Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 9(59), 2024.

Михаил Сергеевич Литвяков, 1938 г. р., режиссер Санкт-Петербургской студии документальных фильмов, рассказал о своей встрече с неизвестным животным на полуострове Таймыр.

После окончания техникума он в 1957 году работал в геофизической экспедиции на этом полуострове. Основная база экспедиции находилась при впадении реки Котуй в реку Хатанга. Это была Котуйская экспедиция Ленинградского НИИ геологии Арктики.

Наблюдение произошло в конце сентября или первых числах октября 1957 года. В тот день группа геофизиков исследовала район на недалеком расстоянии от основной базы в направлении на северо-запад. Участники маршрута двигались на некотором удалении друг от друга, но в пределах прямой видимости.

Неожиданно Михаил Литвяков увидел на расстоянии 1,5 м от себя среди крупных камней необычное существо размером с небольшую собаку — ростом 35—40 см. Оно смотрело на человека. Существо имело широкую крепкую грудь, его передние ноги были широко расставлены. Задние толстые ноги были не очень высоки, но живот существа не касался земли. Толстая хвостовая часть представлялась продолжением туловища, она заканчивалась тупым обрубком в 10—15 см за ногами.

Голова, похожая по форме то ли на голову черепахи, то ли варана, выходила как бы из-под кожистого навеса на спине.

Особенность, поразившая Михаила Литвякова в этом животном, была в том, что вся кожа на его спине была покрыта выпуклыми щитками большого размера. Он потом сравнивал это с покрытием броненосца.

От изумления Литвяков застыл на месте. Хотя у него было и ружье, и фотоаппарат, он не воспользовался ими. Существо развернулось, стало удаляться от человека и быстро скрылось среди камней. При движении оно изворачивалось туловищем, напоминая передвигающегося варана.

Только после этого Михаил Литвяков смог закричать, чтобы позвать товарищей. Совместные поиски существа закончились без результата.

Записал Михаил Трахтенгерц
10 ноября 2007 г. в Санкт-Петербурге
Материал предоставлен сайтом «Аламас»

От редакции

Есть криптиды, зафиксированные наблюдения которых исчисляются тысячами — и эти данные позволяют выстраивать обоснованные предположения об их экологической нише, поведении, размножении, таксономическом статусе. Но природа далеко не всегда столь щедра: время от времени приходится иметь дело с единичными, «точечными» описаниями, исходящими только от одного наблюдателя.

В подобных случаях, особенно когда речь идет о встрече с каким-то очень странным существом, криптозоологи, как правило, предпочитают воздерживаться от выводов. Тем более не делают таких выводов представители большой науки, в поле зрения которых сведения о «нестандартном криптиде» просто не попадают.

Перед нами именно такой случай: встреча с «черепаховараном Михаила Литвякова», хотя сведения о ней выложены на сайте «Аламас» вот уже семнадцать лет, до сих остается практически неизвестной даже криптозоологической общественности — так что нечего сетовать на отсутствие внимание со стороны герпетологов и палеонтологов. Между тем любопытные выводы можно сделать сразу, при первом же внимательном анализе.

Прежде всего согласимся с условностью графической реконструкции, отталкивавшейся от образа именно варана (наиболее «напрашивавшегося», когда речь идет о крупных вроде бы ящерицах) и черепахи (тоже наиболее «напрашивавшегося», когда речь идет о вроде бы рептилии, покрытой панцирем). Ни М. Трахтенгерц, ни М. Литвяков не были специалистами по рептилиям или амфибиям, да и встреча произошла за полвека до того, как был выполнен рисунок. Поэтому, хотя пожилой геолог и «завизировал» попытку криптозоолога изобразить видимый им объект, ряд деталей при этом неизбежно ускользает.

Среди описанных особенностей отметим высоту от земли 35—40 см (довольно много для современных рептилий и совсем уж запредельно для любой нынешней амфибии), толстый короткий хвост-«обрубок», широко расставленные крепкие лапы. Лапы эти позволяют передвигаться так, что живот не касается земли: локомоция, нередкая для рептилий, но для современных амфибий очень трудная (хотя в некоторых случаях возможная на короткой дистанции — о которой, собственно, и идет речь); как с этим обстояло дело у древних амфибий, вскоре скажем. Голова, «похожая по форме то ли на голову черепахи, то ли варана» (между которыми на самом деле совсем мало сходства, но мы не вправе требовать подобных знаний от молодого геолога 50-х годов), позволяет разве что исключить млекопитающих, которых и все остальные детали исключают.

