Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 5(55), 2024.

В начале жизненного и творческого пути Вальтера Эдуарда Зелигмана (1889—1942) ничто не предвещало, что он станет скандальным писателем, нонконформистом, «enfant terrible», бросающим вызов общественному мнению. Наоборот: сперва все указывало скорее на конформизм. Сразу после гимназии он выходит из иудаизма (семья, впрочем, была светской: отец — издатель крупнейшей карлсбадской газеты, основными читателями которой были не евреи и даже не чехи, а усредненная «имперская» публика, австро-венгерская, по факту австрийская) и принимает, одновременно с католицизмом, имя Вальтер Зернер; поступает в университет, выучивается на юриста; кажется, вот-вот станет добропорядочным бюргером… Однако публикация рассказов в папиной газете дает ему ощутить вкус литературы, что приводит к знакомствам в совсем иных кругах.

Правда, основное окружение молодого Зернера составляют не писатели, а художники, в основном непризнанные: богемная, интернациональная среда, вольнодумная порой до цинизма. В какой-то момент он связывает свою судьбу с таким направлением, как дадаизм, придает ему литературное и философское оформление, в 1918 году пишет дадаистский манифест «Последнее раскрепощение». На этой же волне в 20-х годах создает развернутую серию провокативной прозы, относящейся главным образом к направлению «эротический детектив»: криминальные сюжеты, существующие вне морали маргинальные герои, далеко не всегда и даже не как правило — победа добра над злом…

Нынешний читатель ничего уж такого страшного и асоциального у Зернера не увидит, а уж эротика у него присутствует в поистине гомеопатических дозах. Но современниками все это воспринималось как скандал.

Постепенно Зернер начинает уставать и от такого отношения, и от усиливающихся с середины 20-х антисемитских нападок (для эпохи интербеллума уже было недостаточно формального принятия государственной религии). К тому же добавляется и чувство разочарования в своей среде: дадаизм для искусства — это ведь чуть ли не то же самое, что «желтый террор» для политики; конечно, в смягченном виде, без убийств и без силовых акций как таковых, но пародия в предлагаемом читателям рассказе очень узнаваемая и, несомненно, злая!

Во второй половине 20-х Вальтер Зернер отходит от творчества. Весь его литературный путь продлился около 15 лет, за это время были созданы семь сборников малой прозы.

Дальше сведения о нем мозаичны. Ездит по Европе, нигде подолгу не задерживается — Италия, Испания, Швейцария, Австрия, Чехия… Зарабатывает на жизнь в основном частными уроками. С приходом к власти нацистов его книги вносятся в список «дегенеративного искусства», но сам Зернер отнесся к этому без особого интереса: ему, как и многим современникам, не верилось, что такое безумие пришло всерьез и надолго…

Это было ошибкой. События 1938 года застают Зернера в Чехословакии. Вскоре после превращения Чехии в «Богемский протекторат» изменившиеся законы запрещают ему преподавать «для арийцев». Он пытается эмигрировать сперва в Швейцарию, потом в Шанхай — но поздно: эти окна очень плотно закрылись. Перемещается в гетто, работает там учителем чешского и немецкого языка…

В 1942 Зернера вместе с женой Доротеей отправляют в концлагерь Терезин, потом на короткое время переводят в рижское гетто. 20 августа 1942 года из Риги отходит поезд спецназначения, так называемый «Transport Bb»; среди тысячи его пассажиров — Вальтер и Доротея Зернер. Пункт назначения — лагерь уничтожения в Бикерниекском лесу. Через три дня никого из узников-пассажиров этого поезда не остается в живых.

…В послевоенной Германии и Европе вообще Зернер внезапно оказывается переоткрыт, причем уже не как «enfant terrible»: его причудливые, иногда включающие элементы фантастики «криминально-эротические истории» становятся в определенном смысле культовыми. С 1970-х годов в Берлине присуждается литературная премия его имени, с 1984 ведется ее постоянный каталог, с 2018 премиальный фонд достигает 5 тыс. евро. На премию выдвигаются новеллы, рассказывающие о жизни в больших городах и написанные «в литературных традициях Вальтера Зернера». Фантастика или даже «дадаистская» фантасмагория отнюдь не обязательны, но и не запретны.

