Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 4(66), 2025.

Абых

На широкой зелёной равнине царила вечная весна. Высокое солнце теперь почти не заходило за окоём, и его лучи согревали жизнь цветущую и жизнь бегущую. Стена льда на севере уменьшалась год от года, питая многочисленные ручьи и маленькие речки. Где-то далеко на юге они сливались в крупные полноводные реки, впадающие в прохладные до поры до времени моря. В тех краях жизнь становилась неспешной, плавной и размеренной. Там человеку было скучно. А здесь сила талой воды бурлила в самой тонкой травинке, в самой мелкой твари… Впрочем, водился на равнине и крупный зверь. Именно за ним и пришло сюда племя Абыха.

Отступая в полночный край, лёд оставлял на равнине своих часовых — могучие гранитные глыбы, накренившись, медленно тонули во влажной почве. У покатого бока одной из таких глыб стояли двое.

— Это ты, — указал искусник на размалёванную им поверхность камня.

— Я?! Нет, я — вот! — И сородич со всей силы ударил себя узловатым кулаком в мохнатую грудь. Раздался гулкий звук.

— Да, ты — вот, — согласился Абых. — Но и там ты.

— А что я там делаю?!

— Идёшь на охоту. Завтра.

— Завтра?! — Низкий лоб покрылся непривычными для него продольными морщинами.

— Да. А вот ты завтра добыл большого оленя…

— Оленя?! Это хорошо.

— Да. Потому что я так нарисовал.

Сородич презрительно сплюнул под ноги Абыху и пошёл прочь.

Искусник вздохнул. С тех пор, как он научился рисовать на камне цветной глиной, жизнь стала гораздо сложнее. И, хотя теперь он мог своими картинками влиять на мир вокруг, племя стало избегать Абыха. С ним почти не разговаривали, а если кто и пробовал вникнуть в суть его занятий, то в лучшем случае плевался. Гррым, например, позавчера и вовсе по шее надавал…

А ещё за Абыхом постоянно следили чьи-то глаза. Он чувствовал этот взгляд всей своей бледной кожей, каждым редким волоском на спине и плечах. Но, даже если удавалось резко обернуться, сзади никогда никого не было. Абых боялся и злился оттого, что боится неизвестно чего. Единственное, что он точно знал, — глаза эти были зелёные…

На исходе следующего дня довольные охотники принесли в стойбище большого оленя. И лучшие куски на этот раз отдали не старейшине, а Абыху. Искуснику бы обрадоваться, степенно принять заслуженное подношение. Но он даже не улыбнулся. Ощущение пронзительного взгляда из ниоткуда настолько усилилось, что Абыху казалось: он уже не человек, а полоска цветной глины на нагретом солнцем камне. Он ощутил внезапную щемящую тоску по ускользающей от него жизни. Сородичи искусника весело галдели вокруг костра, насыщаясь запечённой олениной. И даже не заметили, как он вдруг побледнел, зажмурился и упал замертво.

Шамеш

По ленивой утренней воде сновали утлые судёнышки, сплетённые из гибких веток. Их борта, обтянутые кожей, плавно покачивались в такт движениям рыбаков. На том берегу канала зеленели в лучах восходящего солнца бесконечные поля и пастбища. Долина двух великих рек была велика, хотя цвет небесного шатра на западе намекал о близости пустыни.

Шамеш сидел на маленьком стуле в тени высоких стройных пальм и рассеянно вертел в руках свежую табличку. На самом деле его уже с утра одолевала смертная скука. По должности он был обязан изучать каждую новую табличку. И в первые годы своей службы честно вчитывался в каждый значок, отбирая для царской библиотеки только самые интересные сказания древних.

О богах и героях, о приключениях в дальних краях, о сокровищах суши и моря. Увы, довольно скоро он заметил, что буквально все истории постоянно повторяются! Отличия были такими незначительными, словно все сказания записаны со слов одного и того же человека. А ведь таблички везли отовсюду: и с горного севера, и с приморского юга, и с пустынного запада, и со степного востока.

