Чёртов постмодернизм

Энди Уорхол

 

Геннадий Григорьевич коснулся последнего контакта лучом квантовой отвёртки и поднялся на ноги. Он прошёл мимо рядов пластмассовых стоек, в которых покоились нейроны электронного мозга, поднялся к пульту и с гордостью взглянул сверху вниз на дело своих рук.

— Я нарекаю тебя Оракулом, — воскликнул Геннадий Григорьевич и его голос эхом разнёсся по машинному залу. — Оракулом… м-м…

Гениальный учёный прикинул номер прототипа и закончил:

— Оракулом-42.

Геннадий Григорьевич раскатисто рассмеялся и пошёл вниз по ступенькам, потирая ручки.

— Он должен увидеть дело моих рук. Он у меня получит сейчас! Мерзкий скептик. Клапауций неверующий… Фома!

У стены лаборатории стояла телефонная будка, почему-то синего цвета. Геннадий Григорьевич взглянул на неё удивлённо. «Кто её сюда поставил?» — подумал он, открывая дверь. Однако особо раздумывать желания не было — руки дрожали от нетерпения. Он набрал номер, один раз ошибившись.

— Алло? — сказал Геннадий Григорьевич. — Можете дать, пожалуйста, Гудвина Виктора Павловича?

Он помолчал, разглядывая выцарапанные над телефоном надписи на русском языке («Даже здесь есть» — отметил про себя Геннадий Григорьевич).

— Павел? — Геннадий Григорьевич помолчал. — Да. Можешь приходить. Сейчас посмотрим, кто из нас учёный, ты, старый дурак!

Он вышел из кабинки, хлопнув дверью. Поднялся к пульту.

В ожидании оппонента Геннадий Григорьевич расхаживал перед пультом из стороны в сторону, напоминая чем-то мячик для игры в пинг-понг.

Через пятнадцать минут внизу послышались шаги и в зал вошёл Гудвин.

— Ага! — воскликнул Геннадий Григорьевич. — Вот и ты!

— Ну что, долепил своего Франкэйнштейна?

— Приди и посмотри сам!

Гудвин Виктор Павлович поднялся и встал в свете лампы над пультом.

— И что умеют эти ящики с металлолом, кроме как быть ящиками с металлолом? — спросил он, глядя вниз.

— То, что я клялся сделать пятнадцать лет назад! — воскликнул Геннадий Григорьевич и его голос эхом разнёсся по машинному залу. — Оракул-42 способен отвечать на любой вопрос!

На заросшем лице критика антинауки возникла знаменитая Ухмылка, от которой замирали торсионные поля в радиусе полупарсека и закрывались двери в лето, а так же в зиму, весну и осень.

— Враг мой, что ты смеёшься?! — Воскликнул Геннадий Григорьевич зловеще.

Враг его объяснил:

— Чтобы верно поставить вопрос…

— Нет! — резко ответил Геннадий Григорьевич. — Он способен отвечать на любой вопрос. Точка.

Геннадий Григорьевич подошёл к пульту. Он нажал ботинком на Большую Красную Педаль, спрятанную в полу.

Замерцали огоньки. На клеммах выросли синие деревца коронарных разрядов. Оракул-42 мигнул красным глазом, и произнёс: «Раз, два, три, четыре, пять». Помолчал, и добавил бархатным голосом: «Приветствие».

— Задавай вопрос, Админ, — продолжил он.

— Можно уже, да? — спросил Гудвин Виктор Павлович.

Геннадий Григорьевич величественно кивнул:

— Соизволь. Обращайся к нему Оракул-42.

— Хорошо, — Гудвин глянул в красный глаз компьютера, — начнём с простого. Оракул-42, что у меня в кармане?

Оракул-42 ответил не раздумывая:

— Первое. Пачка сигарет «Прима», забытый запах родины с возможностью выиграть скидку и восхитительную чашку. Второе. Пачка сигарет другого производителя, приводящих к раку в два раза быстрее. Третье. Кисть руки, пальцы которой сложены в жест, называемый в словаре Даля издания 1929 года кукишем.

Гудвин Виктор Павлович удивлённо поднял брови и покачал головой:

— Неплохо, — сказал он.

