От общества приспособления точных наук к словесности

Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 6(68), 2025.

Александр Бестужев (1897—1837) был из семьи, оставившей в истории очень заметный след: все пятеро братьев Бестужевых «отметились» и в литературе, и в декабристском движении, и в изобретательстве. Но Александр среди них, безусловно, являлся самой масштабной фигурой.

Вторая фамилия, «Марлинский», представляет собой, собственно, литературный псевдоним, взятый в честь места службы его лейб-гвардии Драгунского полка, который в 1818—1819 годы был расквартирован в Петергофе, вблизи дворца Марли. Первоначально Бестужев пользовался им не очень регулярно (предлагаемый вниманию читателей рассказ, опубликованный за считанные месяцы до выхода на Сенатскую площадь, подписан как бы зародышем этого псевдонима, «М-ий»), но потом, в сибирской и кавказской ссылке, это станет настоятельной необходимостью. Публиковаться «государственный преступник» мог только под псевдонимом…

Его сибирский путь оказался менее тяжек и длителен, чем у большинства декабристов: сперва не каторга, а только ссылка (где он успевает создать несколько этнографических очерков о Якутии), потом, всего через четыре года, — перевод в «жаркую Сибирь», то есть в действующую армию на Кавказ — рядовым, но с правом выслуги… которое, впрочем, отчетливо «притормаживалось». В промежутках между боями (где он не раз демонстрировал высочайшее мужество) Бестужев активно пишет. На эту пору, как ни парадоксально, приходится пик его творчества, понемногу «перерастающего» байронический колорит: в зрелой бестужевской прозе появляются те мотивы, без которых невозможен «Герой нашего времени». Впрочем, пока что нет не только лермонтовского «Героя…», но даже наиболее знаковых повестей Пушкина и Гоголя — так что на какое-то время «Марлинский» становится ведущим российским прозаиком.

Тогда же он ощущает, что это, видимо, и есть его основная стезя, — после чего военная служба начинает Бестужева по-настоящему тяготить. С большой задержкой, несмотря на чудеса храбрости, он получает сперва Георгиевский крест, потом — офицерский тогда чин прапорщика… но в переходе на статскую службу, что позволило бы гораздо свободней заняться литературой, ему отказывают: по тем же причинам, по которым тормозили повторное производство в офицеры. Возможно, эту «стеклянную стену» удастся проломить новыми чудесами храбрости — и Бестужев раз за разом снова рискует, вызывается на самые опасные дела…

Одно из них, на территории нынешних городских кварталов Адлера (тогда — непролазный лес, скрывающий горские аулы), стало последним. Бестужев взялся передать роте, завязшей в безнадежной схватке, приказ об отступлении — и передал его, в результате чего потери оказались гораздо меньше, чем могли бы… но на обратном пути, вместе с отступающими, получил тяжелую, возможно, смертельную рану. Двое солдат бросились к нему, чтобы вывести или вынести из боя, однако Бестужев взглядом указал им на стремительно набегающих горцев — и отдал приказ присоединиться к отступающей роте. А сам, шатаясь от раны, остался их прикрывать — с шашкой в одной руке и пистолетом в другой…

Мертвым его никто не видел. Впоследствии пошли легенды, будто горцы, оценив отвагу Бестужева, увели его с собой, а затем он якобы присоединился к ним и воевал против николаевской армии. Эти легенды в какой-то степени поддерживались властями, потому что, в их представлении, соответствовали имиджу «неисправимого бунтовщика»; но ведь Бестужев рвался в бой, стремясь сменить военную судьбу на писательскую, а вовсе не затем, чтобы стать одним из мюридов Шамиля…

Фантастика в его творчестве встречается регулярно: главным образом «готическая», в духе эпохи. Тем удивительней, что раннее «Объявление» представляет собой прямо-таки стимпанк — и это в 1825 году, когда такой фантастики практически не было ни в России, ни во всем мире!

Интересно, какой процент современных писателей пользуется «усовершенствованными машинками для приготовления общих мест»: пускай, с учетом времени, не паровыми, а электронными?..

Общество приспособления точных наук к словесности, имея постоянною целью усовершенствование книгоделия в России, по всем отраслям сего ремесла, в художественном и механическом отношениях, предлагает всем и каждому на решение следующие задачи:

1-я. Так как признано и доказано, что вся туманная поэзия нынешняя есть не что иное как пары наводнения, затопившего удолия русского Парнаса незадолго пред сим, то математическими выкладками определить время, в которое испарение сие должно окончиться при обыкновенной температуре внимания публики.

