(Из рассказов очевидца)

Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 3(53), 2024.

Творческий путь Наума Яковлевича Когана (по некоторым источникам — Кагана; 1873—1941) известен далеко не полностью, но жизненный — еще хуже: сплошные лакуны. Родился он в черте оседлости, какое образование получил — неизвестно, однако французский уже с юности знал в совершенстве: мог на нем писать художественные тексты, мог отлично переводить не только с него, но и на него — в том числе художественную литературу. Впрочем, Коган, по-видимому, обладал особыми способностями к языкам: уже во второй половине жизни он в таком же совершенстве освоил испанский, позже — литературный немецкий и, вероятно, чешский.

С той же юности участвовал в революционном движении; был сторонником умеренных, но это не спасло от сибирской ссылки. Уже там принял участие в знаковом эпизоде, у историков революции получившем название «романовский вооруженный протест» (февраль — март 1904 года). Вместе с 55 оставшимися в живых участниками был предан повторному суду и приговорен к 12 годам каторги, вместе с 15 сумел бежать, вместе с 5 из беглецов не был пойман, добрался до Франции. Когда начались события 1905 года, он, вообще-то уже заочно амнистированный (вот таков был тогдашний мир), нелегально вернулся в Россию под чужим именем и вновь подключился к революционной деятельности. В какой форме — неизвестно; есть сведения, будто через считанные месяцы был схвачен в Петербурге по делу об организации динамитной мастерской, но это что-то странное: 1905 год уже не был «вегетарианским», за арест по такому делу было не сносить головы… Или снова побег?

Несколько лет спустя Коган снова оказывается в Париже. Теперь он переключается на деятельность, которую уместней назвать демократически-правозащитной, активно сотрудничает с рядом европейских и российских либеральных журналов (да, мир опять и еще таков), переводит и публикует политическую литературу, а также французскую и русскую литературную классику. И… пишет фантастику. Его литературные труды выходят под несколькими псевдонимами, среди которых «Н. Тасин» вскоре становится основным.

Во время Первой мировой «Тасин» занимает позицию, которую и Россия, и Франция обоснованно считают патриотической. Но в последние месяцы войны его публикации, безо всякого пиетета описывающие предстоящий «пир победителей», перестают нравиться французским властям. Причем настолько, что их автора высылают из страны.

В большевистскую Россию Коган не вернулся: он продолжает ощущать себя социал-демократом, но меньшевистского толка. Живет и публикуется в разных странах послевоенной Европы, благо знание языков позволяет. Поддерживает связь с кругами либеральной эмиграции, особенно берлинским, пражским, парижским и рижским: вот таков становится тогдашний мир.

В фантастике той поры у «Н. Тасина» преобладают рассказы, но есть и крупная форма. Самое известное из его произведений — роман «Катастрофа» (1922, расширенная версия — 1924), напоминающий словно бы микст из «Войны миров» и… «Трансформеров», если не «Берсеркеров». Земля подвергается нападению зоотавров, колоссальных межпланетных хищников (сами себе и космические корабли, и пришельцы), наличие разума у которых сомнительно, зато страсть к разрушению несомненна. После огромных жертв человечество все-таки побеждает — однако лишь после полной технократической перестройки социума.

А рассказ, публикуемый в этом выпуске «Горизонта», был напечатан в 1924 году на страницах ноябрьского номера интереснейшего журнала «Иллюстрированная Россия /La Russie Illustrée»…

Но зоотавры приближаются. Гитлеровский «аншлюс» 1938 года застает Наума Когана с семьей (жена и сын-подросток) в Вене. С огромным трудом им удается перебраться, фактически бежать, из Австрии в Латвию. Там писатель какое-то время продолжает прежнюю деятельность: последний из его фантастических рассказов опубликован в 1940 году, незадолго до того, как Латвия стала советской. Для эмигрантов с меньшевистской биографией такой поворот событий не сулит ничего хорошего — но репрессии Когана миновали…

А вот от нового продвижения зоотавров, случившегося в 1941 году, спасти не могло уже ничего. Коган погибает в первые же месяцы, если не недели, по-видимому вместе с семьей. Время, место, обстоятельства гибели — все это остается неизвестным: немецкие архитекторы Холокоста, как и их латышские приспешники, не отягощали документацию такими подробностями…

I

Конфликт между мистером Джемсом Брайтом из Лондона и депутатом Бенито Фернандини из Милана разгорался все сильнее. Ясно было, что добром это не кончится.

