Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 6(56), 2024.

Эдит Несбит (1858—1924) — английская писательница и поэтесса, публиковавшаяся под «полупсевдонимом» Э. Несбит, сократив имя до инициала. Она создавала миры со своей особой логикой в фирменной остроумной манере, и, наверно, ее небезосновательно называют «бабушкой современной фэнтези». Несбит также была одним из основателей Товарищества новой жизни, которое позже стало Фабианским обществом — группой, поставившей своей целью создание демократического социалистического государства в Великобритании.

(Важно ответить, что социализм фабианцев по определению был не революционным, а, так сказать, эволюционным, следующим путем медленных, постепенных изменений. Само их название взято в честь древнеримского военачальника и политического деятеля Фабия, он же Квинт Фабий Максим по прозвищу Кунктатор, то есть «Медлитель». Участник войн с Ганнибалом, он не считал себя столь же великим полководцем, как его карфагенский противник, поэтому всячески избегал решительных сражений, стремясь вместо этого использовать стратегическое преимущество Италии, позволявшее медленно истощать армию Ганнибала. Это вызвало недовольство римлян, приведшее к отстранению Фабия от командования, — однако после того, как отказ от этой тактики повлек за собой поражение при Каннах, прозвище Кунктатор стало из насмешливого почетным.)

Несбит начала писать в 1890-х годах и издала более шестидесяти книг, считающихся классикой детской фантастики. Как ни странно, она не испытывала большой любви к детям; вполне вероятно, что это способствовало ясному и искреннему изображению детей в ее романах «Общество „Будем послушными“», «Восстание игрушек» и «Чем заканчиваются ссоры».

«Случайное волшебство» — один из двенадцати рассказов, вошедших в сборник Э. Несбит «Волшебный мир», впервые опубликованный в 1912 году. Впрочем, это фактически повесть, поэтому для публикации в «Горизонте» мы сочли уместным разбить текст на две части. В первой фантастики практически нет (ну, разве что кроме последней фразы), а вот во второй… Но не будем опережать события.

Сам же сборник «Волшебный мир» столь много значил для английской (и не только) детской (и не очень) литературы, что имеет смысл сказать несколько слов и о ряде других включенных в него произведений. «Тетушка и Амабель» привлекает к себе внимание как предшественник первого романа К. С. Льюиса «Хроники Нарнии: Лев, колдунья и платяной шкаф». В «Случайном волшебстве» усматривают влияние на Дж. Р. Р. Толкина. И наоборот, «Прямсейчасия» Несбит содержит элементы влияния «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла.

Джоан Роулинг всегда признавала, что без творчества Несбит не было бы никакого «Гарри Поттера», пускай даже буквальные пересечения сюжетов у этих писательниц и отсутствуют…

Квентин де Вард был довольно симпатичным маленьким мальчиком, но он не общался с другими маленькими мальчиками и поэтому немного отличался от других маленьких мальчиков. Его отец уехал в Индию, а сам он вместе с матерью жил в небольшом доме в Нью-Форесте. Их дом больше напоминал дачу, но ведь дача — это тоже дом, и он был очень красивым, с соломенной крышей и крыльцом, увитым жимолостью, плющом и белыми розами, а вдоль южной стены ровной линией росла красная мальва. Квентин с его матерью жили совсем одни и, поскольку больше поговорить было не с кем, часто беседовали друг с другом. Миссис де Вард читала много книг и затем рассказывала Квентину, что там написано. Это были книги о необычных вещах, потому что миссис де Вард интересовало то, чего люди еще не знали наверняка, — чудеса и тайны, загадки и открытия. И, когда они вдвоем пили чай на маленькой кирпичной веранде перед зарослями мальвы и ветер раздувал их белые одежды, а осы кружились над банкой с вареньем, не было ничего удивительного в том, что Квентин с набитым хлебом и вареньем ртом неразборчиво просил: «Мама, расскажи мне еще про Атлантиду», или «Мама, расскажи мне еще про Древний Египет и про то, как они строили кораблики для своих детей», или «Мама, расскажи мне о тех людях, которые думают, что лорд Бэкон сочинял за Шекспира».

И мать рассказывала ему столько, сколько он, как ей казалось, мог понять, а он понимал почти половину из того, что она рассказывала.

Они очень подробно обсуждали все эти темы, и он постепенно научился получать удовольствие от споров, от того, как работают его мозги, точно так же, как вы получаете удовольствие от того, как работают ваши мышцы на футбольном поле или в гимнастическом зале.