При оном не оставить исследовать:

a) Почему туманность сия, столь ложно выдаваемая за романтизм, лишена способности преломлять луч воображения цветами радуги?

b) Почему, охлаждаясь в чернильные капли, она становится даже безвкуснее пресной воды, из коей произошла возгонкой?

c) Почему, вопреки законам акустики, пары сии передают звон необыкновенно громко?

2-я задача. В веке нашем, который по чести можно назвать паровым, пары всех родов играют важнейшую роль. Водяные, например, пущены в извоз, в поденщину, всюду. Они варят нам картофель, моют наше белье, бросают бомбы и кидают железными пальцами ткацкий челнок; они катают нас по морю и по суше, печатают газеты, шьют сапоги, и, вероятно, если б не вооружились английские работники из ревности, то мы бы скоро увидели паровых жен и мужей. Винные пары, в свою очередь, по новейшим открытиям есть великий двигатель в словесном, гражданском и политическом мирах. Какая сатира, какая поэма или книга, шалость или ссора, государственная перемена или тайный заговор производятся ныне без вина? В России особенно ни один талант, не говоря уже о гениях, не может существовать без этого сгораемого. Впоследствии сего общество, ограничиваясь одною словесностью, желает знать для хозяйственных соображений: сколько и какого рода вина, водки или полугара потребно для произведения, например, поэмы, стихотворной повести или известного вида прозаического сочинения? Притом подробно исследовать:

a) Какого рода напитки наиболее свойственны романтизму и какие — классицизму; равно, какое имеют влияние напитки разных стран на местный колорит, то есть не нужно ли шампанского для записок о Франции, портера — для выражений английского юмора, аликанте — для испанской ревности и родимого меду и ржаного молока, чтобы одушевить себя в русских повестях? Равномерно сделать археологическое изыскание: какое вино ближе всех подходит к тому, которое пили Гомеровы герои, чтобы в выделке трагедий не потчевать зрителей французским сидром, как доселе у нас водилось. Для средних веков составить приблизительный готический напиток, а для нынешнего века — какой-нибудь крепкий травник-космополит.

b) Определить степень силы вина, превращенного в пары, приняв в рассуждение крепость мозга и темперамент сочинителя: натощак и после еды. Очевидно, что подобные логарифмы принесут немалую пользу людям, занимающимся словесностью, когда они вперед будут замерены, что от известного количества и качества подливки неминуемо будет произведено столько-то и такой-то доброты стихов или прозы, по желанию.

3-я задача. Изобрести орудие, вроде астролябии, для измерения плоскостей русской словесности и неизмеримых ее пустырей, пустопорожних мест и тому подобного. Для опыта съемки должно подвести под тригонометрическую сетку по крайней мере один новый роман или в замену его — дюжину альманахов. Машина сия предназначается для г-д близоруких, пишущих обозрения отечественной словесности.

4-я задача. Найти химического противодействователя (reactif) для мгновенной осадки немногих капель мыслей, здравого смысла или остроты (буде оная случится) из любой модной поэмы, чтобы критик мог с точностью сказать, находится или нет достойное чтения в этой влаге, пресыщенной пустословием. Этот же процесс будет служить доказательством делимости русского ума, так что один удачный стих, счастливый оборот или свежее слово окрашивают занимательностью сотни страниц.

5-я задача. Определить удельный вес оригинальных, подражательных, поддельных и просто выкраденных мыслей, описаний н проч., так, чтобы читатель, погрузив данное сочинение в известную жидкость, как Архимед корону Дионисия¹, мог с одного взгляда узнать, к которому разряду принадлежит оно в целости или по частям. Само собой разумеется, что сюда не принадлежат вещи, которые по чрезмерной тонкости своей неосязаемы чувствами или так тяжелы, что неподъемлемы человеческой силой, как, например, русские рассуждения о романтизме², и проч., и проч.

6-я задача. Назначить по тщательном испытании, во сколько времени звон падающих монет может заставить охрипнуть совесть критика, журналиста, историка и тому подобных. Скоро ли он заставит ее молчать вовсе и, наконец, говорить похвалы вместо правды? Заметить, на какое сложение более действует звук серебра, золота или платины и не имеют ли перстни, часы, шали и прочие дорогие вещи магнетического свойства, привлекающего к себе самое железное бескорыстие. К сему прибавить статью: о влиянии устриц и шампанского на русскую сцену, о необходимости званых столов для поддержания мира между тучными головами и пустыми желудками и, наконец, о промене взаимного хваления с придачею, или ухо-на-ухо. Все это предназначается в пользу литераторов-богачей, сочинителей водевилей сам-пят и т. п.

