Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 12(62), 2024.

В ночной тишине всё-всё слышно. Как постанывает ветка, прогоняя соки к листьям-пастбищам. Как ветерок эти листья ласково треплет, будто облизывая шершавым языком. Как где-то далеко ухает птица, высматривая в травяных буреломах огоньки, — берегитесь, человечишки, если решили не спать! Как кряхтит на соседнем посту старик, которому такие бденья давно не в радость. В общем, тишиной-то и не назовёшь.

А Мике, в отличие от старика, всё нипочём, потому что медовухи ещё полный сосуд, в вышине танцуют звёзды и кажется, что жизнь распахнула объятия. Не дозор — а благость! Да и кто же вздумает воровать пару спелых ягод, уродившихся на их ветке?

Мика поёрзал в люльке, выдолбленной в коре, устраиваясь поудобнее.

Вдруг замычала в загоне тёлочка. Объелась зелени за день, вот и мучится. Обжора! Зато поутру набегут девицы и надавят падевого мёда.

Тычок в затылок. Тут же захрипел и гукнул поодаль дед.

— Кто здесь?!

Шею обхватили и крепко сжали. Больно!

Мика дёрнулся, упираясь в кору. Противник неожиданно поддался и ослабил захват.

Рывок! Быстрее к сигнальной верёвке, но она болтается: перерезали. Неужели сорванцы с соседней ветки решили поиграться и опозорить?

Катится отброшенный бурдюк и ныряет в темень — лететь до самой земли, разбрызгивая сладкую жидкость.

А рогатина уже в руках. Тело в стойке. Мика качнулся, но на лаптях шипы из каменного дерева — даже ураган не сдует.

На лице напавшего тёмная повязка — только поблёскивают шальные глаза. Куртка, шаровары, сапоги. Не лапти. И пляшет в ладони нож.

— Чего тебе надо?

Против ножа дела плохи. А если за спиной в десятке шагов у напавшего есть напарник, который уже расправился со стариком? И сейчас как зайдёт со спины…

— Брось рогатку, — шипящий голос, — и будешь жить.

— Сюда, родные! — Мика лишь поудобнее перехватил рогатину. — Воры напали!

Противник вытащил из пояса хлыст и умело им щёлкнул. Миг — и лиана опутывает деревяшку Мики и вырывает её — та вслед за бурдюком.

Звонкий смех.

Мика бросился в ноги. Получил пинок в ухо, но опрокинул напавшего и прижал к коре. Быстрее крутить руки, чтобы тот не смог перерезать страховочную верёвку: без неё быстро составишь компанию и медовухе, и рогатине.

Пыхтишь, упираешься, чувствуешь, что побеждаешь. Ещё бы повязку сорвать, чтобы разглядеть напавшего.

Новый тычок в затылок.

Мика замер. Всё же старик не справился и напавших по меньшей мере двое.

Удар под рёбра. Мика скрючился, сползая с врага. Ещё удар. Хлыст второго нападавшего перехватывает змеёй страховочную верёвку — резко вверх — Мику чуть ли не подкидывает — пинок — и он, теряя равновесие, летит в бездну.

Сколько потов прошибло — не успел сосчитать. Но верёвка дёргается и натягивается. И болтаешься кулём, изгибаясь от боли в рёбрах и не понимая, что за враг такой и не перережет ли он верёвку, которая вдруг кажется тонюсенькой ниточкой к жизни.

А сверху — безмолвие.

Щёлкают мгновения.

Мокрая рубаха.

И самая настоящая тишина: ни стона ветки, с которой упал, ни ветра, ни птичьего уханья.

Только стоит перед глазами солнечный полукруг с лучами и точками на чужой шее.

— Мика! Ты здесь? — А старик-то выжил! — Ты где?

— Тут я! Вишу, как наша вишня. Сейчас выкарабкаюсь.

И правда — чего висеть? Надо ползти по верёвке вверх.