Поэтому он узнал много странного, необычного и имел собственное мнение об исчезнувшей Атлантиде, о Человеке в железной маске, о строительстве Стоунхенджа, о додинастическом Египте, клинописи и ассирийских статуях, о мексиканских пирамидах и судоходстве в Тире и Сидоне.

Квентин не ходил в школу, как большинство других детей, но много читал и делал заметки крупным, размашистым почерком.

Вы уже начали подозревать, что Квентин был занудой, но ничего подобного. И вы сами признали бы это, если бы увидели, как он мчится по зеленому лесу верхом на смирном пони или расставляет силки на кроликов, которые пробирались в сад, чтобы полакомиться бесценными салатом и петрушкой. А еще он ловил рыбу в крохотном ручейке, что протекал по этой чудесной земле, и стрелял из лука. Стрелком он был тоже очень хорошим.

Кроме того, он собирал марки, птичьи яйца и открытки с картинками, завел себе морских свинок и курочек, лазил по деревьям, раздирая свою одежду в десятках разных мест. Однажды он подрался с мальчишкой из бакалейной лавки, и при этом ему крепко досталось, но он не заплакал, а потом подружился с этим мальчишкой и заставил показать все, что тот знал об искусстве драки. Так что, сами видите, он вовсе не был размазней. Ему было десять лет, и он получал удовольствие от каждого мгновения жизни десятилетнего мальчика, даже когда спал, потому что ему снились восхитительные сны, только он не мог вспомнить, какие именно.

Я рассказываю вам все это для того, чтобы вы могли понять, почему он сказал то, что сказал, когда мать принесла ему дурные новости.

Он сидел у ручья, протекавшего по краю сада, и делал кирпичи из глины, из которой был сложен берег. Квентин сушил их на солнце, а потом пропекал под кухонной плитой (это очень хороший способ делать кирпичи — можете сами как-нибудь попробовать). Мать подошла к нему в обычном своем наряде, в розовом платье и розовой шляпке, а в руке она держала письмо.

— Привет, сердце мое, — сказала она. — Ты очень занят?

— Очень, — с важностью ответил Квентин, не поднимая головы и продолжая работу. — Я делаю камни для постройки Стоунхенджа. Ты ведь покажешь мне, как его строить, правда, мама?

— Да, мой дорогой, — рассеянно ответила она. — Если смогу.

— Конечно, сможешь, — сказал он. — Ты можешь все на свете.

Она присела на траву рядом с ним.

— Квентин, дорогой, — сказала мама, и он, уловив что-то странное в ее голосе, поднял голову.

— Мама, что случилось? — спросил он.

— Папа ранен, — ответила она. — Нет, не беспокойся, сейчас с ним уже все в порядке, но я должна поехать к нему. Мы встретимся в Египте. А тебе придется побыть в школе в Солсбери — это очень хорошая школа, мой дорогой, — пока я не вернусь.

— А можно я поеду с тобой?

И когда понял, что нельзя, то снова занялся своими кирпичами, крепко сжав губы.

Через мгновение он спросил:

— В Солсбери? Значит, я смогу увидеть Стоунхендж?

— Да, — сказала мама, радуясь тому, что он так спокойно воспринял новости. — Конечно, ты увидишь Стоунхендж рано или поздно.

Он сидел неподвижно, глядя на комок глины в своих руках… так неподвижно, что мама встала и подошла ближе.

— Квентин, дорогой мой, что случилось?

Он прижался к ней.

— Я не хочу поднимать рев, — сказал он. — Но нельзя же быть смелым с самой первой минуты. А если и сможешь, то недолго.

И он заплакал, хотя не делал этого ни разу после драки с мальчишкой из бакалейной лавки.

* * *

Мысль о школе не показалась Квентину такой ужасной, как опасалась миссис де Вард. На самом деле он даже обрадовался, с одной стороны, но, с другой, совсем не обрадовался, потому что это означало расставание с матерью, которая до той поры была его единственным другом. Но было очень здорово, когда она повезла его в Саутгэмптон и накупила ему самой разной одежды, а еще школьный сундучок и маленькую лакированную шкатулку с замком, в которой можно хранить деньги, и золотые запонки, и часы на цепочке, если не носишь их с собой.

