Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 2(64), 2025.

Мы уже публиковали в «Горизонте» Генри Слезара и приводили его биографию. Не будем повторяться, вновь отсылаем читателей к ней. Здесь же добавим, что этот рассказ — один из лучших у Слезара: над ним как автором-«многостаночником» из-за огромных объемов работы почти всегда довлела спешка, поэтому он обычно сюжету уделял внимания гораздо больше, чем стилистике… Но на сей раз сумел отдать дань и ей!

Маменька моя, родившаяся на побережье Бретани, была прекрасна собой, но так изнежена, что не могла уснуть, если ей постелили меньше трёх перин. Ещё говорили, будто однажды в саду её поранил упавший с дерева лист. Мой дед, потомок знатного рода, во времена Французской революции пестовал тело и душу своей дочери с той любовью и заботой, с какой растят недолговечные редкие цветы. Можете представить себе его беспокойство по поводу будущего замужества. Он жил в постоянном страхе, что однажды какой-нибудь мужлан с грубыми руками и дурными манерами покорит сердце его дочурки. В конце концов эти неизбывные терзания свели старика в могилу. Впрочем, опасения его оказались напрасны, потому что избранник маменьки оказался начисто лишён низменной грубости, какой мог обладать муж. Выбор её пал на Дофина, удивительного белого кота, что случайно забрёл в поместье вскоре после кончины старого барона.

Дофин был необыкновенно крупный кот ангорской породы, и его способность изысканно изъясняться по-французски, по-английски, а также по-итальянски стала достаточной причиной, чтобы моя маменька приветила его как домашнего любимца. Недолгое время спустя она поняла, что Дофин заслуживает более высокого статуса, так что он сделался её другом, охранителем и доверенным лицом. Дофин никогда не рассказывал ни о своём происхождении, ни о том, где и как получил классическое образование, благодаря которому он являлся таким изумительным собеседником. За пару лет моей простодушной маменьке было нетрудно забыть про межвидовую разницу. Сказать по правде, она была уверена, будто Дофин — это заколдованный принц, тот же, со своей стороны, никогда не пытался развеять её заблуждения. И наконец их обвенчал добросердечный клирик из местного прихода, торжественно вписавший в брачное свидетельство имена мадам и месье Эдвард Дофин.

Я, Этьен Дофин, их сын.

Говоря начистоту, я весьма хорош собой, но утончённость моих черт всё же не такова, как у маменьки. Отцовское наследие явно заметно в кошачьем очертании моих больших глаз, в гибкости моего стройного тела, в быстроте и плавности движений. Маменька скончалась, когда мне было четыре года, и я был полностью вверен заботам моего отца и узкого кружка слуг. О лучшем воспитании я не мог и мечтать. Это он, мой терпеливый отец, преподал мне уроки, благодаря которым ныне я обладаю такими изысканными манерами. Это мой отец, кот, чья мягкая лапа направляла меня к сокровищницам литературы, живописи и музыки, чьи усики топорщились от наслаждения, когда за идеально сервированным столом он лакомился изумительной печёной гусятиной и превосходным вином. Мы провели вместе столько счастливых часов! Отец мой, кот, — он знал так много о жизни и человеческих повадках, как никакой человек из всех тех, что я встречал за свои двадцать три года.

До тех пор, пока мне не сравнялось восемнадцать, отец почитал моё образование своей персональной задачей. Но затем именно он пожелал отправить меня в мир за воротами усадьбы. Он выбрал для меня один из американских университетов из-за своего восхищения «той великой дикой страной», где, по его мнению, мои кошачьи манеры неизбежно подвергнутся суровому испытанию под агрессивными нападками гавкающих псов.

Должен признаться, первое время в Америке я был весьма несчастлив, будучи оторван от уюта родного поместья и мудрых советов моего отца, кота. Но со временем я приспособился и после окончания университета даже был принят на работу в музей современного искусства. И там я встретил Джоанну, юную девушку, которую вознамерился сделать своей невестой.

Джоанна была истинным порождением великого американского юго-запада, дочерью крупного скотовода. Весь её облик был исполнен цветущей жизненной силы, происходящей от простора небес и бескрайних прерий. Её волосы были золотыми, но не того тусклого оттенка, что у старинных украшений, нет, это было новое сверкающее золото, только что добытое в шахте под чёрной скалой. Её глаза были как бриллианты, непохожие на сокровища древнего мира, нет, искрящиеся солнечным светом на речных перекатах. Очертания её фигуры были смелой декларацией женственности.