* * *

Посёлок не спал. Ещё с вечера на постоялый двор заехал наместник с походной свитой, поэтому на ногах было и семейство старосты, кормившееся от казны, и весь подневольный люд. Да и оседлый скоморох, изредка вспоминавший навыки, усердно забавлял высоких гостей.

И никому не было дела до того, что на дозорных, стерёгших кормилиц-тёлочек и спелую ягоду, напали какие-то воришки.

Старик от досады плюнул, когда наконец понял, что до утра у всех другие заботы, а к старосте лучше не приближаться, взял в оружейной новую рогатину и поплёлся снова на пост по вытесанной в неровной коре дорожке, которая вела на листья-пастбища. Скотине всё спокойнее будет, когда где-то вблизи сопит человек. А если снова нападут — такова воля древесных богов. И пусть наместник со старостой потом перед ними оправдываются.

Мика же решил заскочить домой, чтобы позвать на подмогу брата и заодно переодеться. Добрался по уличной траншее, подсвеченной светлячками, до развилки, ведущей в нарост, где ютились сиротские хижины. А дальше можно с закрытыми глазами. Три шага, невидимая ступень, ещё шаг, направо — вот и плетёная штора, за которой родное жилище.

В потёмках Мика запалил лучину, огляделся: брат храпел на мешке. Совсем не помощник. И когда успел набраться? Хотя перегаром не воняло.

Мика поставил лучину в кувшин с маслом и проверил уровень воды в просмолённой кадке. Один раз чуть не погорели — и с тех пор он всегда старался, чтобы в кадке было доверху.

Перекусить бы.

На столе окаменелые оладьи. Можно размочить в медовухе, а можно нажарить новых. Всего-то наскрести со стен муки из коры, добавить воды, мёда, — но тогда провозишься чуть ли не до рассвета и старик потом припомнит.

— Пи-ить, — застонал брат.

Мика зачерпнул ковш и поставил рядом с мешком.

— Вот нажрался. Как всегда, невовремя.

— Пи-ить.

— Подано, — Мика решил ливануть из ковша на брата, чтобы тот хоть немного пришёл в себя. А если проснётся, то и чудно, потому что сможет оклематься и пойти с ним в дозор…

— Скотина…

Брат только облизнул губы и попытался отмахнуться. Из сжатой ладони выпал мешочек из тонкой ткани. Мика нащупал его на полу и пошёл к лучине: таких вещиц отродясь не видывал.

Поддалась завязка. Шнурки искусного плетения разошлись, и из мешочка на ладонь выпал кристалл. Мерцают грани, манят. Захотелось лизнуть, чтобы почувствовать вкус.

— Пи-ить… Я такой умный, Мика, ты бы знал… Пи-ить… Брат ты мне или не брат…

Мика почувствовал на ладони жжение. Скинул кристалл в мешочек и затянул шнурки.

Про такое как-то рассказывал старик. Кусочек солнца. Мудрость мира. Лакомство, дарованное богами наместникам, но никак не сироте с затерянной в кроне дерева ветки, на которой живёт от силы сотня душ.

Так и головы лишиться можно.

Мика выскочил на воздух, отдышался. В жилище осталась тлеющая лучина, но не до неё. Пожар — ничто. Налево, шаг, ступень, ещё три шага — и опереться на тёплую кору, потому что всё равно задыхаешься от одной мысли, что же будет дальше.

Бредёшь, как в тумане. Ноги подгибаются. Шипы в лаптях предательски пружинят, будто нашёптывают, чтобы упал. Чтобы на Мику обратили внимание, обыскали и нашли запретное.

Около постоялого двора траншея врезается глубоко в ветку, словно раскалывая её, отчего зодчие смогли вырубить в дереве два этажа. Даже окна есть. Свет сквозь слюду неяркий, птицу не привлечёт. А вот шуму — вся округа спать не может. Как понять, где покои наместника? Как понять, как проникнуть в них, не привлекая внимания? Тем более что у двери в заведение охранник-громила.