К тому же в Солсбери они поехали на автомобиле, а это, конечно, тоже было здорово, и Квентин на время позабыл о расставании с матерью. Потом был роскошный обед в гостинице «Белый олень» в Солсбери, а потом — совершенно внезапно — «до свиданья», «до свиданья», автомобиль зафыркал, загудел, задрожал и умчался прочь, увозя с собой маму, а Квентин очутился в школе.

Уверяю вас, это была очень хорошая школа. Очень красивое здание с большим тихим садом, и всего двадцать учеников, не больше. И добрые учителя, и мальчики ничуть не хуже, чем другие мальчики их возраста. Но Квентин возненавидел школу с первого мгновения. Когда мама уехала, директор сказал:

— Через полчаса занятия закончатся, возьми пока книжку, де Вард.

И дал ему «Маленького Эрика и его друзей», совсем детскую книжку. Она была просто глупой. Квентин не мог это читать. Но тут он увидел на соседней полке своего давнишнего друга — «Словарь древностей» Смита — и попросил:

— Если можно, я возьму это.

— Нужно говорить «сэр», когда обращаешься к учителю, — сказал ему директор. — Возьми, конечно.

А про себя он добавил: «Желаю тебя повеселиться, маленький зануда».

Занятия закончились, и одному из мальчиков велели показать Квентину его кровать и шкафчик. Кастелянша уже распаковала его вещи, и куча книг дожидалась, когда Квентин перенесет их на место.

— Ничего себе, сколько книжек, — сказал Смитсон-младший. — Что это? Атлантида? Веселая история?

— Это не история, — ответил Квентин, и как раз в тот же момент вошел учитель латыни.

— Что там еще за Атлантида? — спросил он.

— Это книжка новенького, — объяснил Смитсон.

Учитель посмотрел на книгу.

— И много ты в ней понял? — спросил он, листая страницы.

— Думаю, почти все, — ответил Квентин.

— Нужно говорить «сэр», когда обращаешься к учителю, — сказал учитель латыни, а про себя добавил: «Маленький зануда». Затем он снова посмотрел на Квентина: — Боюсь, что ты скоро почувствуешь себя белой вороной среди обычных детей.

— Не думаю, — спокойно возразил Квентин и добавил, словно спохватившись: — Сэр.

— Рад, что ты в этом так уверен, — сказал учитель и вышел.

— Вот это да! — проговорил с восхищением Смитсон. — Ну ты ему и ответил!

— Конечно, ответил, — согласился Квентин. — А разве ты не отвечаешь, когда с тобой говорят?

Смитсон-младший рассказал всей любопытствующей школе, что новенький — зануда, но при этом дерзкий мальчишка, так что можно ожидать какой-нибудь потехи.

После ужина у мальчиков было полчаса свободного времени. Квентин очень устал за день и поэтому взял книгу, которую оставил другой мальчик постарше. Это был «Сон в летнюю ночь».

— Эй, малявка, — сказал старший мальчик, — не притворяйся, будто бы тебе нравится читать Шекспира. Ты просто фанфарон, понял?

— Я не знаю, что такое «фанфарон», — ответил Квентин, — но мне нравится «Сон в летнюю ночь», кто бы его ни написал.

— Кто бы что?

— Да, — подтвердил Квентин, — многие говорят, что эту пьесу написан Бэкон.

И тут, конечно, началось. С этого момента его называли не де Вард, что и так было довольно странно, а Бэкон. Квентину поначалу это даже понравилось. Но на следующий день его начали звать Беконом, а еще через день — Свининой, что было уже невыносимо.

Он оказался отстающим в учебе, потому что не знал латынь так, как ее преподавали в школе, — только те чудны́е слова, от которых произошли английские слова, а еще те, которые используются в науке. И я не стану делать вид, будто его успехи в арифметике не были такими же печальными.

Книгу под названием «Атлантида» видела вся школа, и Смитсон-старший — совсем не такой дружелюбный мальчик, как его брат, — придумал Квентину новое прозвище.

— Атлантическая свинина — подходящее имя для этого фанфарона, — сказал он. — Помните то тухлое мясо из Чикаго?

Это случилось на игровой площадке перед ужином. Квентин все эти дни провел, стиснув зубы, потому что десятилетний мальчик не мог, конечно, плакать на глазах у других детей, но тут он захлопнул книгу и поднял голову.

— Я не хочу, чтобы меня так называли, — тихо сказал он.

— А кто спрашивает, хочешь ты или нет? — ответил Смитсон-старший, которому, между прочим, было целых двенадцать лет. — Я сказал, что тебя будут так называть.

