«Крестьяне», «Поцелуй», «Вил», «Открытка из Рима»

Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 5(55), 2024.

Любовь и шесть акров чернозема

Горазды же польские кинематографисты на экранизации! Не успел рассказать о третьем пришествии «Знахаря» на экраны, а уже подоспели вторые «Мужики» Владислава Реймонта (первый сериал выходил лет 15 назад). В русской локализации фильм получил название «Крестьяне». Это анимированная киноверсия культового четырехтомника.

История разворачивается в глухой деревне невдалеке от Лодзи и охватывает чуть менее года — но при этом столь насыщена событиями, что каждый том вмещает в себя всего-то время года, а потому роман делится на «Осень», «Зиму», «Весну» и «Лето». В мультфильме ровно так же. Только хронометраж чуть больше полутора часов. Зато каких!

Все начинается с праздника урожая, на котором деревенский голова Мачей Борына, вдовствующий уже полгода, решает посвататься к юной Ягенке, чей бедный хутор стоит у околицы. Шепотков про девицу он не слушает, хоть говорят, будто та мужикам проходу не дает. Но работница она неплохая, умелая, а главное, запала в сердце старосте. Да разве только ему, вот и сын головы, Антек, тоже потерял себя от красоты девичьей, а еще от чуждости ее местным. И вправду, Ягна сама по себе — подружек не имеет, в церковь ходит лишь на праздники и вечно вырезает что-то из бумаги да украшает хату…

Когда к матери пришли сваты с традиционной не только в Польше бутылкой водки, та устроила торг и продала Мачею дочь за шесть акров чернозема, своя-то земля никудышная, один песок. Так у головы появилась новая супруга. А у Антека любовница, которую он во что бы то ни стало решил заполучить. Вот только как справиться с отцом, который, видя, какими глазами сын смотрит на Ягну, выгоняет того из дому? У Антека созревает план отмщения. Но в него вмешивается друг Михал, который тоже не прочь приударить за Ягенкой.

У режиссеров картины Дороты Кобелы и ее супруга Хью Уэлшмана это вторая совместная работа: первая, «Ван Гог. С любовью, Винсент», была номинирована на «Оскар» как лучший мультфильм. И снята она в схожей манере анимированного кино, но если в прежней зритель путешествовал по полотнам великого голландца, то в теперь путь пройдет по картинам российских художников, прежде всего передвижников. Что немудрено, ведь на дворе самый конец позапрошлого века. И это обстоятельство обыграно в ленте с удивительной достоверностью: все предметы быта, одежда, товары, деньги (тогда в Царстве Польском ходил злотый, привязанный по курсу к рублю) — исторически документальны. Как и сама природа…

Зритель может только поражаться красоте красок. Пейзажи Крамского сменяются работами Венецианова, на их место приходят Шишкин и Саврасов, которого отодвигает Левитан, а за ним следуют Маковский, Прянишников… И, только когда крестьяне восстают против захвата и вырубки лесов местным паном, сказочного Васнецова резко сменяет суровый Серов. В схватке с полицией тяжелое ранение получает Мачей, а Антека отправляют в застенок.

Многие актеры перекочевали вслед за режиссерами и соавторами сценария в новый фильм из «Ван Гога…»: так, Антека озвучивает Роберт Гулачик, а его приятеля и соперника в борьбе за Ягну — Цезарь Лукашевич. Надо отдать должное и оригинальной звуковой дорожке: в романе «Мужики» говорят на лодзинском диалекте (он с заметным влиянием чешского), создатели картины любовно перенесли его в фильм. Для иностранца слышать такую речь непривычно, это как для нас разбирать суржик. Но тем больше поводов вслушиваться.

