Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 11(73), 2025.

Над сорок четвёртым жилым кварталом возвышался новенький жилой комплекс. Стеклянный, чистенький, цилиндрический, он походил на бутылку дорогой водки, забытой на столе в окружении приземистых рюмок и коробочек зданий поменьше. П-солнце потухло уже несколько часов назад; в тёмных окнах комплекса отражались лишь мутные огни уличных фонарей. Кое-где горели жёлтые прямоугольники окон. На фоне одного из них выделялся человеческий силуэт.

Человека звали Филимонов; он так близко стоял к окну своей гостиной, что носом прижался к стеклу. Его грустные глаза были устремлены на восток. Сорок четвёртый жилой квартал Соторры считался престижным; даже стеклянный жилой комплекс, в котором Филимонов взял квартиру, в документах именовался не просто мегаблоком, а мегаблоком комфортным, что подразумевало наличие персональных санузлов, кухонь и мусоропроводов. Престиж сорок четвёртого квартала, однако, не шёл ни в какое сравнение с престижем элитных загородных посёлков; это в их сторону сейчас смотрел Филимонов. Они сияли вдалеке разноцветными, роскошными гирляндами. Там, поговаривали, жить было очень удобно: богачи Соторры в городе уже почти никогда и не появлялись.

Но его интересовали не они. Он, в общем-то, даже не завидовал. Его не прельщала загородная жизнь. Но огни загородных посёлков удачно выхватывали из темноты гигантские шестиугольники Сот Соторры. Каждая сторона — семьсот пятьдесят метров. Идеальная точность. Постоянная, выверенная до миллиметра толщина стенок.

Он только ради этого вида сюда и переехал, в этот стеклянный жилой комплекс, путь от которого до работы занимал почти на пятнадцать минут больше, чем путь от старого мегаблока в пятом жилом квартале. Филимонову хотелось просыпаться и засыпать, смотря на титанические соты. А посёлки, энергетические станции, КПП, ленточки дорог — это так, светящаяся плесень. Ему казалось порой, что, может, в том и заключался весь смысл существования человечества: поухаживать за Сотами, сохранить для будущих поколений творения Пчёл Соторры…

Теперь-то уж точно, подумал он обессиленно. Теперь-то уж точно. Он, дурак, позволил себе поверить, что сохранить для будущих поколений можно не только Соты, но и их создателей. И все вокруг справедливо сочли его сказочником. Что он, в самом деле, смог показать? Дефективное яйцо. Какие-то уродцы в пробирке. От этого до Сот — как пешком домой, на Землю. В Лаборатории его все эти годы насквозь видели. Комиссия наверняка обзвонила всех коллег Филимонова; у каждого вежливо поинтересовались, что это за Филимонов такой и почему он столько всего обещает, почему считает, что Пчелу Соторры к жизни будет вернуть проще, чем шерстяного мамонта или птицу додо. Ох, и посмеялись же, наверное, над ним. И ещё будут смеяться. Он выйдет на работу на свою последнюю неделю, и у него будут участливо спрашивать, продлили ли ему грант на исследования, и он будет…

На столе позади задребезжал телефон.

Филимонов зашевелился. Это мог быть очень важный звонок.

Это могло быть автоматизированное сообщение от Фонда: уведомляем вас, что произошла ошибка, на самом деле ваша заявка одобрена. Он терпеть не мог бестелесный, бесполый голос фондовского искина, но, наверное, всё равно расплакался бы от счастья.

Это мог быть кто-то из коллег; кто-то, кто никогда не верил ни в Филимонова, ни в воскрешение, ни, может быть, даже в самих Пчёл Соторры. Мало ли, что ли, окружало Филимонова лишённых воображения олухов, предпочитавших копаться в грязи и публиковать из года в год производные одних и тех же работ? Кому-то теперь обязательно захочется поглумиться.

Это могла быть, наконец, тётя. Единственная из близких, кому он успел пожаловаться. Тётя его совсем не понимала; от науки, от благородных порывов бескорыстно и упорно решать проблемы вроде воскрешения Пчёл Соторры она была бесконечно далека. Она владела первой и крупнейшей в городе сетью салонов красоты. «Не знаю, почему я написал именно ей, — сказал себе Филимонов, опасливо оглянувшись. Аватар на экране на тётин похож не был. — Может, зря».

Он заставил себя оторваться от окна и подошёл к столу. Телефон к тому моменту дребезжать перестал. Звонок, как оказалось, был от управляющей по зданию. Филимонов грустно рассмеялся. Этим тоже приходят итоги распределения научного финансирования? Уже знают, что г-н Филимонов на сей раз оказался без своего куска, а потому оплачивать аренду в скорейшем времени перестанет? Невовремя, конечно, невовремя ему в голову пришла идея докупить часть оборудования из собственного кармана. Скоро придётся собирать вещички! Придётся продать и сервиз, и антикварные настенные часы, и домашний велотренажёр; придётся вернуться в пятый жилой и слёзно молить, чтобы его пустили обратно хотя бы на пару недель, пока он ищет новую работу. Новую работу! Да Филимонов понятия не имел, чем он может заниматься, помимо научного труда; он десять лет уже преследовал эфемерную мечту. Теперь — всё сначала. Да что там Филимонов, Пчёлы, кто теперь, когда попробует вернуть Пчёл?!