— Если ты меня так назовешь, я тебя ударю, — сказал Квентин. — Со всей силы.

Поднялся веселый шум и крики:

— Бедняга Смитсон!

— Извинись, Смити, и выйди из омнибуса!

— И что же мне делать, если ты меня ударишь? — с презрением спросил Смитсон.

— Не знаю и знать не хочу, — ответил Квентин.

Смитсон оглянулся. Ни одного из учителей нигде не было видно. Прекрасная возможность поставить малявку де Варда на место.

— Атлантическая свинина, — нарочно повторил он.

Квентин бросился на него, и началась драка.

До этого Квентин по-настоящему дрался только один раз — когда его побил мальчишка из бакалейной лавки. И главный вывод, который он сделал из воспоминаний о той драке, — почти универсальный для всех побежденных — заключался в том, что бить нужно было вдвое сильней.

Кулак Смитсона-старшего, описав дугу, больно врезался в ухо Квентина, но тот неожиданно развернулся и выбросил вперед правую руку, вложив в удар весь свой вес, как научил его мальчишка из бакалейной лавки. Вложил всю горечь из-за ранения отца, всю тоску от разлуки с матерью, всю ненависть к школе и презрение к товарищам по учебе. Удар пришелся прямо в подбородок Смитсона-старшего, и тот рухнул, словно куча тряпья.

— Ох, — выдохнул Квентин, рассматривая свой отчаянно саднящий кулак с интересом и с благодарностью, — боюсь, я сделал ему больно.

На мгновение он позабыл, что находится на «вражеской» территории, и его враги, очевидно, тоже об этом забыли.

— Здорово, Хрюша!

— Молодец, малявка!

— Отличный удар, богом клянусь!

Все наперебой хлопали его по спине. Смитсон-старший не был для них народным героем.

От этих слов Квентин приободрился. Одно дело, когда тебя называют Свининой со злобой и насмешкой, и совсем другое — Хрюшей, по-дружески, под хор одобрительных хлопков.

— Вставай, Смити! — кричали собравшиеся в круг мальчики. — Хочешь еще?

Судя по всему, Смити не хотел. Он сильно побледнел и лежал, совсем не шевелясь.

Настроение толпы изменилось.

— Послушай, ты его убил, точно тебе говорю. Не хотел бы я оказаться на твоем месте, Бэкон.

Заметьте, Свинина — в раздражении, Хрюша — под бурные аплодисменты, а в минуту возможной трагедии — более официально — Бэкон.

— Нет, не убил, — сказал Квентин, сам такой же бледный. — Но если бы даже и так, то он первый начал… обзываться.

Смитсон шевельнулся и охнул. Вздох облегчения пролетел над ребятами в кругу, как ветер проносится над кукурузным полем.

— С ним все в порядке.

— Настоящий нокаут.

— Хрюша знает в этом толк.

— Смити так и надо.

Внезапно голоса стихли. Появился учитель — учитель латыни.

— Драка? — спросил он. — С новеньким? Кто начал первым?

— Я, — ответил Квентин. — Но он первым начал обзываться.

— Ябеда! — зашумели все ученики разом, и Квентин, не видевший причин скрывать правду, понял, что не стоит говорить все, что знаешь, и что он снова остался один во всем мире.

— Отправляйся в свою комнату, де Вард, — велел учитель латыни и наклонился над Смитсоном, который все еще был не в себе. — Завтра директор с тобой разберется. Вероятно, тебя выгонят.

Квентин пошел к себе, размышляя о своем положении. Оно казалось безнадежным. Откуда ему было знать, что учитель латыни в этот момент говорил директору:

— Может, он и зануда, сэр, но что-то в нем есть.

— Вы правильно поступили, что отослали его в комнату, — похвалил учителя латыни директор. — Нужно поддерживать дисциплину, как говорит мистер Даккит. Но Смитсону-старшему это только пойдет на пользу. Мальчик, который читает Шекспира ради развлечения, имеет представление об Атлантиде и притом способен дать сдачи обидчику… Он будет гордостью нашей школы. Но мы должны сделать так, чтобы он не догадывался об этом.

И очень жаль, потому что у Квентина, рассерженного несправедливостью всего случившегося — заступничеством за Смитсона, своим наказанием, угрозой выгнать из школы, — созрел план.