— Мне до старосты бы нужно. Нападение у нас, ягоду почти покрали.

Охранник сдвинул брови, о чём-то соображая. Видимо, взвешивал, насколько происшествие весомо, чтобы потревожить досуг хозяина. Или пытался вспомнить, не с этим ли вопросом совсем недавно приставал какой-то старый хрыч.

— Стой покуда здесь.

Дверь скрипнула, закрываясь за громадиной.

Мелькнула дурацкая мысль, что вот такому верзиле, которому нужны шипы с палец, чтобы удерживаться на коре, точно не помешало бы лизнуть кристалл. То-то же брат сумел обхитрить этого недотёпу. И что же он сделал? Вскарабкался вверх? Вон и окно приоткрыто.

Давай, Мика!

Раз-два. Пальцы нащупывают выступ. Кора крошится, отламывается кусками. Но роста хватает, чтобы дотянуться до рамы. Подтянуться, закинуть ногу, осмотреться. Вдалеке мелькнула тень. Вот же…

В покоях душно. Коптит масляный фонарь. Вдоль стены большая кровать, застеленная покрывалом из ткани шелкопряда. У изголовья три бочонка с разной медовухой — под настроение гостя. У двери сундук для платьев, а рядом — тумба, на которую свалены мелочи. И среди них — резной ларец с откинутой крышкой. Брат даже не додумался её захлопнуть.

Мягкий шаг. Кора помалкивает. Ещё. Заскрипела ставня, отчего ёкнуло в груди. Ещё.

Ларец обит чем-то тёмным. Придумали бы какой-нибудь секрет, чтобы чужие не могли его открыть. Какую-нибудь сирену…

Мешочек в ладонях тёплый. Пальцы дрожат. Ещё одним глазком… Снова мерцающие грани, а во рту полно слюны…

Дверь распахнулась так, что сундук заходил ходуном.

— Стоять!

Наместник. Мика лишь однажды видел его, совсем маленьким, но навсегда запомнил. Хищный, с острым взглядом, подтянутый, несмотря на почтенный возраст. Настоящий герой.

— Пробовал?

Мика даже не подумал сопротивляться, когда наместник сжал ему щёки, заставляя открыть рот. А там одна слюна — и Мика чуть не подавился.

Наместник брезгливо отпрянул и выхватил мешок с кристаллом, жадно проверил содержимое и успокоился. И в комнату ввалились староста с охраной.

Мике стянули за спиной руки, ткнули, повалив на колени, и стукнули по затылку, чтобы склонил голову.

— Отец.

— Да, солнышко. Заходи. Смотри, какого сорванца изловили. На ларчик покусился. Проверишь этого самоубийцу?

Пауза… Эх, поглазеть бы на дочь наместника…

— А брата позвать?

— Я здесь.

Мика всё же не посмел поднять головы, но и так было понятно, что в комнату набилась уйма людей. А ведь на коленях перед ними должен быть не он…

— Ну что, старейшина, удружили гостеприимством. Мой теперь это человек, по праву. А сейчас решим, казню на рассвете или кровью будет искупать свой проступок. Давай, солнышко.

Мику поставили на ноги.

Напротив юная девица. Отцовский взгляд, тонкий нос. Волосы гладко зачёсаны и чем-то смазаны. Стоячий воротник скрывает шею. И такие узкие зрачки, что будто колют, протыкают насквозь.

— Вот тебе проверка. Стоит в поле дуб. На дубе три ветки, — Мика запаниковал, лихорадочно представляя, как в поле стоит всего один дуб, когда всем известно, что деревья растут в одном большом лесу под покровительством древесных богов, — на каждой ветке по яблоку. Сколько всего яблок?

