье…

Включая документацию, оставленную чехами-сопротивленцами.

— Не спеши, Петр…

Он вздрогнул и обернулся.

Тяжелый «Токарь» нелепо смотрелся в маленькой женской руке. «Тендитной», сказал бы Лютенко.

— Как ты догадалась?

Не спуская глаз с лейтенанта, Юлия кошачьим шагом переместилась от двери к основному пульту в центре КП. Теперь, если бы ей нужно было выстрелить в Шпагина, щитовая не попадала на линию огня. Умно, отметил он.

— Нельзя быть таким опрометчивым, товарищ лейтенант, — она сделала упор на слове «товарищ». — Если ты рассказываешь об окислителях, которые известны науке настоящего времени, старайся использовать сведения, известные только науке настоящего времени…

Что-то было слишком очевидным в этом ее высказывании, но Шпагин не вдавался в подробности. Время поджимало.

— Это ты о чем? — Он мысленно прикидывал: если она всадит в него пару пуль, сумеет ли он все-таки провернуть маховик хоть на два-три оборота? А что это изменит? Нелепо…

— Трифторид окиси азота будет открыт только четверть века спустя. Как видишь, я не догадалась. Я знала.

Пол дрогнул под ногами Шпагина. На этот раз он не был уверен, что от взрыва.

— Я в какой-то степени даже подчищала твои помарки… Зачем ты приволок сюда журнал? И зачем нужно было смущать беднягу Штильмана, применяя антидот, которого еще нет на вооружении РККА? — Юлия вынула из кармана разовый пакет-иглу и подбросила ее на ладони.

— Если бы не антидот, мы бы сейчас не разговаривали, — хрипло ответил Шпагин.

Девушка смято улыбнулась, словно бы он сказал нелепицу.

— То, чем нас травили, твоим антидотом не вытащишь… — Она снова нырнула в карман и достала на этот раз плоский синий кругляш, который самостоятельно и довольно шустро перебрался ей на тыльную часть ладони. — Я же сказала: подчищала помарки.

Она не наслаждалась эффектом и не проявляла участие, она полностью контролировала ситуацию. Это совсем не нравилось Шпагину.

Аффект от взрыва постепенно отпускал.

— Дело в том, что ты пока не знаешь, кто я и что я тут делаю, а вот я знаю о тебе всё, — продолжила Юлия. — Давай так: ты дашь мне пять минут, и я уверяю тебя, они у нас… у тебя… есть. Ты пока просто постоишь, а я покажу тебе расклад, которого ты не знаешь. Идет?

Как-будто у меня есть выбор, зло подумал Шпагин. Немигающий зрачок ствола «ТТ» здорово помогал в принятии решения.

Он кивнул головой. Юлия села за пульт, опершись магазином пистолета на стол.

— Тяжелая штука… — пожаловалась она. — Я буду говорить, а ты считай себя в полном праве перебивать и поправлять меня, если я ошибаюсь. Согласен? Значит, так. Ты действительно Петр Шпагин, и по должности ты в самом деле лейтенант, но служишь ты в Межвременной Службе Химбезопасности и находишься здесь для того, чтобы помешать тем… наверху… захватить материалы чехов-подпольщиков. Пока все верно?

Шпагин кивнул, сделав при этом едва заметный шаг вперед.

— Ц-ц-ц, лейтенант, не надо горячиться… – ствол пистолета качнулся, указывая Шпагину на прежнее место. — Поскольку ты не смог найти материалы, а «те наверху» наседают, и есть определенный шанс, что они прорвутся и завладеют документами, ты, судя по всему, решил перейти к плану «Б», так? То есть залить всё к хренам, в надежде, что оставшийся Н-штофф уничтожит документы?

Петр снова кивнул. Против логики не попрешь.

— А если я тебе скажу, что я не могу, не имею права позволить тебе уничтожить эти материалы? — Девушка пристально взглянула на Шпагина.

— Я об этом как-то сразу догадался, — Шпагин кивнул на пистолет в руке Юлии.

— Правильно мыслим, лейтенант! Теперь только осталось сообразить, почему я должна тебе помешать. Но вот тут, клянусь, логика у тебя заканчвается… — Впервые с момента появления она улыбнулась, по-доброму — так, что Шпагин внезапно сконфузился.

— А дело в том, Петр, что материалы, оставленные сопротивленцами, не имют отношения к Н-штофф, и спрятаны они не на четвертом уровне, а на пятом… То есть, по логике, в этот момент ты должен догадаться, что и ты, и «те наверху» ошибаются, и весь сыр-бор лишен всякого смысла… с одним исключением.

Она подалась вперед.

