Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 10(36), 2022.

Анна Полонская

Пишут, что песни горбатых китов могут распространяться на 14 тыс. км. Это действительно так? Я где-то читала, что в океане есть особые слои, по которым звук может распространяться очень далеко. Но неужели настолько? Это ведь получается — через весь океан! Тогда, наверно, эти песни и предназначены для того, чтобы китовые стада по разные стороны океана могли держать между собой связь?

От редакции

Может, китам и не помешала бы такая трансатлантическая связь (хотя непонятно, зачем она им: как-то координировать действия столь отдаленные стада точно не смогут), но она физически невозможна. Слои воды с относительно более высокой звукопроводностью действительно существуют (и, видимо, могут использоваться некоторыми китообразными, не обязательно лишь горбатыми китами), однако вы правильно усомнились, что звук по ним может распространяться настолько далеко.

Очевидно, вам встретились какие-то «перепевы» (не китовые) публикации работы исследователей, которые в 2016—2018 годах следили за новыми песнями, появляющимися в популяции горбачей у берегов Полинезии, а через несколько лет зафиксировали самые модные и успешные из них близ побережья Южной Америки. Да, песни китов (сложные, как джаз) регулярно обновляются, кроме того, в них содержатся довольно большие элементы, которые, если можно так сказать, входят в моду: и у отдельных животных, и у стад. Вот эти-то созвучия (обычно не песни целиком, но их ключевые мотивы) могут, возникнув в какой-то отдаленной популяции, путем «культурного обмена» перенестись на многие тысячи километров от места их первоначального появления. Но передача их происходит, так сказать, из уст в уста: при встрече китовых стад. Тут даже не обязателен прямой контакт как таковой: киты слышат друг друга на расстоянии многих десятков и даже сотен километров (до 500)… но все же не тысяч.

Изменчивые, «авторские» элементы встречаются и в птичьих песнях, причем они тоже могут быть подхвачены своеобразной модой и довольно быстро пройти (не в неизменном, но в достаточно узнаваемом виде) огромные расстояния. Наш вид в этом смысле тоже не исключение: песня «Yellow Submarine» за считанные дни охватила такое пространство, которое никакому киту и не снилось, а вскоре и по всему земному шару стала известна. Но совсем не потому, что все, кто ее подхватывал, лично присутствовали на звукозаписи или даже купили пластинку.

Алексей Кошелев

Я, конечно, знаю объяснение Успенского о том, откуда он взял слово «Чебурашка»: дескать, в гостях у его друзей маленькая девочка постоянно путалась в огромной шубе, падала, и, когда это повторилось очередной раз, ее отец воскликнул: «Ой, опять чебурахнулась!» — и объяснил Успенскому, что «чебурахнуться» — это значит «упасть». Но был ли такой разговор, не розыгрыш ли это со стороны детского писателя, не мистификация ли? Мне кажется, у этого слова должно быть иное происхождение, причем более грозное. В какой-то былине об Алеше Поповиче и Тугарине мне попалось упоминание о богатырском оружии, налитом «свинцом чебурацким», а в комментариях было сказано, что «чебурак» — тяжелая гиря на бурлацкой лямке. По-моему, тянуть груз такая гиря никак не помогает, а вот отбиваться от разбойников — очень даже!

От редакции

«Шелепуга подорожная» (в разных вариантах это может быть или посох с тяжелым набалдашником, или вариант кистеня, у которого ударный набалдашник, и в самом деле часто налитый свинцом, соединен с посошным древком толстым ременным плетением) со «свинцом чебурацким» встречается в самой первой публикации былины «Алеша Попович и Змей Тугарин» — в знаменитом сборнике Кирши Данилова. Примечаний в нем еще нет, но вот в последующих изданиях былин они появляются.

Конечно, на конце тягловой лямки гире не место: комментатор, видимо, невнимательно процитировал Даля или Фасмера. Речь идет о грузе на совсем другой бурлацкой веревке, служащей причальным концом: ее швыряли с судна на вбитую в берег сваю (за счет утяжелителя-«чебурака» бросок получался взахлест) или с берега швыряли на борт судна, чтобы там этот трос могли принять, а затем подтягивали баржу к месту причаливания.

При падении на деревянную палубу такой чебурак, или чебурах (обычно — деревянный шар со вбитой в него для веса свинцовой клепкой), конечно, издавал грохот. Отсюда волжское и сибирское значение «чебурахнуть» — бросить с грохотом.

Как оружие при встрече с разбойниками (бурлак — профессия не самая мирная, он чем-то сродни ковбою) такой трос с чебурахом тоже использовался. Известна и татарская по происхождению (вообще тюркские корни «чебураха» не заметить трудно) плеть «чебырка» с ударным шариком на конце: это тоже фактически кистень, пусть не «боевой цеп», как шелепуга, а «боевой бич».

В этом случае грохот был совсем другой: хруст проломленного черепа…

Вряд ли маленькая девочка в большой шубе падала с таким звуком, который вызывает вышеописанные ассоциации. Но у шара-чебураха были и иные предназначения. Он использовался как балансир или перевес; кроме того, поскольку свинец в деревянном шаре обычно был сосредоточен ближе к одной стороне, чебурах мог служить основой игрушки-неваляшки, она же «ванька-встанька».

Скорее всего, именно это сравнение имел в виду отец падавшей и встававшей девочки — возможно, волжанин или сибиряк…

Ю. М.

С интересом читаю криптозоологические статьи в «Горизонте», но вот в этой статье: «Криптиды Крыма? Змеи гигантские (?), змеи морские (?) — и прочие» меня удивил редакторский гиперскептицизм. В принципе, отбрасывая неподходящие детали как «байки», всегда можно натянуть полоза на анаконду или наоборот, но корректно ли это? Сосать кровь змея не может, но может ее пить из ран (воду же пьет).

От редакции

Мы оцениваем как «байку» не ВСЯКУЮ «неудобную» деталь, а лишь те, которые на это напрашиваются. Скажем, ясно проступает стремление молодого пастуха осерьезнить, облагородить свой подвиг — что приводит к естественному стремлению его увеличить грозившую ему опасность. В результате, во-первых, растут размеры и повышается агрессивность убитых им змей, а во-вторых, он предпринимает действия, в результате которых их оказывается нельзя измерить. Ну и, соответственно, у населения уезда по определению имеется стимул преувеличить свои бедствия — из-за чего пара змей общим весом считанные десятки килограмм (и требующая для прокормления немногие килограммы в месяц) превращается в «угрозу овцеводству» регионального масштаба.

Воду змеи пьют мало и редко, а кровь из ран струится плохо (или вытекает так, что ее не очень-то уловишь — во всяком случае, змеиной пастью, — или, наоборот, быстро сворачивается). А наносить раны для кровопотери змеям нечем: ни у одной, современной или ископаемой, не выработалось соответствующих зубов — наоборот, вектор эволюции прямо противоположен и направлен на заглатывание добычи целиком. Опять-таки ни у одной, современной или ископаемой, змеи не выработалась «кровососущая» пасть и глотка. То есть такое объяснение требовало бы эволюционного чуда, более нигде не зафиксированного. А ведь, даже если рассказ о змеях, пьющих овечью кровь, не отметать с ходу, ему существует очень простое объяснение: такое развитие у местных жителей получила широко известная легенда о том, что змеи якобы сосут молоко у коз и коров. Биологически это нонсенс, но он имеет визуальное объяснение: когда человек, наткнувшись на змею рядом со своей скотинкой, перерубает или перешибает ее пополам, из нее, кроме крови, вытекает густой молочно-белый желудочный сок.