Она была, вероятно, довольно необычным выбором для сына ангорского кота и женщины, похожей на сказочную фею. Но с того мгновения, как наши взгляды встретились, я твёрдо знал, что в один прекрасный день я приведу Джоанну в отчий дом и представлю как свою невесту.

Однако приближение этого момента вызывало у меня вполне понятное беспокойство. Перед моим отъездом в Америку отец не скупился на советы и более всего подчёркивал необходимость соблюдения тайны в отношении собственной природы. Он убедил меня, что, раскрыв деликатную подробность своего происхождения, я навлеку на себя насмешки и несчастья. Разумеется, это был здравый совет, и даже Джоанна не знала, что наше путешествие завершится во владениях большого говорящего учёного кота. Умалчивая о родителях, я намеренно взращивал впечатление, будто являюсь сиротой. Я считал, что лучшим местом для признания станет атмосфера отцовского дома во Франции. Я был убеждён, что Джоанна не разочаруется, узнав, кем является свёкор. Да и как иначе, разве не были два десятка людей из нашей прислуги верны своему кошачьему господину на протяжении целого поколения?

Мы с Джоанной условились, что обвенчаемся первого июля, и четвёртого мая сели на самолёт, вылетающий из Нью-Йорка в Париж. В аэропорту Орли нас встретил Франсуа, наиболее представительный из слуг моего отца и главное доверенное лицо, ибо надо было соблюдать приличия консервативного общества. Всю долгую поездку до нашего поместья в Бретани я хранил вынужденное молчание, чем немало озадачил Джоанну.

Как бы там ни было, когда взору открылся величественный каменный замок, служивший домом нашей семье, то в этот миг все мои страхи и сомнения развеялись без следа. Джоанна, как случилось бы на её месте с большинством американцев, была поражена величественной атмосферой и аристократичным обликом окрестностей. Франсуа вверил гостью заботам мадам Жолиней, которая, едва завидев Джоанну, так восхитилась её свежей белокурой красотой, что всплеснула своими пухлыми ручками и принялась щебетать и кудахтать вокруг неё, подобно заботливой наседке. Она проводила Джоанну в отведённую ей комнату на втором этаже. У меня же было лишь одно желание: немедленно повидаться с моим отцом, котом.

Мы встретились в библиотеке, где отец в нетерпении ожидал нашего приезда, свернувшись калачиком на своём любимом кресле возле камина, с полупустым бокалом коньяка под боком. Когда я вошёл в комнату, отец поприветствовал меня формальным взмахом лапы, но затем его сдержанность уступила место радости нашего воссоединения, и в порыве чувств он без стеснения облизал моё лицо.

Франсуа подлил коньяка в отцовский бокал, наполнил другой для меня, и мы провозгласили тост за доброе здравие друг друга.

— За тебя, мон мурр, — сказал я, припомнив ласковое имя, которым в детстве величал отца.

— За Джоанну, — сказал отец. Он пригубил коньяк, изящно утёр усики и поинтересовался: — И где же этот образец совершенства?

— Наверху, вместе с мадам Жолиней. Скоро спустится вниз.

— Ты уже про всё ей рассказал?

Я смутился.

— Нет, мон мурр, не рассказал. Я подумал, что лучше всего подождать до нашего приезда сюда. Джона — чудесная девушка, — прибавил я порывисто, — она не будет…

— Испугана? — промолвил отец. — Почему ты так уверен, сын мой?

— Потому что у неё доброе сердце, — ответил я убеждённо. — Она закончила превосходный женский колледж на Восточном побережье. Её предки из народа, что не чурался легенд и сказок. Она душевный человек…

— Человек, — вздохнул отец, подёргивая кончиком хвоста. — Этьен, ты слишком многого ждёшь от своей возлюбленной. В подобной ситуации даже женщина с кротким характером может прийти в полное смятение.

— Но как же маменька…

— Твоя мать была исключением, подменышем фейри. Тебе не следует искать в глазах Джоанны подобие материнской души. — Отец соскочил с кресла, подошёл ко мне, положил лапу на моё колено. — Я рад, что ты ничего не рассказал обо мне, Этьен. И ты должен навсегда сохранить этот секрет.

Я был потрясён до глубины души. Наклонившись, я прикоснулся к шелковистой шёрстке, опечаленный признаками почтенного возраста, увиденными в его серых, с золотистыми искорками, глазах, в желтоватом оттенке его некогда белоснежного покрова.