— Так три же…

Девица будто застыла, высматривая каждую чёрточку на его лице. И Мика почувствовал, как подло проступают капли пота.

— Глуп, — девица потеряла интерес.

Мике снова подрубили ноги, чтобы встал на колени. А после третий за ночь удар по рёбрам, причём сквозь вспышку боли Мика понял, что бил от всей души отпрыск наместника.

* * *

Прощай, родина. Такая маленькая и уютная.

Вот начало ветки, где живёт посёлок. Основание у неё широкое, кора толстая. Люди прорубили глубокую траншею, вдоль которой выдолбили в коре жилища. Там, где ветка становится узкой и непригодной для строений, траншея переходит в тропу. А дальше ветка обильно ветвится, и на каждом отростке сочные листья, на которых пасётся с десяток тёлочек, вытягивая живительный сок и превращая его в падевый мёд. Если забредёт гусеница — большая охота и всему посёлку счастье. Если прилетит птица — спасайся кто может.

А какие ягоды в этом году уродились! Крупные, сахаристые на вид. Или завялить, или настоять столько вина, что на обменный день в старом дупле можно такого у соседей выторговать… Ух!

Ну, прощай, родина. Не смотрите так, односельчане. Пора всем за повседневные работы, и присматривайте за братом. Показалось, что его вихрастая голова мелькнула где-то на задворках, отчего сжалось и так тревожащееся сердце, но может быть и так, что он всё ещё в неведении отсыпается. А старик лишь угрюмо рассматривает свои лапти.

Пора.

Свита наместника — с десяток воинов и три тачки, в которых навален походный скарб. Мику привязали к одной из них и объяснили, что он должен делать. Кати и не вздумай уронить в пропасть. А если опрокинешь — так вместе с тачкой и сгинешь.

Вышли на тракт: вырубленную в стволе дорогу, которая спиралью уходила до самого корневища. Где-то тракт расширялся так, что со стен сочился древесный сок. И тогда делали быстрый привал, напиваясь живительной влагой. А где-то дорога превращалась в узкую тропу, и Мика едва выворачивал колесо, чтобы тачку не утянуло вперёд за кромку. Хорошо хоть шипы на лаптях недавно обновил.

Когда проходили мимо жилых веток, навстречу выбегали детишки-ротозеи. Если успевали, то за ними спешили старосты, кланяясь наместнику в ноги. Каждый норовил угостить, и Мика злился, потому что куски вяленых слив, груш и яблок да бочонки с медовухой, сваренной каким-то особым местным способом, закидывали именно в его тачку.

— Устал? — Мика и не заметил, как с ним поравнялась дочь наместника.

— Есть немного. — Он сначала замешкался, не ожидая, что обозвавшая его глупцом будет с ним разговаривать. Сама-то, наверное, соль регулярно от отца получает. — Но это с непривычки. Надеюсь, вверх будем возвращаться налегке.

— Если останешься жив.

Хороший расклад. Значит, не в сердцах наместник говорил, что кровью придётся искупать…

— Так куда мы путь держим?

— Ты следуешь за нами. А куда мы путь держим, тебе знать пока не положено.

Мика осёкся.

Скрипит колесо, палит выползшее из-за туч солнце. Шипы выдирают кусочки коры, превращая её в дорожную пыль. Раз-два-три, раз-два-три. Болят руки, но останавливаться нельзя. А девица идёт рядом, будто надзирает, насколько Мику хватит. Да, мозоли. Да, до крови. Ноют рёбра. Но зубы стиснуты, тачка катится ровно, и лишь солнце, от которого не укрыться до следующего изгиба, выжигает на лице свою печать.

У нижней сухой ветки решили заночевать. Разложились на воздухе — в мёртвую деревню не пошли. Наместник развёл на алтаре огонь и кинул в него несколько даров. Мика слышал от старика, что когда-то эта деревня процветала. Но однажды вгрызлись в дерево насколько, что нарушили движение сока, отчего ветка отмерла: наказали древесные боги за жадность.