А вот русскоязычному читателю он как автор совершенно неизвестен: этот перевод — первый…

Несколько слов о рассказе «Желтый террор». Фантастикой в привычном смысле его назвать трудно (впрочем, детективом — еще труднее), но вот фантасмагорией — вполне. Имена всех персонажей в оригинале как бы российские, но при этом невозможные. Впрочем, это скорее псевдонимы (что как раз характерно для мотающихся «по заграницам» революционных боевиков и криминальных налетчиков) — зато «говорящие»: партийное прозвище революционера указывает на туман, псевдоним его собеседника — на «выгрызание»… При переводе мы постарались это учесть.

А вот Стенька — и в оригинале Стенька: партийная кличка, заставляющая вспоминать о Стеньке Разине как предтече революционеров ХХ века. Ну, во всяком случае, так им казалось. Некоторым.

— Как? Вы не хотите? — Грызов возмущённо подскочил, едва успев присесть. — Даже если повторю, что в маленьком зелёном сейфе бриллианты? Бриллианты чистой воды? И что мы трое…

— Обождите! — Туманов, бледный и худой человек, нахмурившись, попытался успокоить собеседника. — Я сказал, не что я против, а…

— А что? — взвизгнул Грызов, злобно оскалившись.

— Туманов записался в жёлтые террористы, — Стенька, прямо-таки архетипический образец некрасивой интеллектуальной еврейской революционерки, встала, переполненная чувства собственного достоинства. — Благодаря мне.

Грызов согнулся пополам от смеха.

— Жёлтый террорист? И поэтому не может взламывать зелёные сейфы?

— Грызов, прошу вас оставить инфантильные шутки! — Стенька взмахнула накрашенными ресницами и — почти величественно — подошла к окну.

— Но — «жёлтый террор»? Да это ещё инфантильней, чем шутки для самых малолетних недоумков! — прыснул Грызов. С ухмылкой он плюхнулся в кресло, покачал головой и, зажав сигару в зубах, приготовился слушать.

Туманов придвинулся к нему вместе со стулом, положил руку на колено Грызлова и начал рассказ о жёлтом терроре. Это продолжалось почти целый час.

Речь шла о совершенно новой инициативе: не о давней, устаревшей традиции русского революционного террора и не о боевой группе Савинкова, давно утратившей активность. ЕГО, Туманова, партия не одобряла их цель, то есть насильственное уничтожение царящих порядков, дабы установить новые. Нет, у неё имелась совсем иная цель! Чтобы подчеркнуть это отличие, террор ЕГО партии назывался жёлтым. Его целью было достижение максимального хаоса, не только в сфере гражданского правопорядка, но и в головах, которым не подавали ни новых идей, ни новых лжеучений. Хаос устоев и умов должен стать нормальным положением дел. Всем можно всё — настолько, насколько хочется каждому. Человечество, ныне доведённое своими идеями до того, что власть над ним сосредоточилась в руках немногих, вскоре, силами ЕГО партии, получит возможность самостоятельно разбираться со своими идеями. Не подлежит сомнению, что абсолютная свобода приведёт к созданию мирового порядка, правда, на сей момент пока невообразимого, но обещающего стать естественным.

Тяжкие преступления, такие как убийство, воровство, насилие, кровосмешение, да вообще все так называемые пороки, считающиеся до сих пор преступлениями, в соответствии с интересами правящей интернациональной шайки, — о, все они перестанут быть подведомственны закону. Всем правит жажда власти. Жажда власти — дрожжи всех удовольствий, независимо от того, проявлена ли она явно, в стремлении повелевать во всех возможных формах — или скрыта во всевозможных извращениях. Весь мир окажется вне закона.