— Нет, мон мурр, — сказал я. — Джоанна должна знать правду. Джоанна должна знать, как я горжусь тем, что являюсь сыном Эдварда Дофина.

— Тогда ты лишишься её.

— Ни за что! Этого никогда не случится!

Отец проковылял к камину, посмотрел на холодный серый пепел.

— Позови Франсуа, Этьен, — попросил он. — Пусть он разожжёт камин. Что-то мне зябко.

Я подошёл к колокольчику для вызова прислуги и дёрнул за шнурок. Отец, повернувшись ко мне, сказал:

— Тебе следует подождать с признаниями, сын мой. Возможно, нынче вечером, за ужином будет подходящий момент. Но пока ничего про меня не рассказывай.

— Хорошо, отец.

Когда я вышел из библиотеки, то на верхних ступеньках лестницы увидел Джоанну.

— Ах, Этьен! — воскликнула она. — Что за чудный дом! Уверена, мне он понравится. Мы можем посмотреть остальные комнаты?

— Разумеется, — сказал я.

— У тебя расстроенный вид. Что-то случилось?

— Нет-нет, я просто задумался. Думал, как ты прекрасна.

Мы обнялись, и тёплое тело Джоанны, крепко прижавшееся к моему, убедило меня, что ничто и никогда нас не разлучит. Она взяла меня за руку, и мы неторопливо прогулялись через просторные комнаты нашего дома. Джоанна была в полном восхищении от их размера и изящества обстановки, восторгаясь антикварной мебелью и коврами, старинным столовым серебром и оловянной утварью, а также галереей семейных портретов. Когда она подошла к раннему портрету моей маменьки, её глаза затуманились.

— Она прекрасна! — сказала Джоанна. — Словно принцесса! А как же твой отец? Разве здесь нет его портрета?

— Нет, — торопливо ответил я. — Ни одного.

Впервые я обманул Джоанну. Там был незавершённый портрет, над которым моя маменька начала работать в свой последний год жизни. Это была небольшая акварель, исполненная в приглушённой гамме, и Джоанна обратила на неё внимание, к моему изрядному замешательству.

— Какой великолепный кот! — воскликнула она. — Это любимец кого-то из членов семьи?

— Это Дофин, — пробормотал я смущённо.

Джоанна рассмеялась.

— У него глаза точь-в-точь как твои.

— Джоанна, я должен сказать тебе кое-что…

— А этот суровый господин с усами, он кто?

— Мой дед. Джоанна, послушай…

Но тут вмешался Франсуа, неотступно, как тень, следовавший за нами по пятам по всему дому.

— Ужин подадут в половине восьмого, — объявил он. — На тот случай, если мадемуазель желает переодеться…

— Да, конечно, — сказала Джоанна. — Этьен, я оставлю тебя ненадолго?

Я церемонно поклонился, и она ушла.

Я тоже переоделся к ужину и за пятнадцать минут до назначенного срока поспешил вниз, чтобы ещё раз перемолвиться словечком с отцом. Он был в трапезной зале, инструктировал слуг, как надлежит расставить тарелки и разложить столовое серебро. Мой отец всегда гордился исключительностью нашего стола и совершал трапезу с соблюдением всех изысканных манер. Я считал его непревзойдённым ценителем яств и тонким ценителем вин, одно удовольствие было наблюдать, как он расхаживает по камчатной скатерти и отведывает из сервированных для него тарелок. Отец сделал вид, будто слишком занят подготовкой и разговаривать со мной ему некогда. Но я настаивал.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал я. — Мы должны решить вместе, как открыться Джоанне.

— Это будет непросто, — ответил он, подмигнув. — Попробуй поставить себя на её место. Кот вроде меня, внушительных размеров и почтенного возраста, — это повод для примечательных реплик. Кот, который умеет говорить, — повод для беспокойства. Кот, которому прислуживают за столом, — повод для нервного потрясения. А уж кот, которого ты должен представить как своего…

— Перестань! — вскричал я. — Джоанна должна знать правду. И тебе следует помочь мне открыться ей.

— Разве ты прислушаешься к моему совету?

— Во всём, кроме того, чтобы утаивать правду. У нас с Джоанной не будет счастливого брака, если она не примет тебя таким, какой ты есть.

— А если вообще не будет брака?