Мику накормили, связали за спиной руки и оставили около тачки.

Вот так, бывший вольный человек. Привыкай.

Может, когда-нибудь сок вернётся в эту древесину? Или всё?

И накрыл сон.

Тычок в затылок.

Мика очнулся, ещё не понимая, продолжается ли сон, в котором он мутузит и костерит брата за то, что тот испортил рисунок, на котором полукруг, лучи и точки.

— Как спрыгнуть с высокой лестницы и не ушибиться?

Захотелось выругаться.

— Верёвкой себя повязать для страховки. Как же ещё?

— Балбес, с нижней ступеньки прыгать надо, — дочь наместника поднесла лучину прямо к лицу Мики. — И что же мне с тобой делать?

Мика остро почувствовал, что ничего не понимает. Решил привстать, чтобы не получилось так, что он разлёгся перед наследницей наместника.

— А на палках драться умеешь?

— Лучше рогатиной.

— Твоя рогатка против хлыста — гнилушка.

Мика вспомнил, как давеча лишился оружия.

— А палки чем лучше?

— Ничем. — Удар хлыста ожёг воздух. Вот и сын наместника подоспел. — Сестра, не пора ли нам прогуляться? Не трать время на этого простофилю. Лучше возьмёшь с собой какого-нибудь крепыша.

И девица ушла с братом, так и не ответив на вопрос Мики. Просто встала с корточек и пошла, будто не было ни Мики, ни его вопроса.

* * *

На рассвете выступили и к полудню добрались до пограничного поста у корневища. Дальше простирались поросшие травой ничейные владения, хотя ближайшую округу контролировал наместник.

У Мики отобрали тачку, накопленное продовольствие в которой, как он понял, пойдёт на пропитание местному сторожевому сословию. Потом его отвели в тюремную землянку, оставив одного в сырости. Ни мешковины, чтобы поспать, ни коры, которую можно натесать со стен в муку и слепить лепёшек. Сплошная глина вокруг. Подумалось, что насколько совершенно дерево, раз может питаться землёй, а потом своими плодами кормить такую ораву людишек.

— Плавать умеешь? — Мика всё же сидя задремал и не услышал, как в землянку спустилась дочь наместника.

— Это снова загадка?

— Отвечай.

— Да где ж мне такому научиться? Только от стариков слышал.

— Ну, тогда будь что будет. Веслом-то точно работать сможешь. Или руки истёр?

— Смогу, куда я денусь.

— Вот и молодец. Каких нет в воде камней?

— Сухих.

Девица хмыкнула и ушла, ничего не пояснив.

Зато следом пришёл верзила из личной охраны наместника, дал новую одежду, сапоги и свежий хлеб с ягодной начинкой. Мика, с жадностью кусая горячую мякоть, вдруг понял, что ничего вкуснее не ел.

После полумрака землянки солнце светило особенно ярко, даже глаза заслезились. И так радостно было, что тело царапает добротная ткань, ноги натирают настоящие сапоги из вымоченной бересты и живот слегка крутит от вкусной еды.

Мику подвели к наместнику, который всматривался в небо.

— Ну что, воришка. — Похоже, тот был в хорошем расположении духа. Мика заметил в руках мешочек. — Моё солнышко решило выбрать тебя. Думал оставить тебя тут, чтобы собирал плоды, когда потребуется: сам знаешь, что иногда жадные недотёпы ждут до последнего и зрелые ягоды у них сверху срываются. А кто собирать на земле будет? От муравьёв отбиваться, а?

Мика сообразил, что вопрос не требует ответа, и покорно ждал продолжения.

— А сбежал бы — так и леший с тобой. Сдох бы с голодухи. Или на корм зверю пошёл. На худой конец к лихим людишкам прибился, но их век недолог. Наш завет — это жить на дереве. Без него мы никто. Понял?