Есть еще одна интересная деталь — одежда Ягны. Она будто символизирует переживания девушки в данную минуту. Во время встречи со сватами головы она девственно белая, на непрекращающейся свадьбе с Мачеем становится болотно-зеленой, а под конец, на свиданиях с Антеком, обращается ало-красной — пока еще есть на ней. А музыка! Режиссеры сочли насущной необходимостью разыскать исторически достоверные аранжировки народных песен и включить их в репертуар местных песняров и скоморохов. Все праздники и памятные события сопровождаются ими, напевными, грустными, зажигательно веселыми и лихими, на языке, который нынче не всякий и поймет, но от этого они становятся только притягательными. Как и сама картина, то грустная, то задорная, то отчаянная, то лиричная, вроде неспешно, но с каждой минутой все быстрее тянет разудалой скрипкой и заигранным баяном к финалу, неизбежному, непреклонному, как сама наступающая осень. Как итог уходящего в небытие года.

Домашний Рагнарек

Всегда интересно смотреть интерпретации известных текстов маститыми режиссерами. Вот и в этот раз памятный нам Билле Аугуст замахнулся на Стефана Цвейга и снял фильм «Поцелуй» по его роману. А о том, что же в нем было переиначено и как, сейчас расскажу.

Действие картины логично перенесено из замершей после выстрела в Сараево Австро-Венгрии в предвоенную Данию лета того же 1914 года. В работе со сценарием Аугуст пошел дальше, он изгнал из сюжета еврейскую тему, которую Цвейг старательно педалировал, вычленив самое, на взгляд скандинава, важное, — и дальше играл уже только с этим.

Молодой человек Антон Абельгор наконец становится офицером, получив для этой цели кредит от любимой тетки, явно невозвратный, ибо юноша и так в долгах. Разве только начнется война или подвернется удачная партия…

Последнее как раз оказывается возможным: вскоре Антон знакомится с юной баронессой Эдит, наследницей изрядного состояния. Барон Лёвенскьёльд, ее отец, чрезвычайно рад молодому щеголю, появившемуся в их доме: ведь его дочка буквально расцвела под взглядами красавца. Что немудрено: больше десяти лет Эдит прикована к инвалидному креслу, после неудачного падения с лошади. Замок барона даже соседи старательно обходят стороной, на редкие приемы собираются только родственники, и все со стороны отца, ведь остальные считают главу семьи зарвавшимся купчиной, приобретшим титул в выгодном браке. Да и сам офицер явно не просто так с большой охотой принимает приглашения, являясь почти на каждый ужин.

Аугуст буквально растворяет зрителя в пленэре. Виды замка, построенного веке эдак в восемнадцатом, и его окрестностей завораживают, каждый кадр можно распечатать и повесить на стену. Тут вам и сочные мазки импрессионистов, и буйство красок Тернера, и филигранная точность Уотерхауса, и роскошество Репина. Под каждое настроение подбирается соответствующий пейзаж. Вот сейчас Эдит грустит об уехавшем Антоне, сидя на совершенно левитановском мостике, а дальше молодой офицер въезжает в город, будто сойдя с картины Фридриха. Вот он с товарищами на пиру — чисто Тулуз-Лотрек, а через минуту предстает вид его обшарпанной казармы работы Серова.

Но этого мало, Аугуст буквально смакует саму эпоху. Излишне говорить о точности воспроизведения деталей, этого у режиссера не отнять, взгляд зрителя прикован к нарядам, золотым эполетам и аксельбантам, к чистым улочкам и драпировке комнат, к высоким итальянским окнам и каретам. Сразу вспоминается знаменитый фильм «Переправа», в котором Джон Ву со свойственным ему размахом наслаждался временами гоминьдана. Аугуст восторгается belle époque, подготавливая зрителя к ее неизбежному закату, громогласно возвещенному выстрелом Гаврилы Принципа.