— А то! — Геннадий Григорьевич покивал.

— Ты подсказываешь ему! Отвернись. Оракул-42! — крикнул Гудвин Виктор Павлович, — Ведро ты безмозглое, можешь ты придумать такой корректный вопрос, на который сам же не сможешь ответить?

Компьютер ответил не задумываясь:

— В твоём вопросе скрыт парадокс. Я не собираюсь на него отвечать, жалкое белковое создание.

— Как ты меня назвал, подлый ящик с транзисторами?! —возмутилсяГудвин Виктор Павлович.

Геннадий Григорьевич дёрнул его за рукав и предупредил:

— Лучше его не зли. У него первых закон иногда барахлит.

Гудвин пожевал губами и нехотя кивнул.

— Оракул-42, — крикнул он, — ещё вопрос. А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало, что осталось на трубе?

— Осталась твоя последняя буква И.

— Признай просто – ты был не прав, — сказал Геннадий Григорьевич, кладя руку на плечо оппоненту. — Я всё-таки гениальный учёный.

— Ты обманщик! — крикнул Гудвин Виктор Павлович. – Подлый обманщик! Не может быть!

Он глянул на пульт с ненавистью:

— Оракул-42, отвечай немедленно, в чём смысл жизни!

Компьютер молчал в ответ.

— Не знаешь, да?

— Знаю, активная протоплазма, — произнёс компьютер, — но не хочу тебя расстраивать.

— Это ещё что такое, а? — спросил Гудвин, победно взглянув на Геннадия Григорьевича. На его лице начала проступать Ухмылка. — Оракул-42, что ты имеешь в виду?

— Во многом знании много скорби, — заметил компьютер.

— Ничего, стерпим, — ухмыльнулся Гудвин Виктор Павлович.

— Как хотите, — компьютер помолчал. — Смысл вашего и моего существования заключается в том, чтобы реализовался сюжет рассказа.

Повисла тишина, похожая на лезвие гильотины. Учёные переглянулись. Я забегал пальцами по клавиатуре, набирая дальнейший текст.

Конечно, непристойность со стороны компьютера никак не входила в изначальные планы, но что поделаешь, если он может ответить на любой вопрос.

— Что несёт этот твой ответчик? — спросил Гудвин Виктор Павлович.

— А ты подумай, — сказал компьютер. — Не задумывался над своими инициалами? Ты ведь герой второго плана.

— Чего-о? Это ещё почему?

Компьютер молчал.

— Оракул-42, это почему ещё? — спросил Геннадий Григорьевич.

— Так было задумано в начале, — ответил Оракул-42. – Но автор элементарно не разбирается в композиции. Ты являешься более активным персонажем и…

Что-то закоротило в контактах компьютера. Полегче на поворотах. Я тут автор, нечего меня унижать.

— Что за бред! — Гудвин Виктор Павлович рассмеялся. — Это шутка такая, да? Если мы герои рассказа…

Гудвин Виктор Павлович исчез. Надоел он мне. Да и текст надо элементарно заканчивать.

— Оракул-42, что случилось?! — закричал Геннадий Григорьевич и его голос эхом разнёсся по машинному залу.

— Какая разница. Текст кончается, и ты на это повлиять не можешь, – ответил компьютер. — Я бы на твоём месте не особо суетился. Это лишняя трата сил.

Геннадий Григорьевич забегал по залу, воздевая руки к небу. Бедолага, он действительно думал, что живёт ради великой цели. Нет, не буду злорадствовать. Кто знает, вдруг затянувшийся роман о человечестве тоже близок к окончанию, и мне придётся тогда оказаться на месте Геннадия Григорьевича.

Пять тысяч буков с пробелами давно прошли.

Пора.

Развязка. Полыхнуло. В центральных секциях компьютера начался пожар. Пол треснул. Расталкивая горящие обломки, из-под земли пополз вулкан.

Потухший. С плоским кратером.

Геннадий Григорьевич оглянулся, вытаращив глаза. Он хотел крикнуть: «Будь милостив ко мне, мой автор!» – но вышло совсем другое:

— Чёртов, чёртов постмодернизм!

По склону вулкана тихо ползла улитка.

Вулкан назывался Фудзи.