— Понял.

— Ничего ты не понял. — Наместник махнул рукой, и до Мики дошло, что тот пьян. — Если облажаешься, я тебя вот этими руками на волокна порву. Дочь мне живая нужна. Она у меня последняя. Ну, побежали!

Мику подхватили и опрокинули в длинную тачку, куда также заскочили наместник с семейством и старый знакомец-верзила. Шестеро слуг ухватились за шесты, торчавшие по бокам, и потянули тачку вперёд по утоптанному тракту, который нырял между осоловевших от зноя травин.

Мика умостился поудобнее и зажмурился, прислушиваясь к себе. Накативший страх отступал, и сквозь возбуждение проблескивало понимание, что его возвысили по статусу до семейства наместника. Разве что верзила мешал, но мало ли какие причины, почему он тоже в тачке? Может, грудью охраняет от стрел разбойников?

Тачка, набирая скорость, затряслась. То подпрыгивала, то норовила опрокинуться. А наместник привстал, держась за спину верзилы, захохотал и запел похабную песенку. Мика признал творчество скомороха из своего посёлка:

«Дай пощупать за задок
Да плесни-ка в кружку!
Завтра будет те зарок —
Щас терпи пьянчужку!»

Куда летели — не понять. Подскок, крутой вираж, нырок под сочным листом, мимо белёсой земляники, по прямой до следующего виража.

И уже спотыкаются натренированные слуги, хрипит парень справа. Но наместник свистит, то и дело посматривая на солнце.

Наконец выскочили на поляну, за которой начиналось озеро. Мика не поверил глазам: синева, а по ней бегают подгоняемые ветром белые гребешки. Столько воды, что хватило бы посёлку на всю жизнь. Они любили с братом разглядывать, что же там внизу на земле, подбираясь ползком к краю ветки и рискуя сорваться и повиснуть на страховочных верёвках, но иногда проглядывающая через нижнюю листву вода казалась чем-то далёким и нереальным. А сейчас захотелось плюхнуться в воду и пить-пить-пить.

— Успели, — наместник больше не хорохорился. Кряхтя, выбрался из тачки и пошёл к разваленному пню, наполовину утопшему в воде. Там на мшистом корневище сидел старец с белой бородой.

Мика испугался, что это настоящий древесный бог. Только вот какой из них, не признать. Старик говорил, что у них у каждого длиннющая борода и неопрятные космы.

Наместник поклонился. Старец посмотрел на солнце и указал на две лодки, привязанные к корягам.

— Это Древогуб, — прошептала девица. Мика и не заметил, как она придвинулась к нему. Хотелось самому спрятаться за тачку, но теперь надо стоять, делая вид, что ничего такого не происходит. Всего-то наместник разговаривает с живым богом. А если тот сейчас потребует жертву? И вот тогда-то станет понятно, почему Мику с такой почестью прокатили напоследок…

Наместник возвращался. Лицо хмурое, щёки впали. Будто прозелень выступила. Мика вдруг понял, что ему очень много лет. А глаза… неужели слезятся?

— Детки, пора. Солнышко ты моё, вернись только. А ты ей помоги, если сможешь. Но и о цели не забывай, — эти слова уже были к сыну. Наместник дрожащими пальцами развязал тёмный мешочек, достал кристалл и разломил его. Спрятал руки за спиной и предложил угадывать, в какой руке. И не показал, кому достался кусок побольше. Поцеловал каждого в темечко и подтолкнул в сторону лодок.

— Чего стоишь? — прикрикнула девица, по щекам которой текли слёзы. Мика очнулся и понял, что верзила уже следует за сынком. — Бери шест, рогатину, лук со стрелами и бурдюк. Остальное нельзя!

Так бы сразу и сказали, что он теперь оруженосец!

Всё в охапку, поклон наместнику, на лице которого мелькает удивление, и вперёд на лодку! Хотя всё ещё и подневольный человек, но теперь личный слуга самой дочери наместника!