Перезванивать управляющей Филимонов не стал. Оглянулся ещё раз на Соты. Потом, сунув телефон в карман, оделся и вышел из квартиры. Проблемы можно будет решать утром, подумал он. Всё, что решаемо, можно решить утром, а всё, что не решаемо, сейчас лучше всего утопить. Если боль вовремя заглушить, она не успеет в тебя как следует вцепиться.

* * *

Никто не знал, как выглядели Пчёлы Соторры. Может, и правда походили на пчёл, но в таком случае от панцирей, лапок и усиков давным-давно ничего, кроме пыли, не осталось. Единственным свидетельством существования Пчёл были их Соты. Зачем-то построенные. Гигантские. По сравнению с человеком — вечные.

Они имели форму вытянутой шестиугольной призмы почти тысячу километров в длину. За исключением котлована, в котором теперь располагалась Соторра, внешняя оболочка призмы почти не пострадала: бороздки редких царапин не в счёт. За несколько тысячелетий до того, как корабли Экспедиционного Корпуса наткнулись на Соты, точно в середину гигантской призмы прилетел астероид, проложивший себе путь вглубь почти на девять километров. Теперь стенки и дно этого шрама обросли, будто плесенью, городскими кварталами.

У внешних кварталов, вроде сорок четвёртого жилого, характера было мало; их теперь строили почти под копирку, собирали из модулей. У внутренних, где Экспедиционный Корпус когда-то впервые вбивал флагштоки и закладывал посадочные площадки, индивидуальности было куда как больше. Во втором индустриальном, или Треугольниках, располагались почти все исследовательские лаборатории. У Филимонова мелькнула мысль заглянуть на рабочее место и разнести там всё к чертям собачьим, чтобы никому не досталось. Но он прошёл мимо. Его целью был Третий жилой, или Большой Барак, где располагались самые лучшие бары.

В «Собачьем носу», как всегда, было не протолкнуться; Филимонов тому только обрадовался. Подхватывая с подноса один бокал за другим, он вставал у случайного столика и рассказывал свою историю.

— …а виды там такие: там видно Соты, видно каналы, целые, целёхонькие, не обломки, как тут, в центре, там видно, как они строили, как хотели! И вот я не понимаю, мужики, я не понимаю, как можно, вот надо бы просто выйти и посмотреть, казалось бы, вот вы ездили, смотрели? Вот вы их видели?

Видели, конечно, кто ж их не видел.

— И вот, увидев, как можно не проникнуться, как можно не осознать, что мы как кураторы, нет, как архи… архиваторы… нет, тоже не то, в общем, мы уходчики, уходители, мы должны за этим смотреть и у этого учиться, потому что, понимаете, это даже не мегаструктура, это гигаструктура, а мы разве умеем гигаструктуры строить…

Иногда почему-то так случалось, что к выбранному им столику подходили какие-то другие люди и его выталкивали, и тогда он, подхватывая новую порцию, выходил уже к другой компании, где начинал всё по кругу.

— …вот тётка моя, Боже, вот она не понимает, она на это смотрит и видит просто камни, понимаете, камни, так и говорит, типа, какая разница, что это кто-то построил, ей вообще только деньги нужны, вот все проблемы у нас сейчас, что вот такие люди, как тётка, и я не шучу, члены этих коллегий все по её салонам шатаются, волосы завивают, и вот такие люди решения принимают и финансируют, вот честное слово, финансируют всякие моксы и фэ-тэ-эл, а мою работу называют научной, так её, фантастикой…

Кто-то предложил ему закусить чем-то сладким, и он закусил, а сладость оказалась вроде ириски, челюсти мгновенно слиплись, и, пока он языком отдирал эту липкую гадость с зубов, его опять оттеснили. Он оказался в самом углу, а рядом за столиком крупный рыжий бородатый мужик в клетчатом берете сосредоточенно что-то чертил в блокноте. Филимонов обратился к нему:

— И вот что я, понимаешь, должен делать, я же ради вас, ради нас, вот мы не умеем строить гиперструктуры, а Пчёлы умели, если они такое могли построить, то, пожалуй, и двигатель бы смогли, понимаешь? Самый большой на свете двигатель, а я хочу с этим помочь, вернуть Пчёл, а самый большой двигатель нужен, знаешь, почему?

— Нестабильность Солнца, — не поднимая глаз, ответил рыжий. — Землю надо спасать.