«Ничто не ново во владеньях Сина!» — в очередной раз зевнул Шамеш. И опять уставился на свежую табличку в своих руках. Чем-то она его смущала. Он вгляделся в клиновидные чёрточки, прищурив свои пронзительные зелёные глаза. Речь шла о дикой общине охотников и собирателей…

С противоположного берега канала донеслось нестройное мычание и блеяние: рабы только сейчас выпустили скот из храмовых загонов. Что-то задержались они сегодня. Ох, и влетит растяпам от смотрителя!

Собиратель историй развернулся вполоборота, чтобы поглазеть на коров и овец. Хоть какое-то разнообразие в это скучное утро! Стульчик под ним неожиданно пошатнулся, Шамеш взмахнул руками, чтобы удержать равновесие. Табличка выскользнула из его неловких пальцев, шмякнулась оземь. И рассыпалась в прах.

— Вот же… — выругался собиратель. Но вдруг слова застыли у него на языке, а по сутулой спине холодной струйкой прокатился страх. Шамеш отчётливо ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Из ниоткуда. Словно сам собиратель был неглубокой бороздкой на глине, а кто-то снаружи смотрел на эту новую табличку серыми усталыми глазами…

Шамеш переждал приступ дурноты, упёршись обеими руками в колени. Медленно разогнулся, осторожно сделал вдох, другой. «Да, Шаму, ты уже давно не мальчик. Кажется, пора показаться целителю Идин-Иштару. А то мерещится с утра пораньше невесть что!» Приняв решение, Шамеш сразу успокоился и даже повеселел. Посмотрел себе под ноги и бездумно поворошил носком сандалии горстку глиняной пыли.

Неведомый кто-то опять посмотрел на него…

Разом стихли крики животных на том берегу. Замерла вода в канале. Рыбацкие лодки словно приклеились к блескучей глади. Всё вокруг стало плоским и ненастоящим. Собиратель историй беззвучно разинул рот и ничком повалился в траву.

Себастьян

В чадном свете крохотной лампады пергамент казался бесплодной равниной. На самом деле брату Себастьяну было что поведать миру. Но он никак не мог решиться, какую историю запечатлеть первой. О том, как их корабль едва не пошёл ко дну по пути в Аккру? Или о том, как Копьё Судьбы помогло им разметать несметные орды врагов истинной веры? Или о странной участи несчастного халдейского библиотекаря?

Перо словно само нырнуло в чернильницу и равномерно заскрипело, покрывая выскобленную кожу стройными рядами букв. Серые усталые глаза иоаннита норовили спрятаться под веками, но он мужественно боролся со сном. Всё равно эти картины, возникающие перед мысленным взором, не дадут ему покоя. Лучше уж записать их, избавиться от тяжкого груза. Ночные видения угнетали брата Себастьяна даже сильнее, чем хроническая усталость. Работа в приюте занимала весь световой день, и лишь короткая южная ночь была в распоряжении нечаянного сочинителя.

— Откуда у меня такие фантазии?! — в очередной раз удивился сержант Себастьян, перечитывая написанное. — Не дьявольское ли это искушение?

Но происходящее было мало похоже на происки тьмы: все истории не соблазняли и даже не отвращали. Скорее, они заставляли печалиться и грустить о бренности любого бытия… Сержант вздохнул, потянулся, расправляя затёкшую спину, и поправил фитиль лампады. Скоро третья стража, пора бы уже отложить перо и хоть чуть-чуть подремать до рассвета. Что он сейчас и сделает. Вот только опишет последнее видение.

Еле слышно булькнули чернила, и перо вновь заскользило по пергаментной равнине, творя историю, похожую на жизнь. Оставалось вывести всего несколько строк, когда снаружи донеслось:

— К оружию, братья! Враг у ворот!

«Сарацины?! Их войско сейчас должно быть совсем в другой стороне!» — успел удивиться брат Себастьян.