Отвязали и плюхнулись в челнок, промокнув по колено. Он закачался, заюлил. Девица приказала Мике замереть, ловя баланс, и пошла работать вёслами.

Мика забеспокоился, не зная, что дальше делать. Лодку развернуло, и он растерянно уставился на наместника, возвышающегося на берегу. Будто дочь специально решила грести так, чтобы его не видеть. У того больше нет стати, опущены плечи. Не пышные волосы — а спутанные вихры. Обвисла одежда. И губы будто шепчут: «Моя звезда закончилась».

Да нет, почудилось.

А Древогуб сгинул. Был старец, да исчез. Видимо, не интересно ему смотреть, как отпрыски наместника в гребле соревнуются. Или знает всё наперёд.

— Давай я?

— Пробуй, — девица бросила вёсла.

После череды неудач Мика поймал ритм и, несмотря на нытьё свежих мозолей, заторопился. Сынок с верзилой уже умчались далеко вперёд.

К девице было столько вопросов, но Мика боялся заговорить, чтобы не сбить пойманное дыхание. А та сосредоточенно изучала стрелы, будто их не проверили наперёд. Наверное, пряталась от отца, который все ещё виднелся скрюченной статуей.

— Ты совсем тупой?

Мика поперхнулся и всё же сбился.

— А почему тогда не спрашиваешь, куда плывём?

— Да я уже привык, что мне ничего не объясняют.

— Хоть послушный. Впереди остров Древолюба. Чем быстрее доберёмся, тем лучше.

— Ну, про обитель Древолюба я знаю. А дальше что?

— А дальше посмотрим. Выжить бы.

Когда солнце стало теряться в листве далёкого дерева, Мика окончательно выдохся. Девица помрачнела, но подхватила вёсла, дав ему передохнуть.

— А вот теперь я тебе задачку задам. У тридцати двух воинов один начальник. А?

— Это помело твоё.

Мика смутился. Думал, что застанет девицу врасплох: так долго вспоминал, какая загадка когда-то поразила, а тут не задумываясь её расщёлкали, да ещё с издёвкой. Ведь точно дочка соль постоянно от отца получала. Сгрызла всё со своим братиком, и остались жалкие крохи.

— Эта соль у вас последняя? Закончилась?

Девица на миг замерла.

— Как понял?

— Слишком тряслись за неё. Как меня не убили, не пойму. А это кто там?

Вдалеке по водной глади парили юркие твари, чем-то похожие на тараканов, но на длиннющих тонких лапах и с длинным жалом.

— Водомерки! — девица бросила вёсла и схватилась за колчан. — Давай-ка за работу!

Первая стрела ушла почему-то в сторону.

Мика знай себе грёб и просто решил, что девица пытается отвлечь тварей. Те действительно прянули туда, где стрела коснулась воды. Закружились, ожидая, что добыча вот-вот вынырнет.

В воздух ушла другая стрела.

Мика попробовал привстать, чтобы разглядеть впереди лодку сынка, но ничего не увидел и чуть не потерял равновесие. Подмоги не будет.

— Пригнись! Если приблизятся, только не бросай вёсла. Продолжай грести — я справлюсь.

Девица достала платок, в котором был завёрнут кристалл. Отломила самую малость — и в рот. Закинула голову. Часто-часто задышала. Мика грёб что есть силы, хоть и вжалась в плечи голова от мысли, что будет, если эти водомерки направят жало на него. Проткнут же! Вот и не зря девица спрашивала, умеет ли он плавать.

— Не оборачивайся! Греби! — Стрелы пошли одна за другой. Влево-вправо. Колчан редел на глазах. А никакого берега впереди не видно. Как тут догрести?

— Стой! Может, в них попадёшь?