Дания вслед за всей Европой начинает самоубийственно готовиться к большой войне. А вслед за ней и Антон. Дело тут не только в товарищах, высмеивающих и презирающих калеку, но еще и в начальстве, неодобрительно встретившем известие о частых визитах офицера к барону, подозревая того в желании «нажиться на уродке». Аугуст старательно педалирует ницшеанскую тему «падающего подтолкни», разбирая ее то так, то эдак. В устах Эдит она звучит в одном ключе, озвученная старым бароном приобретает совсем другой… что уж говорить о боевых товарищах Антона…

Режиссер вообще старается побольше вдаваться в детали, нюансы, ищет новые смыслы и переворачивает старые. В этом плане фильм — одновременно импрессионизм и авангард. Вот Антон поначалу проникается жалостью к калеке, а после, получив отповедь собратьев по оружию, вдруг понимает, насколько они разные: он и Эдит, он и офицеры. Но и сама девушка, роль которой блистательно исполнила звезда «Мистериума» Клара Росагер, вовсе не так проста, как кажется. Эдит тоже ведет свою игру, прекрасно понимая очевидные намерения и страхи ухажера. Ее сестра Анна не менее загадочна: вроде бы играет роль сводни, но тоже имеет свои резоны на Антона. Да и барон, старательно изображающий жертву наветов, вдруг предстает в ином ключе. Ларс Миккельсен, блистательно сыгравший старого нувориша, эдакого Скупого рыцаря, на каком-то этапе меняет амплуа…

Под конец истории отношения молодых людей запутываются до чрезвычайности. Прежде хрупкая и ранимая, Эдит вдруг становится сущим тираном, начинает чуть не шантажировать собой и своей беспомощностью жениха, стоило тому заикнуться о переносе помолвки на «более спокойное время». И уже непонятно в этих непростых связях, кто именно жертва. Аугуст так запутывает клубок, как только он и умеет. А развязка истории, хоть и похожа на описанную Цвейгом, все равно окажется иной, оставит простор для размышлений, породит немало новых вопросов, на которые зрителю придется ответить самостоятельно. Но в этом и есть притягательность хорошего кино: всегда можно додумать собственный финал, раз уж режиссер переложил сию ответственность на зрительские плечи. А каким он будет, этот финал, и почему именно таким — решать можно, посмотрев эту фееричную, искреннюю и глубокую картину.

Всегда есть выбор, но не всегда понятно, какой

Европейское кино о Второй мировой в последние годы подсело на то, что во времена СССР назвали бы «мелкотемьем»: истории простых людей во времена нацизма. Сводки с фронтов здесь отходят на второй или даже третий план, а то и вовсе становятся недоступны, но это не значит, что боевые действия не происходят на улицах города — они случаются в тиши кабинетов, в подвалах, в комнатах, повсюду. Особенно в душах людей.

Голландско-бельгийский фильм «Вил» — яркое тому подтверждение. Это история войны с самом собой за право оставаться человеком среди тех, кто такое звание потерял или лишил себя сам.

1942 год, осень. Двое молодых полицейских, только поступивших на службу, проходят свое первое боевое крещение. Они становятся соучастниками работы полевого жандарма СС — помогают шерстить еврейский квартал Антверпена. Трудно сказать, чем именно занят нацист, не то действительно выискивает подозреваемых, не то собирает мзду — скорее и то, и другое. Вот только когда он начинает избивать девушку на улице, у главного героя картины Вилфреда, или попросту Вила, сдают нервы. В ходе последовавшей потасовки с немцем молодой человек убивает того. Девушка приходит полицейским на помощь, они прячут тело в канализации, а когда становится известно об исчезновении офицера, отказываются признавать, что с кем-то были в тот день. Вот только наутро тело исчезает из ненадежного укрытия, и похитить его мог кто угодно.

Режиссер Тим Милантс, прославившийся другой исторической драмой — сериалом «Острые козырьки», и тут педантично точно воспроизводит давно прошедшие времена. Все, начиная от формы и повседневной одежды и заканчивая открытками и плакатами, в точности соответствует эпохе. Даже формат кадра намеренно взят старый 4:3, однако при этом фильм цветной, чтоб не мучить зрителя. Но и сам цвет в картине играет никак не меньшую роль, нежели сами герои.