И тут же взревели сотни глоток, противно закричали верблюды. Ночь снаружи зазвенела яростной сталью. Иоаннит вскочил, едва не опрокинув лампаду, выронил перо. На пергаменте немедленно образовалась небольшая клякса.

На то, чтобы надеть доспех, времени уже не было. Сержант бросился к верному дамасскому клинку, но на полпути внезапно ощутил себя маленьким и беззащитным. Ноги его ослабли, душа затрепетала. Словно перед ликом Господа нашего всемогущего. Вот только не было в том исступлённом взоре ни благости, ни любви. Мир уплощился, разгладился в страницу. Себастьян словно завалился между строк, а пугающий его взор остался извне. Мелькнула удивительная мысль: «Что человек? Он даже не перо в деснице Божьей, а буква малая на кончике пера…»

Дрогнула земля под рухнувшим подъёмным мостом, грохот битвы ворвался в келью. На озарённый красным светом потолок упали беспорядочные тени.

Словно опомнившись, брат Себастьян тщетно огляделся в поисках незримого наблюдателя. Всуе помянув святого Иоанна, дотянулся до меча. Шершавая рукоять привычно улеглась в ладонь и придала уверенности смятённой душе.

Сержант выскочил на тесную улицу, где уже кипела сеча. Со всех сторон трещал огонь, дым не давал дышать. Сарацины напирали, защитники один за другим падали под ударами их сабель. Долг звал брата Себастьяна погибнуть за веру. И ему было плевать, что на него кто-то там смотрит! Но, как только иоаннит подумал об этом, наваждение вернулось и окончательно лишило его сил.

Себастьян растворился во взгляде карих глаз, уставившихся на него из-за грани привычного мира. Тело его, словно слабая тень, упало под ноги сражающихся и тут же было втоптано в грязь.

Ярослав

Ветерок едва заметно шевелил занавеску, отделявшую веранду от комнаты. По полу медленно двигался солнечный зайчик, за ним так же неторопливо крался полосатый котёнок, похожий на монохромного тигра в миниатюре. Из сада доносились запахи ранней осени, почти неотличимые от летнего благоухания. Было томно.

Даже баловаться с карманным зеркальцем было лень. Ярослав перестал дурачить котёнка и внимательно изучил своё отражение. Лёгкая небритость, круги под глазами, в которых уже нет прежнего огня. Хотя девицам всё ещё нравятся кареглазые франты…

— Да, чёрт побери! — Ярослав внезапно разозлился на самого себя. Дёрнул щекой и скомкал лист бумаги. — Хотел же до обеда написать фельетон для «Искры»! А в голову лезет одна чушь собачья!

Журналист задумался. С чего начались его нынешние мучения? От залежалой закуски у Сидоровича или от недолеченной мигрени? Помнится, он ещё посетовал, что доктора совершенно не знают, как лечить мигрень. И отправился к Сидоровичу, с которым опять наклюкался до полной прострации. Хотя голова при этом совершенно не болела, надо сказать…

И тут он припомнил, что между мигренью и закуской была ещё публичная лекция в библиотечной зале Минералогического института. Фамилию заезжего светила прихотливая память укрыла в своих неведомых глубинах, а вот содержание лекции, как назло, лежало на поверхности. Всплыло, так сказать, в силу известных свойств подобного рода вещества.

Ярослав поморщился. Лекция была туманная, как и следует по канонам модного нынче мистицизма. Худой и бледный лектор говорил о силе слова. Мол, вибрации, пронизывающие Хаос, могут как гармонизировать его до степени известного порядка, так и усиливать и поощрять. Хаос, поощряемый словами лектора, в тот момент столь зримо клубился на душе у Ярослава, что он едва не уверовал. И даже готов был присоединиться к подписке, если бы таковую объявили. Но потом опять перестал понимать выступавшего и завозился на скамейке, собираясь покинуть библиотеку.