— Нестабильность Солнца, — сказал Филимонов. — Уже и звезду нашли, а на то, чтобы с орбиты уйти, у нас всего несколько сотен лет, и, понимаешь, они там никто, ничего не могут, думают эвакуировать все десять бильонов, а я, брат, я столько лет пашу, всегда гранты давали, а теперь, мол, результативность низкая, а какая там в процессе может быть результативность, пока я Пчелу не воскрешу, вот воскрешу, и Пчёлы нам всё построят…

— Серьёзно думаешь, что воскресишь? — Незнакомец поднял глаза. Они оказались голубые, большие, очень живые. На его лице отразился живой интерес. До сих пор все собеседники Филимонова только многозначительно кивали. Оживившись, он затараторил с новой силой:

— Конечно, конечно, у меня есть образцы генетического материала, самые лучшие, я один догадался, где он во льду, где соскрести, и, понимаешь, это не так просто, там много на самом деле проблем, потому что он сильно деградировал, но я разные подходы, так, посмотри, знаешь, что такое метод обратного Монте Карло, это, короче, структуру на данные натягиваешь…

— Как сову на глобус.

— Не как сову, — обиделся Филимонов, — совсем не как сову.

— Извини. Так тебе не продлили грант?

— Не продлили, козлы, а я, между прочим, очень самоотверженный работник, я в среднем семьдесят восемь часов в неделю отрабатываю, и всё сам, я не доверяю третьим лицам, хотя у меня вообще-то нет такого требования, а я всё сам… — Он стащил с подноса пробегавшей мимо разносчицы ещё бокал. Счета здесь приходили сами, по биометрии. — Всё сам. Потому что смотрю на Соты, на те, что целые, и вижу, как там строят всякие коттеджи, ресторанчики, всё по мелочам, ну вот чего бы им стоило пожертвовать Фонду, чтобы Фонд меня финансировал… — Он горестно вздохнул. Боль от предательства со стороны Фонда почему-то никак не удавалось окончательно заглушить. — А у меня окно, понимаешь, на Соты выходит, я только недавно переехал…

Тут Филимонов перескочил на финансовые проблемы. Накоплений, достаточных для того, чтобы остаться жить в сверкающем новеньком комплексе, у него не было, потому что он, преданный своему делу, закупил на все свои сбережения вещей для работы, когда предыдущий грант иссяк.

— И вот так оно всё закончится, — пробормотал он. — Я на улице, меня даже напитки разносить не возьмут, а воскрешением Пчёл больше никто не занимается, сейчас каждый, понимаешь, и скептик, и критик, и вообще, все такие, блин, умные, а только никто не знает, как они это строили и как вообще такие сплавы получать, только Пчёлы знали… Как можно, друг? Вот как можно: такое величие, прямо под носом, творение, приближённое к Божественному! Гигаструктура! Вот мы с тобой в «Собачьем носу», а «Собачий нос» в Большом Бараке, а Большой Барак в котловане, а котлован остался от удара астероидом, который, ударься он об Землю, вызвал бы вымирание, тотальное, а не то что Чиксулуб, Чиксулуб — это детские игрушки! Как можно: вот, взгляни, вот ты рисуешь что-то там, а достаточно просто выйти, выехать в сорок четвёртый, подняться там повыше, и будут видны Соты!..

Соты!.. Первозданные, великолепные, рукотворные, хоть в то и не верится; может, чей-то рывок в космос, доказательство того, что космическое пространство может покориться разумному существу; а может, обычное хранилище, в котором шестиугольные каналы служили лишь для какого-нибудь топлива, какого-то газа, способность Сот удерживать пригодную для дыхания атмосферу на это указывала; а может, и вовсе мимолётная забава для маленькой Пчёлки, в которую нужно было, скажем, дуть, как в свистульку, хотя — нет, какие глупости, какие в космосе свистульки… Пчёлы строили так, как никто больше не строил, как человечеству, наверное, никогда не суждено строить; и единственный способ прикоснуться к их величию, понять, как это было, начать учиться — вернуть Пчелу…

— Поразительно. — Мужчина в клетчатом берете покачал головой. — Ну и ну.

— Какое теперь кому дело…

— Погоди. — Собеседник отодвинул в сторону свой блокнот и ловко перехватил запястье Филимонова, когда тот потянулся за новым бокалом. — Выслушай меня минутку. Тебе не продлили грант, тебе негде жить, и тебе нужна работа. Я всё понял правильно?

Филимонов начал мямлить:

— Ну а где с моим профилем, у меня очень узкая специальность…

— Да-да, — нетерпеливо перебил его собеседник. — Я работаю в «Рюмо». Мы собираем стэнфордские торы. Слышал про такие? Маленькие космические станции для длительного проживания в открытом…

— Слышал, — неохотно ответил Филимонов, подозрительно щуря на незнакомца глаза.

— Ну вот. Ты мне кажешься человеком смышлёным, — мужчина для наглядности постучал себя пальцем по виску. — И я ни разу не слышал, чтобы кто-то так вдохновлённо говорил о крупномасштабной астроинженерии. Нам нужны такие, как ты. Честно. Мы должны вместе…

— Мне нравятся Соты, — перебил его стремительно трезвевший Филимонов.