— Если материалы не будут уничтожены сегодня, их найдут примерно через сто лет. Их содержание бесценно, оно позволит человечеству не только решить энергетическую проблему, но и открыть путь в космос. Такой вот тебе простецкий груз выбора, лейтенант. Или ты топишь всё, или у тебя есть шанс стать… гм… Детали я опускаю. «Те наверху», как их там… Кауфманн и Реннер… впрочем, теперь только Кауфманн, Реннер был убит при первой атаке…

Шпагин вспомнил унтера в егерской форме. Юлия продолжала:

— Он видит все таким, каким видишь ты. Вы ошибаетесь. Оба. Можешь — пока — поверить мне на слово. Я пришла из мест, куда более отдаленных от тебя, чем ты — от всего этого, — она обвела помещение жестом. — И, следовательно, как ты можешь догадаться, знаю и о тебе, и о них, и о том, как всё здесь пойдет дальше. Вот тебе и вся диспозиция.

Что-то не укладывалось в систему ее логики. Какой-то финт…

Стоп. Если он не затопит подземелье, то у нее не будет резона появиться здесь, потому что документы уцелеют. С другой стороны, если материалы попадут в руки Кауфманна, то, если верить Юлии, он получит куда более мощное оружие, чем Н-штофф. Тогда возникает вопрос: если он ничего не сделает сейчас, но Кауфманну кто-то помешает уже после того, как он завладеет документами — что тогда?

Трудно сосредоточиться.

— Ты на свои знания о петле времени не здорово полагайся, — она словно продолжила его рассуждения. Шпагин хотел было сказать, что знаний у него не так много, как хотелось бы, но промолчал. — Если исходить из традиционной теории, то да: если бы ты не затопил, то я бы не появилась и так далее. Но теория перемещений во времени ушла немного дальше там, откуда я. Парадокс Брунелла — ты же незнаком с таким?

Шпагин отрицательно мотнул головой. В самом деле, что ли, она читает мысли?

— Вот тебе примитивная аналогия: ты срезаешь одну ветку дерева из двух, на развилке. По традиционной теории, поток времени идет по оставшейся ветке. Будут изменения или нет, в каком масштабе — неважно. Ты отсек развитие событий по второй вариативной ветке. Но Брунелл показал, что почти сразу же после этого на оставшейся ветке образуется новое разветвление, одна из веток которого может вернуть развитие событий практически в то же русло, от которого ты вроде бы уже избавился.

Она вздохнула.

— Штука в том, что и вторая, вроде бы как «правильная», ветка уже не будет такой же, на которую ты поставил. Понимаешь?

Шпагин неопределенно кивнул гловой.

— Ну вот тебе тогда пример с твоим «отсечением ветки». Из создавшейся вилки — или материалы попадают в руки Кауфманна, или нет — ты выбираешь затопление бункера. По твоей теории, это событие приведет к разрешению проблемы возникновения мощного орудия террора в вашей действительности. Но на деле сразу же после того, как ты затопишь подземелье, может случиться всё, что угодно, ну, например, взрыв Н-штоффа при контакте с водой не приведет к непременному уничтожению пятого уровня и материалов в нем, и Кауфманн завладеет ими через год-другой…

— А твоя роль к чему сводится? — вдруг спросил Шпагин.

Она, похоже, не ожидала такой прыти.

— Молодца, товарищ лейтенант… Моя роль, Петр, сводится к тому, что янахожу вилки, исследую их и, если требуется, отсекаю критические ветки, чтобы избежать парадокса. Ну, скажем, не я одна. Моя организация. Если тебе так будет проще, можешь называть нас садовниками времени…

Она снова улыбнулась, на этот раз широко, от души.

— Если мы достигли понимания, я покажу тебе кое-что стоящее. Согласен?

Шпагин медленно сделал два шага в сторону от щита управления.

*

Бой практически закончился.

Автоматные очереди становились реже. Дважды оглушительно бухнул ИС, потом послышалось шипение и сразу же за ним — глухой разрыв фаустпатрона под броней.

Пока они пробрались к редуту, все стихло. Эхо разносило во влажном воздухе лающие команды на немецком. В занимающемся рассвете Шпагин насчитал больше десятка горевших танков. Вся пятерка «тэшек» была в их числе… Он стиснул зубы.

— Стой за мной! — голос девушки был настолько властен, что Шпагин подчинился без возражений.

Она сделала три быстрых шага к краю насыпи и подбросила в воздух небольшой блестящий шар, который самостоятельно поднялся выше, до уровня макушек самых высоких елей на краю леса. Секундой позже шар разлетелся на мириады мельчайших осколков; те словно повисли в воздухе, постепенно образуя нечто наподобие слоев, как-будто обозначая поверхность сфер, расположенных, словно матрешки, одна в другой. Сферы разрастались, причем осколки начали вращаться, скользить по их поверхности, все быстрее и быстрее… Сфер было несколько, шесть или семь, а может и больше, — поверхности их переливались и блестели, но оставались полупрозрачными.