Конечно, главной деталью является спинной панцирь: возможно, кожистый или покрытый кожей, но при этом остаются различимы выпуклые щитки, составляющие его основу. Видимо, край его как бы навесом покрывает основание головы (что заставляет предположить отсутствие выраженной шеи, которая как раз у варанов довольно длинна), однако сама эта броня гораздо менее полна, чем у черепахи или даже броненосца, раз уж панцирь не мешал существу при движении «изворачиваться туловищем», напоминая передвигающегося варана. Трудно сказать, насколько Литвякову была знакома локомоция варанов, но какие-то изгибы туловища, надо полагать, имели место.

Прежде чем попытаться дать определение, отметим, что встреча произошла близ впадения реки Котуй в реку Хатанга, то есть далеко за полярным кругом. Там уже не сработают те механизмы гибернации, наличие которых мы могли подозревать у крокодилообразных криптидов в статье «Северные аллигаторы», а также те, наличие которых палеонтологи подозревают у ряда «заполярных» динозавров (в основном обитателей южного, а не северного Заполярья, см. ниже). Значит, пережидать полярные зимы придется каким-то другим способом.

Какие современные рептилии и амфибии выживают в этих условиях?

Из пресмыкающихся за полярный круг — не далеко, а немножко, но все-таки в зону вечной мерзлоты! — удалось проникнуть только маленькой (это важно) живородящей ящерице Zootoca vivipara.

Зимует она на глубине 5—10 см от поверхности почвы — в грунтовых норках, в естественных расщелинах, в тундровой дерновине, иногда под корнями деревьев: ведь все-таки северная окраина ее ареала приурочена скорее к лесотундре, чем к тундре. Перед зимним оцепенением ее кровь и ткани насыщаются глюкозой, играющей роль криопротектора. Это позволяет выдерживать температуры до минус 10 градусов: для глубокого Заполярья маловато, но в местах обитания Zootoca vivipara под слоем прикрытого глубоким снегом грунта мороз обычно не достигает бóльших величин.

По меркам рептилий это рекордная холодоустойчивость, однако она явно не годится для Таймыра — особенно когда речь идет о достаточно крупном животном «размером с небольшую (скорее все-таки среднюю) собаку» и весом не в граммы, а как минимум во многие килограммы, если не свыше пуда.

Гораздо бóльшую холодоустойчивость демонстрируют заполярные амфибии. Речь идет о четырех видах лягушек: травяной, остромордой, лесной и сибирской, а также одном представителе хвостатых земноводных — сибирском углозубе.

Начнем именно с него, рекордсмена даже среди амфибий, обитающего вплоть до указанных широт (вдоль всей реки Хатанга), а местами и до Ледовитого океана.

Сибирский углозуб Salamandrella keyserlingii в воде только размножается, обитает в основном на суше, точнее во влажном тундровом мху неподалеку от водоемов. Зимует там же, зарываясь в эту подстилку и в верхние слои почвы, буквально вмерзая в нее. Иногда сквозь трещины попадает непосредственно в слои вечной мерзлоты, где может выдержать в замороженном состоянии многие десятилетия, возможно, даже века — хотя все же не тысячи лет, пускай пресса, отождествляя возраст таких «попаданцев» с датировкой самой вечной мерзлоты, иногда разражается статьями об оживших после оттаивания «современниках мамонтов». Криопротектором служит не глюкоза, а глицерин, благодаря которому внутренние органы и кровь не замерзают, хотя в полостях тела и даже между мышцами образуются ледовые прослойки.

Этот путь явно невозможен для сколько-нибудь более крупных животных, потому что проблема размеров проявляется уже на уровне углозуба: молодняк во время своей первой зимовки выдерживает замораживание до минус 55, причем смертность составляет всего 20%, а вот матерые взрослые особи (обычно немногим более 10 см длиной) — «только» до минус 50, и смертность при этом втрое выше.

Два из четырех видов полярных лягушек тоже зимуют со «вмерзанием». Это остромордая лягушка Rana arvalis (криопротекторы — глюкоза и глицерин) и неродственная ей североамериканская лесная лягушка Lithobates sylvaticus (криопротекторы — глюкоза и мочевина). Впрочем, есть еще ряд лягушек, не полярных, но обитающих в местах с холодными зимами и потому способных промерзать практически до стекловидности: всех перещеголяла восточносибирская популяция дальневосточной квакши Dryophytes japonicus, выдерживающая до… минус 35 (криопротектор — глицерин)!

Все они тоже совсем невелики. Иначе никакой криопротектор не поможет…

Оставшиеся двое земноводных полярников зимуют под водой без контакта с воздухом. Сибирская лягушка Rana amurensis — в норах на дне незамерзающих водоемов, в том числе и тех, которые очень бедны кислородом (это даже более сложная адаптация, чем связанные с промерзанием: подвиг сибирской лягушки не смогла повторить никакая другая амфибия!). А травяная лягушка Rana temporaria, наоборот, проводит зиму в богатых кислородом водоёмах, в том числе и покрывающихся льдом на несколько месяцев.