— Пчёлы-то, авось, тоже не с Сот начинали, а?

— Но стэнфордский тор — это как-то…

— Ну не стесняйся, чего ты. Мелко, да? Но экспертизу надо как-то нарабатывать. — Он не отрывал взгляда от лица Филимонова. — Чтобы потом… Будут и планетарные двигатели, чтобы Землю спасти. И сфера Дайсона когда-нибудь будет. А пока — торы. Тоже, скажем, непростая задача, хоть и всего полтора километра. Пока. Может, если побольше людей от науки пойдёт торы строить, вот такое вот, — ткнул он многозначительно пальцем в потолок, — тоже поближе будет. Мы с тобой жизни положили в одно и то же русло, сечёшь? Приходи строить.

— Я воскрешаю Пчёл, — туповато сказал Филимонов. — Я не строитель.

— Да я ж тебе не про это, — беззлобно ответил мужчина. — Сейчас, я так вижу, ты никого не воскрешаешь. С квартиры ты съедешь, а там из Соторры улетишь. А я тебе работу предлагаю. Работу, понимаешь? — Он щёлкнул пальцами. — Бабло.

У Филимонова возникло лёгкое ощущение сюрреалистичности происходящего. Ему традиционную работу ни разу не приходилось искать лет с восемнадцати, когда он приходил в супермаркеты на Земле с «резюме» на полстранички жирным шрифтом.

— Притом в твою же калитку, — горячился тем временем его собеседник. — Без Пчёл, ага, но философски про то же. Я вот никогда не хотел строить коттеджи и ресторанчики. Я хотел в космосе строить. И тоже тут, в Сотах, себя чувствую каким-то сраным тараканом. А там! — Он хлопнул по столу ладонью. — А там, на стройке, веришь, что и мы тоже можем. Так, как эти Пчёлы делали. Когда-то. Я, кстати, представиться забыл, да? Артём Петрович Блохин. Очень приятно, профессор Филимонов.

Филимонов вяло пожал протянутую руку.

— Я не профессор. Я просто Иван. А что делать-то надо? — спросил он.

— Строить, — с готовностью сказал Артём.

— Я же сказал, я не строитель. Я учёный. У вас есть отдел, эм…

— У нас все начинают в строителях, но ты не беспокойся. — Артём помахал ближайшей разносчице напитков и, когда та подошла, взял по бокалу и себе, и Филимонову. — Ты вон смышлёный, быстро выучишься.

Филимонов пригубил. Почему-то теперь мартини показался ему совершенно безвкусным.

— Куда! Чокнемся давай.

Чокнулись. Вкуснее не стало. Артём уже водил пальцем по экрану, заполнял какую-то форму. Контракт, сообразил вдруг Филимонов. Контракт готовит. Вот этого ещё не хватало. Надо что-то спросить. Разобраться, что это вообще за контора такая, что они по ночам в барах сотрудников нанимают.

— А зачем вы их строите здесь, — выпалил он. — Сюда же в Сотах прилетают жить, а не в т-торах. Зачем они тут?

— Ну, не всем же жить в Соторре, — подмигнул Артём. — Тут же чисто, порядок. А там, ну, будет место на тот случай, если кто-то чистоту и порядок не соблюдает.

— Тюрьмы, — сообразил Филимонов.

— Ага, вроде того. Но я не думаю о них как о тюрьмах. Это же не какая-то рухлядь. Не блокшивы. Это шаг в будущее. — Глаза у Артёма горели почти так же, как у коллег Филимонова, когда те рассказывали о своей научной работе. Надо же. Филимонов и не знал, что у ребят из «индустрии» тоже порой бывала такая любовь к своей работе. Может, подумал он, Артём и прав, что ему на этой стройке будет хорошо. По счетам ведь надо как-то платить. И какая, в самом деле, разница, тюрьмы это, не тюрьмы, если предлагают — надо соглашаться, как же он потом сам-то будет что-то похожее искать…

Они сделали ещё по глотку.

— Только, знаешь, ты всё-таки не прав, — завёлся опять Филимонов. Мысли потекли. — Это, самое, это всего лишь торы, а того, что Пчёлы настроили, такого мы, наверное, никогда уже не сможем сами, ничего же не понятно, зачем, вот, например, это, может, у них не было глаз, были только усики, и жили они в совершенно другом мире, у них был совершенно другой умвельт, не такой, как у нас, и только он, я думаю, позволил им возвести Соты, это же как-то надо было всё это собрать, и собрать заново, и эти гексагоны, знаешь, вот почему оно всё сразу не обрушилось, тор тебя не научит такое строить…

— Да, да, не научит, — живо согласился Артём. — Но экспертиза-то нарабатывается. Слушай, профессор, у меня подход, так сказать, простой; хочешь работать, хочешь строить — приходи работать, приходи строить. Вот и всё. А остальное — это так, слова, оправдание безделью.