Наутро начинается розыск полевого жандарма, город становится на уши: еще бы, ведь в Антверпене почти нет движения Сопротивления, а тут такое событие. Естественно, начинаются облавы среди подозрительных лиц, затем аресты, допросы и децимации: все как полагается. И от этой почти обыденной дикости происходящее становится еще более живым, впрочем, не впадая в излишний натурализм.

В начале картины Вил задавался вопросом, как можно пережить нацизм, сохранив не только рассудок, но и внутренний миропорядок. Теперь молодой человек пытается ответить на него. После исчезновения эсэсовца Вилом начинают интересоваться большие шишки из нацистов: с одной стороны, как потенциальным свидетелем преступления, возможно знавшим убийц, а с другой — как подающим надежды полицейским, честно служащим родине и народу в борьбе с преступным отродьем. Да, его приглашают присоединиться к нацистам. Тем временем через спасенную девушку на Вила выходят бойцы Сопротивления, также приглашая в свои ряды.

Это только кажется, что выбор очевиден. Это сейчас так кажется. Но в сорок втором, когда мир содрогался в конвульсиях, когда Гитлер дошел до Волги и Суэца, ничего не было предопределено. Вот и Вил оказался на распутье — поначалу молодой человек всеми силами старается усидеть на двух стульях. Он, мечтательный юноша, вроде как испытывает некое чувство к спасенной, которая вообще-то небескорыстно пользуется сложившейся ситуацией, заставляя играть его на своей стороне. Ровно так же поступают его новые попечители из нацистского бюргерства, находящее особое удовольствие после просмотра печально знаменитой картины «Вечный жид» устраивать погромы, да так, чтоб полиция и пальцем не смела шевельнуть.

С каждым новым днем стулья, на которых все еще умудряется усиживать Вил, все больше отодвигаются друг от друга. Рано или поздно молодому человеку необходимо сделать выбор, занять определенную сторону. Тем более что следствие по делу об исчезновении эсэсовца тоже не стоит на месте. Тело обнаруживается. А с ним возникают новые вопросы к молодому сотруднику полиции: как у немцев, так и у местных.

Мертенс неслучайно выдерживает совершенно нуарную атмосферу картины. Постоянно льет дождь, а если даже он лишь чуть крапает, то небеса все равно закрыты плотной пеленой облаков, не пропускающих солнце. Кажется, день в стране тюльпанов больше никогда не наступит. Лишь изредка чернота вечной ночи озаряется сполохом — то редкие молнии беспокоят незыблемый покой горожан или зарницы проходящего вдали поезда, неон редких вывесок или угасающий свет огней патрульных машин. В остальное время город молчалив, сумрачен и безлюден. Редкие гости бродят по его поблескивающим от вечного дождя улицам, чужаки, не принятые обществом, а последнее выбирается из домов, лишь когда приходит время охоты или публичных казней. Нет никакого просвета. Кажется, его уже и не будет.

И только одна красная вспышка мелькает перед воспаленным взором молодого патрульного, яркое, кричащее о помощи алое платье спасенной. Зазывно манящее, отчаянно влекущее. Но куда? В какие дали? — нет ответа. И найдется ли он?

Ответ может дать только финал картины. Короткий, сумбурный, отчаянный и почти ожидаемый. Осень сорок второго, мертвенное затишье перед бурей. Чего ждать от наступающих дней, куда идти, где отыскать свое место, свое утешение, свой приют вечных странников? Никто, кроме собственной жизни, не даст ответа. Кроме собственной совести.

Любовь и Вечный город

Есть истории, которые иногда просто необходимо повторять. Дело тут и в ментальности людей, живущих в разных странах и временах, да и в том, что подобные сюжеты попросту требуют переосмысления. Неудивительно, что всякий постановщик находит в них что-то свое. Таковым стала и история, отраженная в фильме «Открытка из Рима».