Положение особенно обострилось после того, как Фернандини, с чисто итальянской настойчивостью ухаживавший за женой мистера Брайта, однажды утром сидя в своем миланском кабинете, снял при помощи радиофотона миссис Брайт как раз в тот момент, когда она в своем лондонском особняке выходила из ванны.

Хуже всего было то, что Фернандини показывал этот снимок по радиоскопу всем своим друзьям и знакомым не только в Милане, Риме, Неаполе и Флоренции, но также в Париже, Берлине, Вене, Лондоне и даже Нью-Йорке.

Это было уже слишком.

Мистер Брайт немедленно потребовал по радио объяснений. Фернандини отделался иронической и совершенно не идущей к делу ссылкой на свободу искусства, причем прибавил, что красота никем не может быть монополизирована и должна быть общим достоянием.

Произошло это 24 мая 1940 г., в 6 часов 35 минут вечера по гринвическому времени. А в 6 часов 36 минут мистер Брайт дал синьору Фернандини радиопощечину, которая гулким эхом прокатилась по всем европейским антеннам. Некоторые знакомые мистера Брайта, с которыми у него были натянутые отношения, приняли было эту радиопощечину на свой счет, и ему пришлось сделать специальное разъяснение, что она предназначалась не кому иному как синьору Бенито Фернандини из Милана.

Конфликт таким образом вошел в новую фазу.

Час спустя в кабинете Фернандини сидел приглашенный им в секунданты полковник инженерной службы Гумберто Джакометти. Оба они решили пригласить вторым секундантом капитана дальнего плаванья Габриэле Сарагаццо, который в это время плавал на своем судне у побережья Черного моря поблизости от Константинополя. Еще четверть часа спустя Сарагаццо, запрошенный по радио, выразил согласие и обещал не позже чем через 24 часа прилететь на радиогидроплане в Милан.

Хотя они при беседе по радио пользовались усовершенствованным изолятором профессора Бамбергера, содержание ее какими-то неисповедимыми путями сделалось достоянием репортеров. По крайней мере, вышедший в тот же вечер миланский «Радио-Луч» уже намекал на предстоящую дуэль «между почтенным депутатом Ф. и одним не менее почтенным джентльменом из Лондона». «Радио-Искра», конкурировавшая с «Радио-Лучом», пошла еще дальше и напечатала под видом рассказа историю с фотографическим снимком и радиопощечиной в таких прозрачных выражениях, что Фернандини, прочитав ее, с чисто итальянским легкомыслием самодовольно стал крутить свой черный ус, а мистер Брайт, которому переслан был этот номер, в бешенстве прокусил зубами свою трубку.

II

Мистер Брайт, как это легко поймет даже самый недогадливый читатель, разумеется, принял вызов и в тот же день подыскал себе секундантов. Один из них был директор химической лаборатории в Глазго мистер Гарри Ньюбольд, другой — флотский офицер Арчибальд Джонсон.

27 мая в 3 часа 40 минут пополудни (по гринвическому времени) сидевшие в Милане секунданты синьора Фернандини соединились с помощью радиофотоскопа с секундантами мистера Брайта, так что все четверо могли не только слышать, но и видеть друг друга.

Секунданты синьора Фернандини с чисто итальянской горячностью настаивали на суровых условиях дуэли.

— Поединок должен иметь смертельный исход по меньшей мере для одного из противников! — заявил капитан дальнего плаванья Сарагаццо.

— В таком случае, — отозвался секундант мистера Брайта директор химической лаборатории Ньюбольд, — я предлагаю, чтоб дуэль состоялась на Лучах Смерти.

И, став в позу лектора, почтенный мистер Ньюбольд прочел маленькую лекцию о свойствах этих лучей.

— Они в высшей степени удобны благодаря своей чрезвычайной портативности, — сказал он в заключение. — Их можно держать в боковом кармане жилета, как портсигар или спичечницу. Для цели, преследуемой нашими уважаемыми доверителями, вполне достаточно минимальной дозы, свободно помещающейся в миниатюрном цилиндрике, который можно привесить, как брелок, к цепочке от часов. Цилиндрик снабжен особым чрезвычайно точным прибором для прицела на дальнее расстояние. Любой грамотный ребенок может управлять этим прибором. Важно лишь точно знать местонахождение цели.

— Как далеко распространяется действие этих лучей? — спросил капитан Сарагаццо.