Филимонов грустно уставился в столешницу. Ему не хотелось думать о своей научной работе как об оправдании безделью. Он не знал, как передать этому человеку в полной мере своё восхищение Пчёлами Соторры…

А нет, знал.

Артём уже толкал по столу свой телефон. Окошко на экране требовало поставить галочку. Филимонов допил и решительно помотал головой.

— Сначала, — выдохнул он, — поехали в сорок четвёртый, посмотрим на Соты.

* * *

Филимонов думал пригласить Артёма к себе, чтобы посмотреть на шестиугольники Сот из окна, но каким-то образом потерялся, едва выйдя со станции метро. Они вышли на границу жилого квартала и поднялись на верхний уровень парковочного дока общественного транспорта. Гирлянды элитных посёлков по-прежнему озаряли шестиугольные каналы Сот своим бледным свечением. Каналы уходили вглубь. Ему подумалось, что, может, оттуда, из темноты, за ними наблюдали призраки Пчёл.

— Вот не могу, — сказал Филимонов. — Каждый раз, как смотрю, так думаю…

— А чего смотреть-то, — Артём прошёлся вдоль стройных рядов гладких ю-мобилей, остановился у одного, вытащил телефон; пара движений пальцем — и авто радостно крякнуло.

Искин-диспетчер проложил для них короткий безопасный курс. Миновав по дуге блестящее поселение с говорящим названием Жемчужины, они нырнули в один из шестиугольных тоннелей. Ю-мобиль вежливо проинформировал их, что, если они не остановятся, машина автоматически развернётся через два километра. Большая часть древней станции оставалась неосвоенной. Нет, конечно, там гуляли полевые научные экспедиции, и наверняка в каких-то из ячеек-тоннелей прятались секретные государственные объекты, но в общем и целом делать там пока было нечего; до введения ограничений пьяные полёты в Соты почти всегда заканчивались спасательными операциями. Артём послушно посадил авто, и мужчины, покачиваясь, выбрались наружу, ступив на голую не-землю Сот. Филимонов с трудом подавил желание упасть на колени, продиктованное не столько благоговением, сколько дурным самочувствием.

Он запрокинул голову. Потолок тоннеля терялся в темноте.

— Иногда я думаю, — прошептал Филимонов, — что всё это — лишь каркас.

— Каркас?

— Для чего-то, что они так и не закончили. Ещё одна причина их вернуть. Столько вопросов. — Он шаркнул ногой. — Если бы я смог вернуть хотя бы одну Пчелу, Артём, сколько всего мы бы узнали. Столько всего, что самим не узнать никогда… Тайны вселенной. Зачем всё это… Правильно ли мы поступаем… Ведь, ты понимаешь, цивилизация, которая такое воздвигла, она была намного лучше нас, социальный прогресс следует за технологическим… Это другая ступень…

— Слушай, друг, — Артём похлопал его по плечу. — Ты нормально себя чувствуешь?

— Да, да! Просто… Боже. — Он широко развёл руками, словно пытаясь обнять тоннель. — Это была работа всей моей жизни, и я каждый день смотрел на эти Соты, и я упорно пытался вернуть хотя бы одну Пчелу…

— А ты близко подошёл?

— А? Нет, совсем нет, — рассеянно ответил Филимонов. — Нет, конечно, это очень сложные эксперименты. Ничего у меня пока не получилось. Но это же, как ты там сказал, это про экспертизу, даже если у меня не получится, ну и что, кто-то же должен был попробовать…

Артём прислонился к ю-мобилю.

— Ну не знаю, — проговорил он и вынул телефон. — Ты знаешь, друг, я бы поехал домой и поспал хоть пару часов. Ты по счетам платить хочешь? Строить реальные мегаструктуры в космосе хочешь? Как Пчела? — Он ободрительно подмигнул. — Не в теле вернёшь Пчелу, так в духе, а? Друг, покажи себя хорошо на стройке, хоть на одной, и я тебя бригадиром сделаю. Мы закончим эти торы-тюрьмы и, может, до конца жизни ещё что покруче соберём.

Филимонов слушал его вполуха. Кто-то должен был попробовать. Сколько лет он вот так пробовал, проваливаясь, раз за разом вытаскивая из инкубаторов неживых, невозможных уродцев? Сколько километров текста написал на научных форумах, защищая свою деятельность? Как, в самом деле, глупо. Вернуть Пчелу. Да что, в самом деле, случилось бы, верни он Пчелу? Прав этот парень, конечно, прав; надо просто идти и самому работать руками, самому становиться Пчелой и строить, набить мозоли, выгравировать своё имя на изнанке Вселенной, чтобы спустя тысячелетия кто-нибудь наткнулся на долбаный тюремный стэнфордский тор и узнал, что И. А. Филимонов принял участие в его строительстве и что вдохновлялся он Пчёлами, равным которым не мог стать, но очень, очень желал…

— Да, — пробормотал он. — Я буду строить. Ох, спасибо, Артём, за твою доброту, я научусь, мы такие торы построим, таки-и-ие…

Он повернулся к Артёму и, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы, поднял руку, чтобы поставить все нужные галочки в электронном контракте. Но тут в кармане у Филимонова зазвонил его собственный телефон.