Этот последний вариант, видимо, оптимален и в наименьшей степени ограничен размерами (сейчас скажем, почему); годится он и для описываемой местности, раз уж рядом две реки с приличным течением. Но так перезимовать могут только животные, обладающие кожным дыханием, то есть амфибии, а не рептилии…

И тут мы подходим к самому интересному.

Последний представитель гигантских амфибий, кулазух Koolasuchus cleelandi, пережил большинство своих сородичей на десятки миллионов лет, а кое-кого и на сотни: многие представители группы темноспондильных (то есть «расчлененнопозвонковых»), в которую входил и он, исчезают еще в карбоне, другие — в перми, некоторые в триасе, до конца которого совсем мало кто добрался… лишь считанные виды дотянули до юры… а кулазух сумел сохраниться даже в меловом периоде! Между прочим, это делает его палеокриптидом: не будь в 90-х годах прошлого века обнаружены останки — никто из палеонтологов не предположил бы столь длительного существования «живого ископаемого».

Жил он в Австралии, уже тогда изолятной, и не имел конкуренции со стороны других водных хищников (впрочем, некоторые темноспондильные амфибии умудрялись как-то сосуществовать с гораздо более продвинутыми крокодилами, а трематозавриды, триасовые девятиметровые гиганты, — даже с ихтиозаврами, причем в море!). Но раннемеловая Австралия располагалась за Южным полярным кругом. Зимние морозы там были куда слабей нынешних таймырских, так что австралийские динозавры (в основном уже теплокровные и обзаведшиеся перьями) даже не обязательно впадали в спячку. Однако полярная ночь есть полярная ночь: водоемы на полгода покрывались сплошным льдом. По-видимому, кулазухам приходилось проводить эти месяцы в анабиозе: не замерзая в ледышку (у трехметрового существа весом в полтонны нет шансов выйти из такой заморозки живым), а пользуясь кожным дыханием в подводном, подледном режиме. Как травяные (и многие другие, не полярные) лягушки.

Кулазух был водным хищником, на сушу он, скорее всего, почти не выбирался. Это не «варан в панцире черепахи», а скорее «жаба с телом (и зубами) крокодила». Но темноспондильные амфибии чрезвычайно разнообразны, имелись среди них хищники и полуназемные, и преимущественно наземные. Их рост в холке (если это понятие применимо для амфибий) был то как у мелкой собаки, то даже как у крупной; плотное туловище посажено на крепкие широко расставленные лапы, позволяющие не волочить живот по земле; хвост — массивный и короткий… впрочем, у хищника он мог дополнительно укоротиться в ходе разного рода прижизненных перипетий, так что формулировка «обрубок» имеет шанс оказаться правильной…

И некоторые из них обзавелись панцирем: кожаным, частично окостеневающим, полностью костным. Не обязательно только наспинным, но формирование его шло именно со спины: расчлененность позвонков, свойственная всей группе, служила слишком хорошей «платформой» для такой брони, чтобы эволюция могла этим пренебречь…

Разумеется, не будем искать среди палеонтологических объектов точное соответствие существу, которое видел геолог Литвяков. Но если все-таки попробовать отыскать наиболее похожую кандидатуру — то это будет камакопс Kamacops acervalis, пермский темноспондил средних (по меркам гигантских амфибий) размеров, открытый через 23 года после встречи на Таймыре и за 27 лет до того, как эта встреча стала известна криптозоологам. Во всяком случае, у него наиболее подходящая форма и расположение панциря. Не знаем, был ли этот панцирь покрыт кожей, ороговевшей или просто плотной, но если и да, то костная основа щитков под ней все равно оставалась заметной; при этом пластинчатый «наспинник» сохранял достаточную пластичность, чтобы при движении туловище изворачивалось. А край панциря нависал прямо над основанием головы (выраженной шеей не обзавелись никакие амфибии)…

При этом никакая панцирность и наземный образ жизни не могут лишить земноводное кожного дыхания, разорвать его связь с водой. В которой, наверно, можно и перезимовать подо льдом без доступа к атмосферному воздуху (особенно если эволюционный отбор на такое шел), в особенности при учете холодового снижения всех обменных процессов. Получалось же это у кулазуха, который гораздо больше!

Мог ли оказаться гипотетический темноспондил на Таймыре? С точки зрения зоогеографии — вполне: многие из них приурочены к Северной Евразии вплоть до Шпицбергена. Собственно, даже камакопс получил свое название по реке Каме…

А температура речной воды даже за полярным кругом никогда не опустится ниже 0°C. И Северный полярный круг в этом смысле совершенно равнозначен Южному — за которым обитали последние из гигантских амфибий, столь надолго пережившие свое время.

Может быть, такие «пережитки прошлого» на севере Евразии сохранились еще дольше?