В итоге, конечно, всё пойдёт наперекосяк. Но так как, по сути, всё и раньше шло наперекосяк, то в результате уже латентно существующий порядок отдельных случаев безнаказанности станет общим достоянием. Это будет потрясающе. Непредставимо. Безумно. Но это последний шанс для человечества найти свой путь!

(От внимания Грызова не укрылось, что Стенькины пальцы всё беспокойней тарабанили по подоконнику.)

Если беспрепятственно натравить человечество на само себя, то оно обязательно — после того как инстинкты неприкрыто и яро столкнутся друг с другом, что, правда, потребует неизвестно сколько времени, — так вот, человечество обязательно достигнет точки, откуда нет пути дальше. Здесь может возникнуть не организованная кем-то, а естественная закономерность (или правомерность, или порядок: тут формулировки Туманова сделались несколько туманны), и именно поэтому она будет признана каждым. Так создаётся рай. Возможно, однако, что этот естественный (и потому единственно верный) порядок всё-таки не установится. В этом случае беспорядки усилятся и грядет царство безумия. Возможно, человечество не выдержит само себя в этом состоянии. Возможно, в слепой ярости оно посягнёт и на самую Землю… взорвёт её…

На последних словах его слушатель невольно покачал головой, улыбнувшись настолько саркастически, что глубоко оскорблённый Туманов тут же замолчал.

— Дорогой друг! — Грызов убрал с лица улыбку. — Вижу, вы заняты не менее чем созданием нового мировоззрения. Ирония в том, что этим занимаетесь именно вы! Вы — тот, кто всего год назад, ещё в Петербурге, сказал, что он против любого мировоззрения. Разумеется, кроме моего, которое состоит в том, чтобы не иметь никакого.

Лицо Туманова словно окаменело, но скрыть нервную дрожь пальцев он был бессилен:

— Нет, нет, нет, нет… Я был готов услышать от вас этот упрёк. Но подождите! Всё началось с того… Нет, всё началось даже раньше, ещё до того, как я познакомился с вами в Петербурге. Тогда я был тем, кого называют обычным преступником. Не важно, как я стал им. Во всяком случае, моё мировоззрение… Меня, конечно, можно было тогда назвать нигилистом, но весьма субъективным: я пёкся исключительно о себе, а другими интересовался, только когда собирался их обобрать. Вы были первым человеком, кого я не пробовал ограбить, потому что говорили вещи, известные, как я считал до тех пор, лишь мне самому. К тому же вы сумели изложить эти мысли последовательно, в моих же тогда царила путаница. Вы помогли мне сформулировать целостное мировоззрение, отрицающее общепринятые нормы: философско-эпикурейскую детерминацию преступления. Это было мировоззрение, можно сказать, tabula rasa, по сути оправдывающее любое преступление, не осуждающее его, даже прославляющее… И всё равно это было мировоззрением! Потому что у нас ведь всегда есть какое-то мировоззрение: пока мы живы, мы смотрим на мир под тем или иным углом. Только у мёртвых нет мировоззрения…

— Вот это верно, — кивнул Грызов. Стенька обернулась к нему от окна — и встретила очень выразительный взгляд.

— Всем этим я хочу сказать… хочу объяснить, почему я, полностью разделявший ваши убеждения, в данный момент присоединился к Стеньке и её группе. Присоединился сразу, как услышал её, — Туманов облизал губы. — Потому, что их убеждения являются великолепным продолжением ваших, Грызов. Продолжением и развитием. У вашей идеологии нет цели, кроме… кроме самоцели. Они же идут дальше. И я вам только что разъяснил детали. Но главное: вы ещё не знаете, что уже фактически были сторонником жёлтого террора.

— Да?

