Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 9(59), 2024.

Пролётка аккуратно приткнулась на свободное место. Стоянка была полупустая, но кучер вписался в подсвеченные линии квадрата с привычной точностью. Впрочем, будь это другой экипаж или другой пилот, ничего бы не изменилось. Правила должны соблюдаться.

Я коснулся силовой пленки окна, увеличивая на секунду номер леталки, потом вернул привычный пейзаж побережья Черного моря — солнце, бриз, яхты и дельфины. Немного странно слышать плеск волн на пятьдесят втором этаже, но я уверен, что смог бы привыкнуть. Да, смог бы…

— Так что вы хотели узнать, э… святой отец? — Я повернулся к сидящему у стола инквизитору.

— Старший пастырь Зимин. — Он указал на два рубиновых крестика над левым карманом черного френча. — Можно также отец Велимудр.

— Очень хорошо, сударь старший пастырь. — Я сел на свое место и посмотрел на удобно устроившегося в анатомическом кресле для посетителей отца Велимудра. — Что конкретно вас интересует в моей скромной персоне?

— В скромной персоне всесветно известного лекаря Радомира Олдановича Летова нас интересует буквально всё. — Он доверительно улыбнулся. — Где родился, чему учился, как ему удается совершать чудеса.

Весь он был такой приветливый, располагающий, русо-курносый и свой в доску, что захотелось сразу рассказать ему всё, поделиться наболевшим, обсудить проблемы и покаяться в грехах. Душевед-практик.

— Да какие там чудеса, — усмехнулся я. — Работа такая. А где родился-учился, наверное, вы знаете лучше меня. Я что-нибудь да забыл, а у вас ведь все записано.

— На том стоим, — согласился отец Велимудр, — однако побеседовать с живым человеком всегда найдем время. Живое общение не заменишь мертвой бумагой.

— А рассказывать нужно только правду и ничего, кроме правды? — уточнил я, уловив это акцентирование на «живом».

— Конечно, — убежденно произнес Зимин. — Зачем же пачкаться кривдой? Считайте это исповедью.

— Ну что же, почему бы и нет, это будет даже интересно. Все равно ничего не изменить — правду так правду, — мне стало его чуточку жаль, — только обещайте, что выслушаете до конца, не перебивая.

Он согласно прикоснулся к губам правой ладонью, будто хотел послать мне воздушный поцелуй… Иногда одновременно смешно и грустно смотреть на уверенного в себе человека, зная, что его настоящее и будущее зависят от тебя.

— Я родился первого апреля тысяча девятьсот семьдесят восьмого года в городе Радужном на Марсе. — Судя по лицу отца Велимудра, такого начала он не ожидал. — Это на плато Солнца, немного южнее долины Маринер, — уточнил я на всякий случай.

— М-м…— Видимо, пастырю не хотелось нарушать обещание, но тяга к справедливости пересилила. — А как же быть с Ван Ли — первым землянином, ступившим на Марс в девяносто первом?

— Во-первых, вы хотели правды, а во-вторых, обещали не перебивать, — невозмутимо отозвался я. — Можно продолжать?

— Да, извините, прошу вас.

— Городок небольшой, население всего десять тысяч, основан в сороковом году… тысяча девятьсот, естественно. Основная специализация — экспериментальное лечение, клонирование и генетические исследования в условиях искусственного марсианского климата. Я, кстати, был клонирован с заданными свойствами организма. Должны были немного измениться участки мозга, отвечающие за мотивацию и моральные установки. Плюс некоторые особо-лекарские навыки: тактильное определение пораженных тканей, разнорежимное зрение, осознанный синтез антител в собственной крови… В общем, это не очень интересно.

Зимин слушал меня с любопытством и больше не перебивал. По глазам было видно, что он колеблется — провоцирую ли я его своими речами о клонировании на законные карающие действия или пора вызывать усмирителей с пакующей пеной для буйных сумасшедших.

— То, что здесь и сейчас я излечиваю безнадежных больных, а вы считаете чудесами, противоречащими церковно-государственным нормам, не очень давно было моей каждодневной работой и никого не удивляло.

— На Марсе, наверное, много вещей и удивительнее, — не выдержал Зимин. — Что же это за тайная часть человечества, которая построила там город, о котором не знают остальные?

— Не единственный, — вздохнул я. — Радужный — один из сорока марсианских городов, не самый большой. Есть еще на Луне, на спутниках Сатурна, в других звездных системах. Первая экспедиция на субвакуумном крейсере была еще в девятьсот десятом.