7-я задача. Назначить, к какому роду пресмыкающихся принадлежит чудное для нашего времени явление, вероятно выползшее из развалин XVIII века: похвальные творения г-д Н. Н. и X. X. Равномерно, к какому разряду насекомых причислить должно шести- и осьминогие стихи поэтов, коих список приложен на обороте, и разыскать, из чего составлены окаменелости, образовавшиеся в мозгу г-на Г. Г. Все это послужит к немалой выгоде занимающихся натуральною историей словесности; особенно последняя статья необходима для подбирателей классических мозаик и писателей, известных своим каменистым слогом (т. е. stile lapidaire).

Общество назначает наградой лучшего рассуждения или изобретения большую золотую медаль. Г-да состязающиеся благоволят присылать свои решения и модели в течение сего 1831 года, адресуя в общество приспособления точных наук к словесности, в дом механика Шестерницына, что у Николы на-курьих-ножках.

В лавке, находящейся в том же доме, продаются разные машинки, новоизобретенные господами членами упомянутого общества на пользу всех занимающихся практическою словесностию. А именно:

1. Водочильно-плющильный винт для вытягивания в проволоку бити и канители³ эпитетов, необходимых при переводах с греческого языка. С немецкого — тож.

2. Стихотворный калейдоскоп для составления разновидных размеров. Он же может служить и для ситцевых образчиков.

3. Жестяная печка, вроде египетской, для высиживания мыслей, как цыплят.

4. Настольная мельница, подобная кофейной, для обращения в прах недружних сочинений.

5. Ноженки для обстригания ногтей журналистам.

6. Карманное перо-самопис, заряжаемый по произволу экспромтами, так что их можно написать двенадцать, не обмакивая в чернильницу. Вещь необходимая для поэтов и остроумцев модного света, заваленных альбомами при каждом появлении их в гостиных.

7. Лампа для ученых, которая вовсе не пахнет постным маслом педантизма, как это обыкновенно случается. Г-да, желающие писать о важных предметах для дам, могут подливать в нее розового масла, отчего статьи, оным внушенные, будут так милы, что их можно литографировать на платьях и опахалах вместо узоров.

8. Театральный свисток, подкладываемый под мышку, так что он приводится в действие аплодисментами, — выдумка, бесценная для людей, желающих сохранить дружбу с обеими партиями.

9. Карманный будильник для особ, усыпляемых чтением сочинений знатных особ, начальников и вообще людей, нам нужных, — чрезвычайно учтивое изобретение. Но в особенности рекомендуется всем покупателям.

10. Усовершенствованная паровая машинка (выдуманная знаменитым немецким механиком Достеревивелем) для приготовления общих мест к новым историческим романам, поэмам и театральным пьесам. Приспособленная к русским нравам, она надевается на самовар и приводится в ход его парами, так что г-да словесники за чашкою чая, набросав на бумагу, что кому придет в голову, и потом изрезав оную в лапшу, через пять минут могут иметь удовольствие видеть готовую главу со всем прибором, даже с пришитым вверху эпиграфом или целое действие комедии, драмы, водевиля с достаточным количеством куплетов. При сем прилагается наставление о разделении работ по системе Адама Смита⁴. Впрочем, известно, что собственные идеи и вымыслы в России чрезвычайно редки, а потому и предлагаются г-м любителям подобранные сцены, пышные слова, нигде еще не напечатанные рифмы и такие старые остроумные изречения, что они легко могут идти за новые. Особенно для сочинителей исторических русских романов продаются сотнями русские поговорки, пословицы, даже брани, кои, будучи расположены в шахмат, образуют презанимательные разговоры; описание одежд, оружий, посуды, кушаньев скоромных и постных; также отрывки из древних летописей о поездах, обедах, свадьбах и проч. для придания ученой краски сочинению, а между тем и для наполнения страниц и, наконец, описания местностей, извлеченных по недостатку топографических карт из русской природы вообще. Они имеют неоцененную выгоду в том, что приходятся ко всякому краю и всякому урочищу нашего отечества посредством пробелов, оставленных для вставки имени уезда или горы, реки, болота и проч. Многие уже употребляли это средство с большим успехом, и так как, благодаря бога, Россия известна русским гораздо менее, чем внутренность Африки, то, конечно, никто не подумает вступаться за романтическую переноску границ и местностей. В случае же критики (чего боже сохрани) общество берет на себя неутомимую антикритику, ответы, возражения и так далее.