— На расстоянии 2400 английских миль они еще безусловно смертельны! — ответил мистер Ньюбольд.

Час спустя между сторонами было достигнуто полное соглашенье.

Мистер Ньюбольд как директор химической лаборатории взялся снабдить обоих противников Лучами Смерти, причем цилиндрики, во избежание всяких подозрений, должны были достаться каждому из них по жребию.

Решено было, что дуэль произойдет в воздухе на высоте 250 метров, причем и синьор Фернандини, и мистер Брайт будут сидеть каждый на своем радиоплане — первый в окрестностях Милана, второй в окрестностях Лондона.

С большой тщательностью и точностью были определены широта, долгота, а также высота, на которой должны в момент поединка держаться противники.

Дуэль была назначена на 29 мая, в 5 часов 30 минут утра по гринвическому времени.

До окончания дела все участники его обязались честным словом никаких сообщений прессе не давать.

III

29 мая, в 5 часов 25 минут по гринвическому времени синьор Фернандини по сигналу своих секундантов поднялся в окрестностях Милана на своем радиоплане на высоту 250 метров.

Как раз в ту же минуту и на ту же высоту поднялся на своем радиоплане в окрестностях Лондона и мистер Брайт.

За всеми движениями обоих противников следили при помощи радиофотоскопов не только секунданты, слетевшиеся по взаимному соглашению в Париже, но и десятки газетных репортеров, которые, несмотря на строгую конспирацию, каким-то чудом оказались в курсе мельчайших подробностей дела.

В курсе был и Лондонский клуб воздушного спорта. По крайней мере, весь он in corpore сидел в это раннее утро у своих радиофотоскопов. При этом члены его, как водится, разделились на два лагеря: одни держали пари за мистера Брайта, другие же верили в звезду синьора Фернандини.

Один предприимчивый англичанин устроил даже нечто в роде радиототализатора. Уже за полчаса до начала поединка ставки достигли почтенной цифры в 100 тысяч фунтов стерлингов.

Наконец, за действиями обоих противников зорко следили как в Лондоне, так и в Милане агенты бюро похоронных процессий.

Но вернемся к главным героям нашей правдивой истории.

Поднявшись на должную высоту, мистер Брайт и синьор Фернандини пустили в ход стабилизаторы — и радиопланы их как завороженные застыли в воздухе.

В 5 часов 18 минут до них по радио из Парижа донеслась команда:

— Готовься!

Противники взяли прицел и замерли, каждый со своим цилиндриком в руке.

— Раз! — принесли воздушные волны новую команду.

У репортера миланской «Радио-Искры» сделалось сильное сердцебиение, а собственный корреспондент лондонской «Радио-Волны» залпом опрокинул в себя полбутылки виски.

— Два!

Даже видавший виды председатель Клуба воздушного спорта почувствовал легкий озноб и срывающимся голосом приказал подать себе стакан горячего грога.

На радиототализаторе шла лихорадочная работа, и пари в одну минуту перевалили за 300 тысяч фунтов.

— Три! — точно выстрел, пронеслось по всем антеннам.

Было 5 часов 30 минут по гринвическому времени.

Ровно семь секунд спустя радиоплан, на котором сидел мистер Брайт, вышел из состояния неподвижности; потом, сделав несколько беспорядочных конвульсивных движений, он камнем упал на землю.

Державшие пари за Фернандини весело потирали руки, а те, которые ставили на мистера Брайта, были чернее тучи. Агент лондонского бюро похоронных процессий тотчас же помчался к квартире мистера Брайта с предложением услуг…

…Вышедшие час спустя утренние газеты были полны подробностями воздушного поединка и трагической гибели одного из лучших граждан Британской империи незабвенного мистера Джемса Брайта.

В тот же вечер директор химической лаборатории в Глазго достопочтенный Гарри Ньюбольд сделал по радио перед невидимой аудиторией доклад о новом чрезвычайно удачном опыте с Лучами Смерти, объектом которого, к глубокому прискорбию, был англичанин, добрый патриот и примерный супруг.

Слушал доклад, сидя в своем кабинете в Милане, и синьор Фернандини. По окончании его он закурил душистую гаванну и, самодовольно откинувшись вглубь кресла, сказал самому себе:

— Надо быть идиотом, чтобы отрицать прогресс науки!

Потом, подумав с минуту, он отправил соболезнующее радио молодой и прекрасной вдове, за честь которой погиб в ореоле из Лучей Смерти мистер Брайт.