Шпагин словно прикипел к земле.

Девушка повела рукой, и центр «матрешки» переместился в форт, ко входу в бункер. Теперь блестящие поверхности стали полусферами.

Новый взмах руки вызвал невероятное.

Первыми взлетели в воздух подбитые танки; они скользили по поверхностям полусфер, поднимаясь все выше и одновременно распадаясь, расползаясь на составные части, будто невидимые механики споро разбирали их, настолько быстро, что когда машины достигли верха сфер, узнать танк в хаосе крутящихся частей и деталей было невозможно. Вращение убыстрялось, и вскоре каждый танк превратился в серо-черный вихрь.

Вихри стали исчезать один за другим, с протяжно-воющими, натужными звуками. Сминались, схлопывались, как огромные газетные комки, и попросту растворялись в воздухе…

Мгновением позже танков как и не было.

Завороженный грандиозным зрелищем, Шпагин глядел на то, как поднялись кверху подбитый «Штуг», потом бронетранспортер, потом машины, мотоциклетки, пулеметы…

Когда межсферное пространство начало втягивать людей, живых и мертвых, затем землю, вывернутую разрывами, и даже стреляные гильзы и прочую мелочь, Шпагин понял: идет гигантская чистка.

Он попытался было сказать что-то Юлии, но, увидев ее сосредоточенное лицо, без кровинки, с закрытыми глазами, не стал.

Садовник времени работал.

Когда все закончилось, внутренняя сфера начала вспухать, разрастаясь, и бункер стал по частям подниматься вверх вслед за ней. Ошеломленный Шпагин видел, как в воздух вздымались тоннели и лаборатории, хранилища и казематы — гигантский трехмерный разрез всего объекта парил теперь над землей на высоте десятков метров…

Юлия вздрогнула, потянулась рукой к чему-то в бункере — и большой деревянный ящик с трафаретными орлами на боках выплыл из сердцевины последнего, пятого, уровня. После резкого движения рук девушки весь бункер рухнул на прежнее место, лишь ящик остался висеть в воздухе.

Шпагин инстинктивно закрыл глаза… Но звука падения тонн бетона, грунта и другой начинки подземелья не последовало.

Все вернулось на место, вернулось в том же порядке, как и прежде.

Ящик исчез.

Полушария снова превратились в сферы, которые в считаные секунды свернулись обратно в тот самый небольшой блестящий шар.

Девушка подняла руку. Шар послушно опустился ей на ладонь.

Шпагин обвел взглядом форт, поле за ним, лес… Все изменилось, и ничто не изменилось — все вернулось в ту самую точку, с которой должна начаться развилка времени.

Ему даже почудился крик Караваева: «Ма-а-а-аанька-а-а-а-а!»

*

Лесная дорога долго петляла между вековыми елями, пока вывела их на шоссе.

— Мне туда, — Юлия махнула рукой в сторону Берлина. Траспорт в том направлении двигался без остановок.

— А как ты… В общем, как ты возвращаешься? – спросил Шпагин и сразу же понял, что задал риторический вопрос.

— Какая разница, товарищ лейтенант Шпагин? — она блеснула лазурью глаз. — «Как-нибудь, когда-нибудь», — спела Юлия строчку из популярной песни тех дней. — Ты сам-то как — в порядке?

— Я-то? Да тоже, «на честном слове и на одном крыле…», — ответил он. — Забавно, похоже, у Кауфманна и Реннера аппарат был допотопный — они не могли металл на себе перемещать, пластик и ткань только. Терминаторы хреновы.

— Это кто такие — терминаторы? — непонимающе спросила девушка.

— Неважно. Слушай… — Он замялся, но все же спросил:

— Николаев, он… В Москве сейчас?

Юлия напряглась.

— Да. Петр, ты не станешь делать глупости?

— В каком смысле? А-а… нет, не беспокойся. Он не должен, и не будет… — Шпагин осторожно взял ее за руку. — Знаешь, если все наши теперь живы… Если вы можете… Я подумал: почему вы не срезаете… Войны?

Она кивнула, не отнимая своей руки.

— Все правильно. Я ждала этого. Если следовать аналогии, то ветки войн слишком мощные для нас. Мы все еще опасаемся того, что у дракона вместо одной срубленной головы вырастут две новые. Но мы работаем над этим. Можешь быть уверен.

Она улыбнулась:

— Может, как-нибудь и пересечемся снова, лейтенант. А у азота валентность в трифториде его окиси — пять…