Чета рижских пенсионеров Альвина и Эрнест в свои преклонные годы, а им по семьдесят, продолжает усердно трудиться почтальонами. И все бы ничего, но только у супруги начинаются проблемы с памятью. Что это — деменция, или, может, диабет, или еще какое заболевание, сказать невозможно. Будучи человеком глубоко советской закалки, которые, как известно, либо по любому поводу досаждали участковому врачу, либо не знавались с медиками вовсе, Альвина упорно отказывается от визита к терапевту. Никакие уловки Эрнеста не помогают, жена стоит на своем, считая, что с ней все в порядке, просто немного переутомилась. Оживляется она, лишь когда обнаруживает рекламную листовку с возможностью выиграть хрустальную мечту ее детства — поездку в Рим. После чего потенциальный Альцгеймер на время забывается, чета, сосредоточенно разыскивая листовки по всему городу, отправляет горы писем организаторам.

Режиссер и сценарист картины Эльза Гауя, получившая приз на латвийском кинофестивале за лучший дебют фильмом «Улыбнись, мама!» в прошлом году, продолжает развивать успех. И эта ее работа снова отмечена той же высокой наградой, что нимало не удивительно: кино-то особенное. История о простых людях, доживающих свой век и прекрасно сознающих, что не только времена их вечно юной любви остались позади, но и само расставание уже не за горами, передается из поколения в поколение. Вспомнить хоть знаменитый спектакль «Дальше — тишина» с участием бесподобных Фаины Раневской и Ростислава Плятта по пьесе Виньи Дельмар. Или, что нам поближе, потрясающую «Любовь» Михаэля Ханеке. И даже «Достучаться до небес» Томаса Яна.

Я неслучайно помянул две последние культовые работы — Гауя, безусловно, смикшировала их обе, чтоб создать свое трогательное, немного трагичное, немного комичное полотно угасающей любви, да и самой жизни.

Здесь всего понемногу, как и полагается в хорошей картине. Желание во что бы то ни стало помочь угасающему разуму супруги сталкивается в душе Эрнеста со страхом потери, если что-то в лечении пойдет не так. А ведь он, как и прежде, любит Альвину, с которой прожил уже до серебряной свадьбы — удивительная верность в наше-то время. Супруга же, временами сознавая, в какое положение ставит Эрнеста, боится и умучить его своим все ухудшающимся положением, и потерять его, если тот вдруг решится сдать ее в дом призрения. А ведь подобная мыслишка у мужа закрадывалась. Вот только рижские дома престарелых устроены не как в Германии, но по самым суровым советским стандартам. Достаточно сказать, что Эрнесту на входе сразу предложили прикупить ботинки только отошедшего в мир иной постояльца: «Вроде ваш размер, и почти не ношеные».

Из такого удивительного калейдоскопа складывается жизнь супругов, внешне непримечательная, но наполненная удивительными противоречиями, как, впрочем, и большинство историй рода людского. Пока вдруг Альвина и Эрнест не выигрывают главный приз лотереи — ту самую поездку в Рим. И теперь бывшему циркачу, в пору далекой молодости работавшему в шапито канатоходцем, предстоит самое главное в жизни — путешествие через пропасть. Речь пойдет не только о его почти панической аэрофобии, но о том, что, безусловно, важнее, нужнее и обойдется им всем куда дороже. Ведь состояние супруги с каждым днем приносит все больше проблем. Когда Альвину все же увольняют с работы, Эрнест решается окончательно.

Финал картины, наверное, предсказуем, как и любой жизни. Но от этого ничуть не менее красив и примечателен. Все познается в сравнении, и порой даже очень долгая жизнь есть лишь затянувшаяся прелюдия к одному-единственному, но самому важному дню. Ведь надо столько всего успеть сделать — пока горит в глазах разум, пока сознание не затуманилось пеленой пустоты. Столько сказать и о стольком напомнить — ей, себе, всем нам, невольным свидетелям драмы. Чтобы потом, повторив все самое важное, просто улыбнуться — как в последний раз.