— То есть во время второго негронезийского кризиса? — уточнил отец Велимудр. — Начало реактивной авиации и первое ракетное оружие… У вас богатая фантазия, сударь Летов, но слабая связь с реальностью, особенно с техническим ее уровнем.

— Да-да, — согласился я, — очень тяжело переходить с клеточного регенератора на нынешнюю реанимационную ванну.

— Давайте все-таки ближе к вашим методам лечения. — Чувствовалось, что старшего пастыря начали утомлять бредни лекаря-фантазера и он решил направить разговор в более привычное русло дознания.

— К методам так к методам, — махнул я рукой. — Перестану говорить загадками. Конечно, никаких городов на Марсе сейчас нет, а экипаж Ван Ли действительно впервые высадился там в девяносто первом. Субвакуумные корабли не придуманы, и человечество еще не вышло за пределы Солнечной системы. А хотите узнать — почему? Потому, что один из моих методов лечения оказался слишком эффективным. И еще потому, бес задери, что я не мог не помочь тому ребенку… Просто не мог, понимаете? Он умирал, и не помочь ему — означало нарушить базовый принцип моей личности лекаря. Я просто перестал бы существовать!

— Какому ребенку? — несколько озадаченно спросил отец Велимудр.

— Два года назад, последняя стадия генетической болезни четвертого поколения. Здесь такой, естественно, нет. Быстрое отмирание нейронов, паралич, неминуемая смерть. Все, что я мог, — положить мальчика в биостатическое поле, замедлить процессы метаболизма и попытаться найти решение. Через полгода решение нашлось. Физики сильно помогли, конечно…

Над столом замерцал зеленый шарик голограммы. Значит, пациент ждет, манипуляторная подготовлена. Пора было заканчивать разговор.

— Так что случилось с мальчиком, он выздоровел? — поинтересовался Зимин.

— Вы знаете, что такое темпоральный канал? А мёбиус-резонансное корректирование? — спросил я вместо ответа. — Генетические цепочки, как оказалось, очень странные штуки. Они существуют в четырех измерениях. Не очень сложный прибор дал возможность воздействия на них вне трехмерности. Дефектный ген выявился более чем наглядно, мне осталось только немного подправить его.

— Темпоральный… Это же нечто связанное со временем? — Отец Велимудр начал, кажется, что-то понимать.

— Да, как оказалось, гены имеют взаимосвязанную временнýю протяженность. Воздействуя на гены мальчика в четвертом измерении, я исправил сбой всем его предкам, начиная с первого носителя болезни.

Старший пастырь Зимин смотрел на меня ошеломленно и ворочался, пытаясь выбраться из такого удобного кресла. У него не получалось.

— Да, вы поняли все совершенно правильно. Слишком громко объявлять себя создателем вашей реальности, но и я приложил к этому руку. Кто-то не умер, кто-то родился — прошлое изменилось, а значит, изменилось и настоящее. Я осознал себя Радомиром Летовым — лекарем, родившимся тридцать лет назад на Земле, в городе Златоглаве. Тело, конечно, другое; наверное, в этом мире оно больше всего соответствует тем донорским образцам, из которых меня клонировали, но старая память и основы прежней личности почему-то сохранились. Может быть, потому что я оказался той точкой, от которой пошли изменения… Не знаю.

Зимин молча выдыхал, коротко и резко, пытаясь освободиться концентрированными рывками. Он мне поверил.

— Это кресло рассчитано сдерживать подобную силовую технику, — объяснил я ему, — у меня же бывают разные пациенты.

Наконец он сдался и, блестя потным лбом, спокойно спросил:

— И что же вы намерены делать дальше? Надеюсь, понимаете, что в любом случае не сможете удерживать меня слишком долго? Силовая группа будет здесь максимум через час, а в этом случае вас ждет либо эвтаназия как неизлечимого сумасшедшего, либо — ограничение в движении как преступника-атеиста, усомнившегося в божественном происхождении мира… Но все еще можно исправить, если вы освободите меня, а потом мы продолжим нашу мирную беседу.