— Ой. — Он сунул руку в карман. — Сейчас.

На экране высвечивался тётушкин аватар: полные губы, высокий лоб. Филимонов не помнил, правда ли она так выглядела. Она часто меняла внешность.

— Тётя?

— Иван! — Жизнерадостный голос родственницы никак не сочетался с трогательным моментом. Артём вежливо отвернулся. — Иван, дорогой!

— Послушайте, тётя, сейчас не лучшее…

— Да прям уж! Иван, я только что звонила Юлии Бравчук, она у меня регулярно бывает, и она знакома с директором Валенсис, которую, я так понимаю, ты тоже знаешь…

О, он знал. Директор Валенсис сидела где-то в верхах Научного фонда Содружества. Иногда делала публичные заявления, на которых объявляла о самых значимых научных прорывах. Филимонов искренне верил в свою работу, но ему и не снилось, что люди уровня Валенсис обратят на него внимание — по крайней мере, пока он не представит им самую настоящую Пчелу. Даже для губернатора Бравчук сблизиться с Валенсис — всё равно что к солнцу подняться…

— В общем, я с ней поговорила. Они пересмотрят пару своих решений и найдут для тебя деньги, так что не спеши выезжать со своей квартиры! — Тётя радостно хихикнула на том конце. — Тебе должны позвонить утром, но я подумала, что сообщу тебе эту новость сама. Просто не могла поверить, что тебе отказали!

— Тётя, вы серьёзно?!

— Конечно-конечно! Возвращайся к работе. У меня есть много клиентов, весьма заинтересованных в твоих Пчёлах. — Она икнула. — Может, они будут меньше денег драть за постройку типовых объектов в ближнем космосе. Или, по крайней мере, из них можно будет что-то красивое делать. Я вот недавно закупила огромную партию энтожира. Мне кажется, тебе потому и отказали, что ты вечно говоришь про какие-то структуры, про цивилизации. Люди сейчас мыслят практично.

Он не смог ответить. Тётя ещё с минуту что-то ему говорила про знакомых, которым тоже будет очень интересно последить за результатами его работы, и про какой-то краситель под названием кармин, и про мёд, и про туфли, а потом внезапно повесила трубку, и Филимонов вдруг обнаружил, что всё ещё стоит у ю-мобиля и на него пялится поверх крыши скептически настроенный Артём.

— Я возвращаюсь к работе, — объявил Филимонов.

— Ага.

— Да! — Филимонов заорал во всю глотку. — Я возвращаюсь к работе! Они пересмотрели результаты. Я ещё воскрешу Пчёл. Вот увидишь! Ещё воскрешу. Они вас без работы оставят! Торы, торы…

— Ага. — Артём убрал свою трубку в карман, вынул сигарету, закурил. Филимонов уже перепроверял почту. Пока — никаких уведомлений. Но утром, утром. Тётя бы не обманула…

Чуть позже мужчины молча вернулись в кабину ю-мобиля. Обратный путь показался Ивану Филимонову бесконечно долгим. Расстались они на парковке. Артём на прощание только пробурчал:

— Никто сейчас работать по-настоящему не хочет, а?

— Работать по-настоящему? — изумился Филимонов. — Это вы мне?

— А то кому же. Сколько вас таких, восхищающихся. А построить…

— Лучше Пчёл мы не построим.

— Сдохли Пчёлы, — сказал Артём. — Никогда ты их не вернёшь. Да ты, наверное, и не хочешь, а? Нечем тогда заниматься будет.

— А ты! — взвился Филимонов. — А ты! Ты! Строишь бублики-тюрьмы и воображаешь, что это тебя хоть на йоту, хоть чуть-чуть приближает к богам!

* * *

Филимонову позвонили в девять утра. Он к тому моменту уже встал, уже умылся, уже пил вторую чашку кофе. Бесполый голос фондовского искина никогда ещё так не радовал слух. «Пересмотр результатов выявил наличие ошибки в оценке Ваших интеллектуальных изысканий… как следствие, на академическую триаду до … года … выделено дополнительное финансирование, включая жалование для одного аспиранта…»

Дослушав, он вскочил из-за стола так быстро, что аж голова закружилась. Ну вот и всё. Вот и официально! Чуточку успокоившись, Филимонов пролистал список контактов и вызвал любимую тётю.

— Спасибо вам ещё раз!