Примечание. При сей машинке для романов, кроме обыкновенного валика на манер Вальтер Скотта, продаются для охотников и другие: на манер д’Арленкура⁵, Пиго-Лебрена⁶, Павла-Кока⁷, Ирвинга⁸, фан-дер-Фельде⁹, Цшокке¹⁰ и других модных писателей. Русские валики, самородного образца, заказанные в Вене и Лондоне, еще не готовы; но, как скоро получатся, немедленно будет повещено. Для освежения мозга г-д любителей, сочиняющих собственным иждивением, равно как и для внушения остроумия и веселости на литературных вечеринках находится в продаже набор из разных невинных трав, или так называемый парнасский чай. Смотря по цене и назначению, он разделяется на многие виды, из коих известнейшие суть:

a) Цветочный, для издателей альманахов.

b) Сквозник, для остроумцев, эпиграмматистов, критиков и т. п.

c) Фамильный, для домашнего обихода с дамами и приятелями.

d) Жемчужный, для внушения лестных посвящений, похвальных критик, некрологов, стихов ладонных и т. п.

e) Торговый, для всех г-д, употребляющих свои сочинения в виде товара. Его обыкновенно мешают пополам с жемчужным. Общество ручается за благотворное действие оного чая не только на голову, но даже на грудь и голос особ, которые удостоят его своим употреблением. Смело и справедливо можно сказать, что эликсир жизни, прудниковский пластырь и несравненная вакса — ничто в сравнении с ним.

Кроме того, в сей лавке общества находятся готовые эпиграфы в стихах и прозе на всех возможных языках, замысловатые конфектные билетцы, вырезанные из любимых наших писателей, и принимаются на заказ различные сюжеты для безымянных сочинений. Общество, желая поощрить юные таланты, дает им на отработку подобные вещи гуртом или по листам. Тут же можно сбывать с рук залежавшиеся творения, ибо, искрошенные по периодам, они в смеси с другими могут составить сносное целое, подобно тряпью, из которого выделывается бумага.

Секретарь общества А. М-ий

---

¹ Архимед открыл свой знаменитый закон, пытаясь выяснить чистоту золота, из которого была сделана корона сиракузского царя Гиерона, а отнюдь не Дионисия. Похоже, это то ли потайная «проверка на грамотность» читателей, то ли… ошибка самого Бестужева. (Здесь и далее — примеч. ред.)

² Бестужев сам был видным представителем романтизма и активным участником той полемики вокруг этого направления, которая развернулась в 1820-х годах. Именно потому он говорит о ней с иронией.

³ Суть в том, что бить и канитель, служившие для украшения, изготавливались из проволоки не обычной, а золотой или серебряной. Так что речь идет об «украшательских» тенденциях переводов.

⁴ Адам Смит (1723—1790) — знаменитый шотландский экономист, один из отцов экономики как науки. В 1820-х годах было модно если не изучать его труды, то хотя бы уметь приводить из них цитаты (знакомством с работами Адама Смита любил щегольнуть и Евгений Онегин).

⁵ Виктор д’Арленкур (1789—1856) — французский поэт, известный как «принц романтиков»: во времена Бестужева считался непререкаемым авторитетом… но был автором скорее «модным», чем действительно выдающимся.

⁶ Пиго-Лебрен — псевдоним Антуана Пиго де л’Эпинуа (1753—1835), чрезвычайно плодовитого французского романиста и драматурга. Один из немногих авторов, основные труды которого образованные современники Бестужева могли читать не только по-французски, но и во многочисленных переводах на русский.

⁷ Поль де Кок (1794—1871) — тоже очень плодовитый и популярный французский автор, чье творчество во времена Бестужева (и еще добрых два поколения спустя) считалось синонимом фривольности, хотя современным читателям трудно увидеть в нем сколько-нибудь «запретные» мотивы.

⁸ Вашингтон Ирвинг (1783—1859) — американский писатель-романтик, считающийся отцом американской литературы. Самый известный его рассказ «Рип ван Винкль» впервые перевел на русский старший брат Александра Бестужева, Николай. Сам же Александр писал о себе, что одно время подражал прозе Ирвинга если и не по сути, то «в форме».

⁹ Карл Франц ван дер Вельде (1779—1824) — немецкий писатель, чью фамилию современники Бестужева обычно произносили на голландский манер, а с творчеством были знакомы по французским переводам. Автор многих романов, преимущественно исторических, — и еще большего количества «малой прозы» разных жанров, включая и фантастику, главным образом ироническую.

¹⁰ На самом деле Генрих Чокке (1771—1848) — немецкий, позже швейцарский писатель-просветитель и общественный деятель. Бестужев его читал еще во французских переводах, но вскоре Чокке стали переводить и на русский. Очень разносторонний автор, разрабатывал множество литературных направлений, в том числе и фантастику. Его иронический набросок «Похвала носу», как считается, повлиял на замысел гоголевского «Носа» — и совершенно точно повлиял на Бестужева, в несколько завуалированном виде появившись на страницах его последней крупной вещи, романа «Мулла-Нур» (1836).