— Вряд ли, — покачал я головой. — Видите ли, в вашем мире тоже существуют генетические болезни, а я все тот же лекарь, который должен помогать людям любым лекарством. Меня таким создали. За полтора года я сумел подобрать аналоги схемы прибора генетического воздействия… Вы не представляете, как это было трудно с вашей техникой, но у меня получилось! А сейчас в манипуляторной лежит ребенок, которому нужна помощь. Опять мальчик десяти лет, опять генетическая болезнь. История повторяется. И если я помог одному, то помогу и другому.

Я поднялся из-за стола и, обойдя намертво вросшее в пол кресло с задергавшимся инквизитором, направился к выходу.

— Что, возомнил себя Сварогом-Богом?! — заорал вслед старший пастырь. — Ребеночка со слезинкою пожалел? Его спасаешь, а остальных не жалко тебе в топку отправлять?!

— Вы не исчезнете, просто станете немного другими. — Я вышел и плотно прикрыл за собой дверь, отсекая крики.

* * *

В холле возле операционной я присел на мягкую кушетку, спрятался ото всех за развесистой пальмой. Калейдоскоп новых понятий рывками поворачивался, укладывая в голове очередную историю моей жизни.

— Роман Олегович, с вами все в порядке? — отодвинув пальмовые листья, на меня смотрела ассистентка Людочка.

— Операция сложная была, — помолчав, пока наугад отозвался я.

— Лазерное иссечение невуса? — Людочка смешно подняла брови. — Амбулаторное? — Она посмотрела еще внимательнее. — А давайте я вас чаем напою? Хороший чай, банка фарфоровая, добавки там какие-то супер-пупер — от благодарных клиентов, помимо кассовых взносов… Коньяк еще есть, — непоследовательно добавила она.

— Давайте чайку, — согласился я.

Чай был вкусный, коньяк в чае — тоже, Людочкины разговоры не напрягали, а в окно ординаторской со второго этажа был виден «Хаммер», в котором мама привезла десятилетнего Илью в мою клинику, чтобы ему удалили родинку на щеке. «Ах, пробки, пробки, еле протиснулись…» Марка движущего средства была невзначай упомянута дважды. «Хаммер» стоял на грязном тротуаре, быковатый водитель курил, опершись задницей о капот, а пешеходы молча обходили пролётку с двух сторон. Вернее, машину, автомобиль, или, как здесь говорят, тачку.

Операция прошла успешно.

Я подумал, что удалять родинки лазером стали сравнительно недавно, а до этого резали скальпелем. Антибиотики… несовместимость тканей и групп крови, проблемы даже с простенькими вирусными инфекциями, а наиболее эффективно лекарства вводятся в организм с помощью игл и катетеров… «Да, позитронных эмиттеров мне здесь не достать», — мелькнуло в памяти что-то уже чисто здешнее. Беллетристика.

— Спасибо за чай, Людмила. — Я вспомнил еще об одном неоконченном разговоре. — Мне, к сожалению, нужно идти, а то у меня там человек заждался.

Отец Ве… э… Лаврентий сидел в мягком кожаном кресле для посетителей и листал журнал «Самсон». Я с любопытством посмотрел на него. Русые волосы, вздернутый нос, вот бороды раньше не было.

Журнал степенно был возвращен на мой стол:

— Я пока созвонился с руководством, — сказал священник, глядя на меня по-доброму. — Нужна бы, конечно, и личная ваша встреча, но предварительное согласие получено. Дело богоугодное.

— Хорошо, пусть готовится к операции на следующей неделе — наверное, в четверг. Я думаю, поможем вашему начальству избавиться от лишней плоти. И передайте, что хотя бы эти семь дней чревоугодничать нежелательно.

— Храни вас Господь! — веско сказал отец Лаврентий, поднимаясь. — Но вы, конечно, понимаете, что нам хотелось бы сохранить в тайне посещение вашего заведения.

— Обижаете, святой отец. Мы врачебные тайны храним, как вы — тайну исповеди. Ведь вы же сохраняете тайну исповеди? — уточнил я.

Взгляд отца Лаврентия потяжелел.

— Все тайны принадлежат Богу, — значительно произнес он, — священнослужитель есмь лишь свидетель при людском покаянии. А вы хотели бы исповедаться? — перешел он на деловой тон.

— Нет, спасибо, — сказал я с грустью. — Я покаялся, можно сказать, совсем недавно. По-моему, меня никто не услышал.

— Ну, как нагрешите снова, так и приходите. Для отпущения ваших грехов мы всегда время найдем.

— Не знаю, — я отвел взгляд. — Как получится… Может быть, в следующий раз.