Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 12(74), 2025.

Николай Карпов (1887—1945) фантастику писал и до революции, и после. Наиболее масштабным его произведением стал написанный уже в советское время роман «Лучи смерти»: на его страницах Карпов за несколько лет до «Гиперболоида инженера Гарина» воодушевленно (пусть и без мастерства Алексея Толстого) описывает ожесточенную борьбу «наших» и «буржуев» за овладение секретом сверхоружия. Этакий «красный Пинкертон»: поджанр, активно развивавшийся в 20-х, но… в них и оставшийся. Сейчас он в основном представляет собой лишь историческую ценность.

Гораздо интереснее «малая форма» Карпова, создававшаяся им и в первой половине 1910-х, и во время Первой мировой, когда он был военным корреспондентом. Впрочем, «военная фантастика» тех времен — тоже особый поджанр, обычно ориентированный на какое-либо загадочное изобретение, которое вдруг, в самый критический момент, вываливается, словно рояль из кустов, и обеспечивает победу вместо, казалось бы, неминуемого поражения. Но многим авторам все же удавалось найти иные решения, выигрышные и в сюжетном, и в художественном плане. Сумел это сделать и Карпов в коротком рассказе «Белый генерал», хотя сходному фантдопу в самом начале Первой мировой вообще-то проложил дорогу британец Артур Мейчен (Макен) со своими «Лучниками»…

В первые послереволюционные годы Николаю Карпову довелось несколько лет проработать в советских следственных органах. Никакой политики, по расследованию «нормальных», уголовных преступлений — но, наверно, он не раз с ужасом представлял себе, что произойдет, если на глаза его новым коллегам попадется этот рассказ о духе Скобелева как «сверхоружии» царской России. И вряд ли меньше приходилось опасаться этого в последующие годы, когда Карпов переключился с фантастики на сделавшуюся гораздо более безопасной бытовую юмористику, действовавшую в «разрешенных» пределах…

Поручик Страхов окинул взглядом прижавшиеся к стенкам окопа серые фигуры стрелков, взглянул назад, где виднелись отходившие на новые позиции густые тени пехоты, и снова перевел взгляд на своих людей. Он знал, что эти солдаты, которым было поручено во что бы то ни стало задержать наступающего врага, обречены на смерть, так как неприятельский отряд в несколько раз многочисленнее и раздавит эту горсть храбрецов, но не испытывал страха ни за себя, ни за них: они все исполняют свой долг.

Замолкла трескотня русских пулеметов и грохот орудий, отходивших назад, и только огонь неприятеля, подготовлявшего атаку штурмующей колонне, усилился, но шрапнель рвалась вблизи окопов, не причиняя большого вреда стрелкам. Чувствуя потребность заняться чем-нибудь, поручик взял у раненого солдата винтовку и стал методически стрелять в невидимого врага.

— Идут, ваше благородие… — шепнул ему находившийся рядом фельдфебель. Бросив винтовку, поручик высунулся из окопа, не обращая внимания на визжавшие над ним пули, и увидел высыпавшие из перелеска густые цепи австрийцев.

— Вероятно, тирольские стрелки… — повернулся Страхов к прапорщику, — уж очень решительно прут вперед.

Наступающие цепи австрийцев, по временам припадая к земле и открывая огонь, быстрыми перебежками приближались к русским окопам — видимо, торопясь до наступления темноты овладеть ими, но вскоре беглый огонь русских стрелков заставил их задержаться.

— Сейчас опять попрут! — шепнул Страхову прапорщик. — Ну, жаркое будет дело…

— Если что со мной случится — вы меня замените! — так же шепотом приказал поручик.

— Когда близко подойдут — пойдем в штыки. Все равно — умирать… Ишь, их видимо-невидимо.

Когда серые сумерки окутали окоп, русские услышали шум бегущих австрийцев, направляющихся без выстрела к окопам.

Поручик выхватил шашку и хотел скомандовать, но слова команды застыли у него в горле: перед окопом, словно из-под земли, появился в тусклом сумеречном свете всадник на белом коне. Его опушенное бакенбардами лицо, огненные глаза, молодцеватая фигура, затянутая в белоснежный, старого образца китель, показались странно знакомыми Страхову, но он не мог вспомнить, где он его видел. Стрелки прекратили огонь и застыли на своих местах.

— Вперед, ребята! В штыки! За мной! — загремел властный голос.

Поручик увидел, как ощетинившаяся штыками волна солдат хлынула, словно повинуясь неведомой силе, за всадником; не отдавая себе отчета в происходящем на его глазах, точно загипнотизированный, поручик бежал вперед, кричал: «Ура» — и размахивал шашкой…

Неожиданно что-то ударило его в голову и он упал без чувств. Очнулся Страхов в окопе и увидел склонившееся над собой бородатое лицо прапорщика.

— Отбили мы этих австрияков… — поймав вопросительный взгляд раненого, сказал прапорщик, — а вас подобрали солдаты.

— А они? Снова наступают? — слабым голосом спросил он.

— Где там наступать! Удрали без оглядки! — усмехнулся его собеседник. — Прямо удивительно, как это вышло…

— А «он»? Разве вы его не видели? — вскричал Страхов, блестя глазами и внезапно поднимаясь с земли. — Как он командовал! Эх, куда угодно пошел бы за ним! Хоть в ад!

И он снова без чувств свалился на дно окопа.