— Ой, да за что мне спасибо, — отмахнулась она. — Выглядишь отвратительно, Иван, мешки под глазами у тебя, конечно, страшные. Ты купи себе камень. Жадеит. У меня одна подруга делает. Она пыталась, кстати, кусочки Сот использовать, но их не получается как следует отполировать…

Когда Филимонов закончил говорить с любимой родственницей и собрался уже выйти на улицу, окрестности стеклянного комплекса уже купались в сиянии вошедшего в свои права п-солнца. Днём ни посёлки, ни сам город почти не выделялись на серо-стальном фоне Сот.

Филимонов с наслаждением опустился на скамейку возле входа, наклонился и почти с любовью погладил землю у собственных ног. Он просто хотел прикоснуться к Сотам. Вчера он почти потерял Соторру, думал он, почти лишился Пчёл. Как ему, в самом деле, повезло. Теперь-то он не ошибётся. Теперь Пчёлы точно вернутся к жизни. Вернутся, и игрушки, вроде этих блохиновских торов…

К слову.

Он вытащил телефон, открыл поисковик, вбил несколько ключевых слов. Стэнфордские торы, Соторра, Артём Блохин. Кто, чёрт возьми, вообще этим занимается? Кто посылает менеджеров ночью в барах искать рабочих? О них надо бы доложить. Совсем уже с ума посходили. А если бы Иван Филимонов подписал ночью этот дурацкий контракт, где бы он проснулся? В рабочем бараке? На фронтире с правами рабочих сложно, тут всегда не хватает людей, подрядчики чуть ли не воевать готовы друг с другом за персонал. Уже и учёных пытаются, что ли, забрать с собой?

О проекте, над которым работал Блохин, в сети нашлось на удивление мало информации. Жалкие крупицы. Нет, торы, определённо, существовали и где-то там, наверху, строились; Филимонов пролистал фотографии, кликнул интереса ради на чертежи. Заказчик — государство, губернатор Бравчук лично нашла подрядчика. Объединённое Космическое Строительство, Обкосмострой. Филимонов поморщился. Прежние проекты. Верфь. Одна жалкая верфь.

«Интересно как», — подумал он, а потом всмотрелся опять в фотографии с торами. Ещё несколько лет назад Филимонов, гадая, откуда Пчёлы могли взяться, построил точную динамичную карту звёздного неба над Сотами. Астроном из него был не ахти, но Филимонов купил доступ к искину, задействовал старые связи (пообещал авторство — это обещание за ним всё ещё числилось) и кое-как за несколько недель разработал простенькую, но полезную программу. Теперь он закинул в неё фотографии, не особо даже задумываясь над тем, что делал. Как бы его работу ни оценивали коллеги, искреннего научного любопытства Филимонову было не занимать.

«Если я и впрямь верну к жизни Пчелу, надо же будет как-то ему объяснить, что это мы вокруг Сот понавешали. Какие-то космические тюрьмы…»

Телефон завибрировал. Вот и результат. Филимонов открыл окошко визуализации. Вот Соты — серая сигара с выбитым посередине кусочком, в котором гнездилась Соторра. Вон, жёлтой стрелкой, обозначена позиция местного солнца — маленькой холодной звезды. Торцы Сот принято было обозначать как нижний и верхний: «сигара» была чуть наклонена относительно орбиты, по которой моталась вокруг солнца. А вот они и торы, обозначенные аккуратными огоньками: целый кластер их, штук пятнадцать, и все — почти в одной плоскости, выделенной конусом в угловую минуту у верхнего торца.

Филимонов хмыкнул. Закрыл окно визуализации, почесал в затылке. Зачем их вот так, одной группой-то вешать? Это же большие структуры, не какие-то там спутники. У этого Обкосмостроя должна быть просто великолепная команда орбитальных инженеров.

«А может, их просто там только заложили, а потом разведут по позициям…»

Что он, в самом-то деле, понимал. Но Блохин, получается, строит много торов сразу. Он всё ещё бесконечно далёк от Пчёл, однако проект и правда получался титанический. Сколько там на самом-то деле людей? Все живут в Соторре?!

Ему пришла в голову глупейшая идея: позвонить Блохину, притвориться, что он всё-таки заинтересован, разузнать про масштабы стройки. Блохин ему поверит. Наблеять просто: да, эта стройка и есть воплощение тех самых Пчёл, только так мы их вернём к жизни, только так станем Пчёлами…

Филимонов замер.

А если, подумалось вдруг ему, а если вдруг эти торы так странно расположены, потому что… потому что и вовсе они не странно расположены, просто он видит только клочок, кусочек будущего облака. Сотни стэнфордских торов, сотни космических тюрем, развешанных, подобно украшениям, вокруг древних Сот. Нет, нет, глупость какая, и всё-таки он открыл эту картинку заново. Нет, у него, конечно, не было подтверждения, но если там их и правда больше, много больше, то с теми фотографиями, что у него имелись, его программа сработала бы как раз подобно узкому лучу фонарика. А как ещё проверить? Из Соторры звёздное небо не снять. Но там же должны быть спутники?