— Поверьте. И достаточно малого усилия с вашей стороны, чтобы сделать вас полноценным террористом… и даже одним из лучших. Так что слушайте: жёлтый террор, как называем мы состояние царствия всеобщего хаоса, создаётся путём прямого воздействия. Каждый преступник — террорист. Все должны стать преступниками…

— Если я понимаю вас правильно, — Грызов попросил у Туманова огня и, прикуривая, повернулся так, чтобы удобней было незаметно наблюдать за каждым движением Стеньки, — то… — благодарю! — то обычному преступнику, чтобы стать жёлтым террористом, необходимо меньше думать о зелёных сейфах с бриллиантами, а больше… Да, собственно, о чём?

Туманов прикусил нижнюю губу, поцокал языком и сжал кулаки так, что побелели костяшки.

— Грызов, я не узнаю вас! Если совсем просто, средство для достижения нашей цели выглядит так: безграничное применение насилия везде, где только возможно. В чём заключается применение насилия? Любой вид преступления. Они подрывают фундамент царящего порядка, не заботясь о результате. Но мы-то как раз думаем о результате — а он достижим посредством покушения на умы! Жёлтый террорист должен создавать хаос в умах. Без него насилие не найдёт поддержки, по крайней мере не в такой степени, чтобы началась большая паника, которая лежит в основе общего жёлтого террора. Небольшая, но очень важная часть работы заключается в сексуальной раскрепощённости, чтобы мы могли, выпуская на волю первобытные сексуальные инстинкты, не только сеять ужас, но и будоражить чувства. Она заключается в систематическом разрушении людских привычек — всех, не только сексуальных. Это позволит вызвать возмущение, перерастающее в ярость, от которой всего шаг до насилия. Можно, например, разместить зловонную бомбу в ресторане; измазать и заплевать столы в кафе; заорать без причины на улице; украсить стены домов непристойными надписями; вести бесконечные и бессмысленные разговоры по телефону; распространять фантастически бредовые идеи, чтобы опровергнуть их на следующий день; писать анонимные письма, чтобы разрушить даже намёк на личные отношения… Короче говоря — лгать, жульничать, клеветать, вводить в заблуждение, запугивать… Поле действий огромно, оно поистине необозримо! Но самое главное, по сравнению с чем всё описанное, право, мелочи, — это новая тактика: у каждой жертвы террора надлежит разместить за ухом, как раньше вкладывали писчее перо, аккуратно свёрнутую в трубочку записку. На одной стороне её должно быть нарисовано что-то религиозно-непристойное, а на другой расположен текст. Ну, такого типа: «Если не обратишься и не будешь как дитё, то ни один какаду не принесёт тебе трость»¹. Или: «Вы всегда протягивали мне руку, не пожимая мою. Поэтому я думал, что могу доверять вам. Вы обманули меня, доверяя мне». Или: «Однажды ты сказал, что в какой-то миг мечтал не видеть ничего вокруг. Я обозвал тебя последним дураком. Ты сомневался. Так получи своё наказание, бесполезный мечтатель!» Или: «Не на вас ли я только что плюнул?» Или: «Здесь погибла цветочная корзинка. Я спрашиваю: что такое цветочная корзинка?» И тому подобное, чтобы люди задохнулись от ужаса этого безумия.

— Да?

— Да! А можно не только за ухо: хорошо будет просунуть трупам подобные записки — на жёлтой бумаге, естественно! — в петли, охватывающие их шеи. Также полезно украсить тела жёлтыми гирляндами, а головы — жёлтыми бумажными коронами, на которых нарисована, например, ослиная голова, пронзённая вязальной спицей. Так сеется общеподготовительная смута в головах, от которой недалеко до большого жёлтого терр…

— Почему же именно жёлтого? — радостно произнёс Грызов. Радость эта выглядела особенно неожиданной, если учитывать устремлённый на него яростный взгляд Стеньки, казалось, способный убить на месте.

Глаза Туманова загорелись фанатичным блеском.

— Потому что жёлтый — самый безумный из всех цветов. Установлено, что у здоровых людей, окружённых продолжительное время этим цветом, появляются симптомы лёгкого безумия, а настоящие сумасшедшие любят этот цвет. И не в последнюю очередь потому, что каждому начинанию нужно сильное слово…

Грызов, провокативно улыбнувшись, протянул руку Туманову:

— Вы меня убедили. Да будет так. Отныне я — жёлтый террорист.