Я отвергал такую возможность. Джоанна была предначертана мне, ничто не могло этого изменить. Должно быть, замешательство и страдание в моём взгляде не укрылись от внимания отца, он мягко коснулся лапой моей руки и сказал:

— Я помогу тебе, Этьен. Ты должен мне довериться.

— Всегда и во всём!

— Тогда приходи к ужину вместе с Джоанной и пока не говори ей ничего. Дождитесь моего появления.

Я сжал его лапу и поднёс к своим губам.

— Благодарю, отец!

Он повернулся к Франсуа и резко спросил:

— Поняли мои распоряжения?

— Да, сир, — ответил слуга.

— Значит, всё готово. Я возвращаюсь к себе в комнату, Этьен. Можешь вести свою невесту к ужину.

Я поспешил наверх и обнаружил, что Джоанна уже переоделась. В белом атласном платье она была потрясающе прекрасна. Рука об руку мы спустились по главной лестнице и вошли в трапезную.

Глаза Джоанны засияли, когда она увидела великолепно сервированный стол с шеренгой превосходных вин, некоторые из которых уже были налиты в соответствующие бокалы — к вящему удовольствию моего отца. «О-Медок» из Сен-Эстеф, настоящее шабли из коммуны Шабли, шампанское из Эперне, а также американский импорт из долины Напа, один из любимых отцовских сортов. Пока мы ждали появления моего отца, потягивая аперитив, я был как на иголках. Джоанна щебетала о всяких невинных пустяках, не представляя, что за пытку я испытывал в те мгновения.

Пробило восемь; мой отец так и не почтил нас присутствием, и я был совершенно сбит с толку, когда Франсуа подал знак, что пора подавать первое. Неужели отец передумал? Неужели мне придётся объяснять Джоанне свою родословную без его участия? До сего момента я и не осознавал, какую сложную взвалил на себя задачу; одолевавший меня страх потерять Джоанну сделался невыносим. Я хлебал суп, вовсе не чувствуя вкуса, и мои дурные манеры не могли остаться не замеченными Джоанной.

— В чём дело, Этьен? — спросила она. — Ты целый день как в воду опущенный. Может, скажешь, что с тобой?

— Да нет, ничего такого. Просто… — Я позволил порыву чувств направлять мои слова. — Джоанна, я должен кое-что тебе рассказать. Про мою маменьку и моего отца…

— Кхм, — произнёс Франсуа.

Он повернулся к дверям, и наши взгляды последовали туда же.

— Ах, Этьен! — воскликнула Джоанна, и голос её зазвенел от восхищения.

В дверях стоял мой отец, кот, он наблюдал за нами своими большими серыми с золотистыми искорками глазами. Он прошествовал к столу, поглядывая на Джоанну со сдержанным вниманием.

— Это кот с той самой акварели! — сказала Джоанна. — Этьен, а ты и не сказал мне, что он живёт в доме. Какой красавец!

— Джоанна, это…

— Дофин! Я где угодно его узнала бы. Сюда, Дофин! Кис-кис-кис.

Медленно мой отец подошёл к её протянутой руке и позволил погладить себя по густой шерсти на загривке.

— Ну разве ты не прелесть, котёночек! Ну разве ты не милашечка!

— Джоанна!

Она подхватила Дофина, усадила себе на колени и принялась расчёсывать его шёрстку, сюсюкая всякие глупости, какие женщины обычно говорят своим любимцам. Это зрелище смутило меня и ранило в самую душу. Я вздохнул, не зная, с чего начать, какие слова позволят мне всё объяснить, надеясь, что отец даст мне хоть какую-то подсказку.

И тут мой отец подал голос. Он сказал:

— Мяу.

— Хочешь кушать? — заботливо спросила Джоанна. — Котёночек проголодался?

— Мяу, — сказал отец, и в тот момент я почувствовал, что моё сердце разрывается на части. Отец спрыгнул с колен Джоанны и на мягких лапах прошёлся по комнате. Я смотрел сквозь подступившие слёзы, как Франсуа провёл его в угол, где слуга уже поставил блюдечко с молоком. Отец жадно вылакал всё до последней капельки. Затем он зевнул, выгнул спину, потянулся и прошествовал к выходу, напоследок бросив мне один быстрый взгляд, что объяснил без слов, как мне дóлжно поступить.

— Какой восхитительный зверь, — сказала Джоанна.

— Да, — сказал я. — Моя маменька в нём души не чаяла.

Перевод Олега Кустова