Следует отметить, что скамейка оказалась боковой, почти примыкающей к большому гранитному валуну, невесть как оказавшемуся под крышей института. Собственно, его специально привезли из Финляндии, но почему-то разместили не где-нибудь в подобающем месте, а именно в библиотечном зале. И Ярослав решительно отказывался понимать, как такую дуру могли втащить в уже построенное здание, не разворотив ему парочку внешних стен. Лично он склонялся к мысли, что прежде учёные геологи организовали доставку камня, а уже потом вокруг него выстроили библиотеку. А может быть, даже и сам институт.

Ярослав подумал, что обогнуть валун и незаметно покинуть помещение через задние двери будет куда приличнее, чем сначала пробираться мимо немногочисленных слушателей, а потом на виду у лектора нырять с разбегу в боковой проход. К тому же столь заметный его демарш мог вдохновить остальных бедолаг, тоже зашедших сюда по роковой ошибке. А становиться зачинщиком пусть и столь малого протеста Ярославу было неловко.

Потому он тихонько оторвал свой зад от скамейки и, пригнувшись, направился к камню. Лектор неожиданно повысил голос, и оттого следующую фразу Ярослав услышал очень хорошо.

— Таким образом, слово изречённое есть не ложь, но могучая вибрация, способная сотрясти основы всеобщего бытия! Даже сказанное самому себе, даже молча прочитанное, оно несёт огромный заряд энергии. Мы, к великому сожалению, пока не знаем, как подступиться к этой бездне могущества. А ведь какие перспективы открывает это перед нами! Сознательно составленный текст — это и молитва, и прямое руководство к действию. Всякая история есть особый мир, не менее реальный, чем привычная нам вселенная. По сути своей Слово — универсальный инструмент творения. Когда-то именно таким образом был извлечён из небытия и наш с вами мир, господа…

«Опять двадцать пять!» — раздражённо подумал в тот момент Ярослав. Он хоть и полагал себя православным, но в церковь давно не ходил. Скучно.

Заслушавшись, он не рассчитал движения и крепко приложился плечом о гранитную глыбу. Зашипел от боли, со злости треснул кулаком по камню. И вдруг заметил на его поверхности какие-то потёки. То ли птицы финские нагадили, то ли уже здесь кто-то глиной вымазал. Слабые, едва различимые линии. «Да и чёрт с ними!» — спохватился он через минуту, когда показалось, что и его вот сейчас кто-то также разглядывает со стороны. Ярослав оглянулся в залу. Публика покорно внимала лектору, никто даже не смотрел в эту сторону.

Ярослав, поёживаясь, словно от холода, поспешил на свежий воздух. И далее к Сидоровичу со всеми остановками. Про бестолковую лекцию он и думать забыл до сегодняшнего утра. Хотя всю ночь снились ему какие-то олени, лодки, папирусы и крестоносцы. Бред несусветный…

И вот теперь вместо заказанного фельетона, под который уже получен и благополучно пропит аванс, лезут из него эти дикие истории! Словно нашли крохотную дырочку в мироздании да торопятся осуществиться, пока не поздно. «А ты вибрируй тут из-за них… Хм, а могут ли вибрации эти сами складываться в слова? В какой-то осмысленный текст или даже мыслящее нечто… Что тогда для него будем мы? Промежуточное звено типа червячной передачи? А когда становимся не нужны, когда передали вибрацию? Куда вот только… или кому…»

— К чёртовой бабушке всю эту муть! — воскликнул он в сердцах, скомкал остальные листы, запихнул в пепельницу и чиркнул спичкой. Пламя занялось синее, с оранжевой каймой. Бумага съёжилась, чернея на глазах.

И тут кто-то вновь посмотрел на Ярослава со стороны.

Несчастный страшно вскрикнул, рванулся прочь с веранды. Котёнок в панике забился под стол. Занавеска оборвалась, повисла на последней прищепке. Ярослав не удержался на ногах и полетел на пол. Перед тем, как для него навсегда погас свет, явились ему очи, цвет которых…

* * *

Какого цвета глаза у читателя, чья рука уже потянулась, чтобы закрыть этот файл?