«Если бы мама знала, как это будет, — говорил он себе, — она ни за что не оставила бы меня здесь. У меня есть два фунта, которые она мне дала. Я пойду в „Белого оленя“ в Солсбери… нет, там меня найдут. Лучше сбежать самому, чем ждать, когда тебя выгонят. Квентин Дорвард не стал бы ждать».

Конечно же, Квентин Дорвард был героем моего героя. Иначе и быть не могло, ведь его имя так походило на имя шотландского гвардейца.

Так вот, это была маленькая школа для маленьких мальчиков, которые привыкли к ней, привыкли принимать и похвалы, и наказания. Но Квентин еще не привык, и он принял наказание настолько близко к сердцу, что больше не желал принимать ничего похожего.

Ужин ему принесли на подносе — воду и хлеб. Он положил хлеб в карман, а потом, зная, что все собрались в большой столовой, в дальней части школы, очень тихо спустился по лестнице, открыл боковую дверь и прошел по садовой дорожке к воротам для торговцев. У него хватило сообразительности не хлопать за собой дверьми.

Он быстро зашагал по улице и свернул за первый же угол, чтобы его не было видно из школы. Потом повернул еще раз, прошел под аркой и оказался во дворе гостиницы — удивительно тихом. Только темно-коричневая собака лежала на горячей каменной мостовой, сонно виляя хвостом.

Квентин уже повернулся обратно к арке, потому что другого выхода со двора не было, когда увидел большой фургон, который, по-видимому, не торопился никуда уезжать, потому что на шею лошади надели торбу. На фургоне было написано: «Майлз, перевозки, Линдхёрст».

Квентин прекрасно знал, как надо просить, чтобы тебя подвезли. Он не раз проделывал это, и его подвозили. Но сейчас попросить было некого, и он решил, что будет гораздо лучше, если он потом объяснит, что хотел попросить, чем попросит раньше, когда его в любой момент мог заметить кто-то из школы.

Он забрался в фургон по оглобле. Внутри было много разных коробок и тюков, а сзади стоял большой пустой ящик, прикрытый мешковиной. Квентин забрался в него, натянул на себя ткань и принялся жевать свой хлеб.

Вскоре во двор вышел возчик и завязал с кем-то долгий, неторопливый разговор. Наконец фургон просел под тяжестью залезшего в него возчика, заскрипела упряжь, повозка дернулась, и колеса загрохотали по камням, которыми был выложен двор.

Квентин почувствовал себя в безопасности. Пламя гнева еще не угасло в нем, и он с удовольствием думал о том, как его будут разыскивать по всему городу, но безуспешно. Он чуть сдвинул мешковину, чтобы можно было смотреть в щель между боковой и задней стенками фургона, и очень надеялся увидеть растерянное лицо учителя латыни. Но улицы были сонными. Для всех жителей Солсбери наступило время ужина… или ланча для самых зажиточных.

Черная лошадь была такой же сонной, как улицы, и еле плелась. А еще она очень часто останавливалась, и каждый тюк покидал фургон после долгого, неторопливого разговора. Возможно, Квентин немного подремал под мешковиной. Во всяком случае, он вздрогнул от удивления, когда лошадь резко остановилась и послышался голос возчика:

— У меня ваш ящик, миссис Бэддок, возвращается пустым.

И Квентин понял, что этот ящик не пустой, он заполнен… мальчиком.

— Пойду позову Джо, — прозвучал другой голос — голос миссис Бэддок, как решил Квентин, — и по мостовой застучали неспешные шаги. Мистер Майлз так же неторопливо отвязал ремни задней стенки фургона и приготовился снять ящик.

На мгновение Квентин окаменел. Что теперь делать?

А затем, к счастью или нет, мимо промчался шальной автомобиль, черная лошадь дернулась, и мистеру Майлзу пришлось подойти к ней и «мило поболтать» целую минуту. За это время Квентин успел приподнять мешковину и выглянуть наружу. Солнце уже садилось, на улице было пусто. Он выбрался из ящика, спрыгнул на землю и проскользнул за большую бочку с водой, дружески предоставившую ему укрытие.

Подошел Джо и помог снять ящик.

— Вы случайно не видели где-нибудь этого сбежавшего мальчишку? — спросил новый голос, несомненно принадлежавший Джо.

— Какого еще мальчишку? — удивился мистер Майлз.

— Сбежал из школы в Солсбери, — объяснил Джо. — Телеграммы так и летают туда-сюда. Маленький сорванец.