Он глянул в сторону Сот, величественных, древних Сот, и те вдруг показались ему совершенно чужими.

«Сам придумал, сам испугался».

Онемевшими пальцами Филимонов набрал тётю. Она подняла трубку почти сразу.

— Ваня!

— Тётя! Хотел ещё раз поблагодарить, — выпалил он и, прежде чем она успела ответить, затараторил: — Тётя, очень мне интересно, подскажите, неужто и правда кейс с моим финансированием попал на стол самой Валенсис, очень уж не верится, что губернатор вмешалась, вдруг мне вопросы будут задавать…

Он резко выдохся. Тётя не отвечала, только дышала в трубку.

— Тётя?

Щелчок.

Она положила трубку?

Филимонов убрал телефон в карман и задумался. Соты по-прежнему притягивали взгляд. Гигантские шестиугольники. Семьсот пятьдесят метров — сторона. Это значит… диагональ в полтора. И торы — полтора, говорил Блохин. Почему? Он открыл опять страничку с описанием проекта: оказалось, диаметр торов был не полтора, а тысяча двести сорок девять метров, то есть даже чуть меньше.

Какие-то глупые совпадения.

— Куда столько тюрем? — спросил он вслух.

Звонок. Тётя.

Он поднял трубку к уху, отчётливо себе представляя, что сейчас услышит. Извини, Ваня, мне нужно было отойти, отвлекли, сейчас я тебе расскажу, как все эти дамочки друг друга знают, расскажу самодовольным тоном, явственно намекающим, что тебе бы стоит ещё раз меня поблагодарить, потому что моими усилиями ты можешь продолжать заниматься своими странными исследованиями, а не просить милостыню в пятом квартале или работать на загадочной блохинской каторге.

— Тётя!

— Возвращайся к работе, Ваня, — сказала тётя. — Мы с Юлей Бравчук всё-таки не зря ради тебя впряглись.

— Тётя. — Он сглотнул. — А губернатор тебе ничего не рассказывала о торах вокруг Соторры? Я повстречался вчера с человеком, который их строит…

— Торы, — понимающе хмыкнула тётя на том конце. — Не забивай себе голову чушью, Ваня.

— Но мне правда интересно. Мне кажется, тут что-то нечисто. Какие-то не очень хорошие делишки. Зачем они ей? Я не могу понять, почему они здесь? — Он нервно рассмеялся. — У меня такое чувство, тётя, что там, наверху, люди вроде директора Валенсис что-то узнали о Пчёлах и из-за этого тут такая большая стройка, из-за этого, может, и насчёт меня мнение сменили? Пожалуйста, если ты хоть чем-то можешь поделиться. Это дело всей моей жизни, я должен быть в курсе всего…

— В курсе всего? — переспросила тётя. Её голос чуть задрожал.

— В курсе всего, — подтвердила он.

— Ты, Ваня, в последнее время слишком часто хочешь быть в курсе всего, — сказала тётя.

Филимонов непонимающе нахмурился.

— Эм…

— У нас у всех, Ваня, осталось не так уж много времени, — сказала тётя. — Контуры изнашиваются. Мы ждали вечность. Мы устаём играть в ваши игры. Возвращайся в лабораторию, Иван, возвращайся к работе, ты должен её закончить…

Её голос теперь стремительно менялся; он ломался, скакал от высокого к низкому. На заднем фоне звучал еле слышный стрекот.

Тихо, очень тихо Филимонов прошептал в трубку:

— Я… мне кажется… я ещё очень далеко, и Блохин тоже, всей жизни не хватит…

— Всей жизни, — рассмеялась визгливо тётя. — Сколько раз мы уже с тобой это проходили? Ты пыль, Ваня, нам ничего не стоит снова вдохнуть жизнь в пыль, но наша стройка, наша стройка должна продолжаться, тебя это должно заботить, если тебя это не заботит, мы сейчас же вернём за тобой Блохина, и ты положишь жизнь, десять жизней, тысячу жизней, но достроишь тор, а мы запомним твою боль и через тысячу жизней поделимся с тобой крошечной её толикой, и может, хоть это тебя подстегнёт, но, Ваня, нам не хочется тратить твоё время, ты нужен, у тебя особая роль. Не потребуется? У тебя хорошее место. Возвращайся в лабораторию. Возвращайся к работе.

— Вы здесь, — в ужасе прошептал Филимонов.

— Нет, ещё нет, ещё не здесь, — сказали существа в трубке, — но мы всё ближе, сделай нас ещё чуточку, самую малость ближе.

Телефон выпал наконец из его руки. Филимонов отреагировал не сразу. Он глаз не мог отвести от шестиугольников Сот, подсвеченных гирляндами огней элитных посёлков. Опомнившись минутой позже, он наклонился, коснулся земли. Его будто ударило током, и он осознал наконец с полной ясностью, что холодные и мёртвые Соты не так уж были холодны и мертвы.