— Вы лжёте! — не выдержала Стенька. — Вы просто издеваетесь над беднягой Тумановым!

Грызов вытянулся по стойке «смирно» и торжественно отсалютовал.

— Так точно!

— Грызов! — Туманов схватился за голову. — Вы сошли с ума?

— Никак нет, господин офицер! — отчеканил его собеседник в нарочито солдатской манере. — Учусь жёлтому терроризму! Разрешите сесть? Так вот, — продолжил Грызов, садясь, уже обычным голосом, — если бы я убил вас, то воткнул бы в петлю записку со словами: «Ты был самым большим мерзавцем, какого сотворил дьявол в своём гневе. Почему же, несчастный, ты не остался им?»

Стенька высокомерно рассмеялась.

— Вы хотите сказать, что Туманов стал из преступника идеалистом?

— Parfaitement, madame², — Грызов театрально поклонился.

— То, что сейчас сказал Туманов, я могла бы объяснить вам лучше. — Стенька взволнованно облокотилась о край стола, для чего ей пришлось отодвинуть одну из громоздившихся на нём книг. — Конечно, некоторые элементы идеализма в его словах есть…

Она явно готовилась произнести длинную речь.

— Хватит! — Грызов вскочил. В голосе его сейчас звучала подлинная ярость. — Я не знаю, что у вас за группа, но убеждён, что если таковая и существует вообще, то она состоит из идиотов. А вас я считаю не идиоткой, но хитрой особой, которая с помощью жёлтого террора заарканила Туманова… беднягу Туманова, как вы говорите. Для какой-то крупной гадости. Или для личных потребностей, которые, судя по болезненному виду Туманова, должны быть без малого столь же утомительны, как описанные им действия. О да, его считают «опасным мальчиком», «сложной натурой», но при этом, я-то знаю, он лёгкая жертва для красноречивых балаболов. Поэтому во время нашей беседы вы опасались потерять власть над ним, зная, что он испытывает слабость и к моим речам. Поэтому своими дерзкими нападками попробовали внести раздор между нами. А теперь позвольте мне снова высказаться по-солдатски: напра-во! Кру-гом! Ша-гом отсюда к чёртовой матери — марш!

— Туманов! — воскликнула побледневшая от гнева Стенька. — Если ты немедленно не выставишь его за дверь, наши пути немедленно расходятся! — она прижала руки к вискам и тяжело задышала, словно готовясь упасть в обморок.

Туманов озадаченно перевёл взгляд с Грызова на нее.

— Но… Это ведь правда, Стенька: ты была против нашей встречи. И припоминаю, что ты не хотела вводить меня в свою группу… по крайней мере не до того, как я воплощу в жизнь… шедевр.

— Шедевр? — Грызов с размаху разбил стакан об пол; это, безусловно, придало вес его словам. — Да уж, мадам, тот ещё шедевр… Какая мерзость!

Стенька, чтобы не отвечать, сделала вид, что закашлялась.

Туманов со всё ещё озадаченным видом почесал затылок.

— Вы знаете, где найти меня, Туманов, — Грызов отфутболил по полу стеклянные осколки в сторону Стеньки. — Если, конечно, захотите… Зелёный сейф. Я жду вас до завтрашнего вечера. Но только без жёлтого террора. Без этого жёлтого террора, который стоит сейчас рядом с вами. Au revoir, mon cher!³

Перевод с немецкого Дарьи Странник и Григория Панченко

---

¹ В этой фразе можно, по крайней мере, различить пародию на знаменитое изречение «…Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Матфей, 18). Дальнейшие послания уже лишены вообще какого-либо смысла. (Здесь и далее — примеч. перев.)

² Именно так, мадам (франц.).

³ До свидания, дорогой (франц.).