— Не видел я никаких мальчиков, не больше, чем обычно, — сказал мистер Майлз. — Их кругом полно, словно мух: и здесь, и там, и повсюду, чтоб им пусто было. Шесть пенсов — все верно. Пока, Джо.

Фургон с грохотом уехал прочь. Джо с ящиком проковылял мимо, и его шаги затихли. Квентин осторожно выглянул из-за бочки.

Это было настоящее приключение. Однако теперь он уже был спокойней, чем поначалу, — его гнев остыл. Он невольно признался себе, что остался бы доволен даже и не настолько увлекательным приключением.

Но оно с ним уже случилось. Он почувствовал — как, полагаю, чувствуют люди, прыгая со скалы с парашютом, — что назад дороги нет.

Торопливо вывернув наизнанку школьную шапку — единственный способ маскировки, до которого он додумался, — Квентин вышел из укрытия за бочкой и зашагал по улице, стараясь делать вид, будто бы в его появлении здесь нет ничего особенного. Он не знал, как называется деревня. Но точно не Линдхёрст. А о том, чтобы спросить, конечно, нечего было и думать.

На дороге лежал кусок мешковины — должно быть, выпавший из фургона. Квентин подобрал его и обернул вокруг плеч.

— Полная маскировка, — сказал он и пошел дальше.

Он шагал уверенно и, как ему казалось, очень-очень долго. Вокруг становилось все темней и темней, но он не останавливался. Конечно же, он скоро выйдет к какой-нибудь деревне или к указателю.

Что бы ни случилось, повернуть назад он не мог. Это совершенно ясно. Среди широко раскинувшихся по левую и правую сторону от дороги полей не было видно никаких признаков жилья, нигде не горел теплый огонек свечи. Все вокруг было голым и унылым. Только разорванное кольцо деревьев выступало, словно черный остров, из серого тумана сумерек.

— Придется мне спать под забором, — довольно бодро заявил Квентин, но заборов тоже нигде не было. А затем совершенно неожиданно он увидел это.

Бесформенная постройка, полупрозрачная на вид, темнела в последних бледно-розовых и желтоватых отблесках заката. Квентин сошел с дороги и, сделав с десяток шагов вверх по пологому склону, покрытому хрустящей под ногами травой, узнал это сооружение. Стоунхендж! Тот самый, который он так отчаянно стремился увидеть. И вот теперь увидел более или менее.

Квентин остановился и задумался. Он знал, что Стоунхендж расположен в уединенном месте на равнине Солсбери. Мальчик очень устал. Мама рассказывала ему о девочке, которая проспала всю ночь на алтарном камне Стоунхенджа. Так что люди уже ночевали здесь. Он не испугался, как могли бы вы или я на его месте, этих заброшенных развалин древнего храма. Он привык ходить по лесу, а по сравнению с лесом любое сооружение кажется домом.

Света еще хватало, чтобы показать ему дорогу между камнями к центру разомкнутого волшебного кольца. На ходу Квентин провел рукой по высокой траве, и несколько цветков осталось в его ладони.

— Это зверобой, цветок Святого Иоанна, он волшебный, — сказал Квентин сам себе и вспомнил, что цветок станет волшебным, только если сорвать его в ночь перед летним солнцестоянием. — А сегодня и есть ночь перед летним солнцестоянием, — прибавил он и продел цветок в петлицу. — Не знаю, где здесь алтарный камень, но вот это похоже на небольшую удобную щель между двумя большими камнями.

Он пролез туда и лег на плоском камне, протянувшемся между двумя поваленными столбами.

Ночь была ласковой и теплой, это была ночь перед летним солнцестоянием.

— Мама не вернется до двадцать шестого, — говорил Квентин себе. — Мне не стоит волноваться насчет гостиницы. Утром я пошлю маме телеграмму, возьму повозку в ближайшей конюшне и поеду прямо к ней. Нет, она не станет сердиться, когда услышит обо всем этом. Я попрошу ее отпустить меня в море вместо школы. Это больше подходит настоящему мужчине. Больше подходит… больше, больше, больше.

Он уснул, и неистовый восточный ветер, пролетавший над равниной, не добирался до того уголка, где спал Квентин, закутавшись в мешковину и опустив голову на сложенную вдвое школьную шапку, как на подушку.

Он засыпал на гладком твердом устойчивом камне, а проснулся на камне в мире, раскачивающемся, словно корабли в бурном море.

(Окончание следует.)

Перевод Сергея Удалина