— Нет, дурачина, не пробью броню. Отец говорит, что их только отвлекать надо. А брат успел…

Мика ярко осознал, что девица уже пожалела, что взяла не какого-нибудь бугая из отцовской стражи, который в два-три взмаха может разогнаться так, что челнок будет порхать по воде. Но и даже так не уйти от этих водомерок. А ведь её брат ушёл…

— Слушай, — Мика уже задыхался, — если стрелы больше не нужны, то не экономь. Но, когда будет конец, быстро собирай самые нужные вещи. Только самые нужные! Поняла?

— Ты соляных паров надышался, что ли?

— Есть такое…

И она поверила.

Последняя стрела унеслась ввысь. Шест за спину. Рогатина в руках. Куль со съестным остался на дне. И лук с колчаном за борт.

Мика поблагодарил богов за долгую жизнь, обернулся, надеясь, что водомерки далеко, но твари, похоже, уже поняли, что нужно охотиться за добычей покрупнее, и одна метнулась в их сторону.

Мика опрокинул девицу в воду и перевернул лодку, плюхнувшись в пучину. Борт чуть не стукнул по голове. Одно весло ушло, а в другое Мика вцепился, молясь, чтобы не утонуть. Ноги сами забарахтались, накрыл кашель оттого, что быстро наглотался. Вот тебе и пить-пить-пить. Схватив девицу за рукав, потянул под лодку. Но та уже сама догадалась.

Купол. Темнота. Неспокойная вода. Где-то рядом кружит водомерка. Вот-вот соберётся стая сородичей.

Удар! Днище пробито, щёку обжигает жало. Зато есть дырка, через которую пойдёт воздух.

И тишина.

Мика держался за весло, покачиваясь в воде и упираясь головой в днище, и никак не мог разглядеть девицу. Но она была рядом. То руки касалась, то уходила под воду — Мика понимал, что она проверяет, не ушли ли твари.

Сколько времени прошло — не понять, но снаружи стемнело. Пробирает холод, и сводит ноги. Вода оказалась коварной, совсем не такой, какой представлялась в мечтах. А ещё она — приют для этих чудовищ!

— Выбираемся, — девица потянула за руку, помогая Мике. Пока он барахтался с веслом, сумела перевернуть челнок, забралась в него и вытянула напарника.

Борясь с дрожью, Мика стал грести. Девица, не говоря ни слова, поправила направление, будто чувствовала, где остров Древолюба. А света всего-то от тусклых звёзд да блики на воде. И стала ладонями вычерпывать воду, толчками пробивавшуюся через проделанную водомеркой дырку.

Догребли. Челнок вытащили на берег, стянули одежду и заплясали на камнях, обламывая шипы и рискуя попортить промокшие сапоги. Когда немного обсохли, девица настояла, чтобы ночевать ложились под перевёрнутым челноком. Видимо, здесь снова ждала опасность.

— Ты молодец, — дыхание почти в самое лицо.

И Мика сразу понял, что поплыл.

— А ты какая ловкая. Где так купаться научилась?

— Отец нас часто на озеро таскал. Готовил.

— Готовил к чему?

— К тому, чтобы выжить.

Мике захотелось рявкнуть, чтобы девица наконец-то перестала непонятно отвечать, но вместо этого он сказал:

— Слушай, меня Мика зовут. А тебя как?

— Солнышко.

* * *

— Похоже, не выжили.

Кто-то постучал палкой по днищу, потом засунул её в дырку и покрутил, отчего на Мику посыпался песок вперемешку со щепой. Но парень молчал, потому что Солнышко зажимала ему рот ладонью. Мика чувствовал каждый пальчик, каждую мозоль и был готов лежать так вечно. Однако сквозь дырку было видно, что снаружи разгорался день, и по-хорошему надо было быстрее выбираться, чтобы продолжать путь.

Мелькнула тоскливая мысль: Солнышко не хочет показываться, так как брат засмеёт, что она ночевала под челноком со слугой.

— Да и леший с ней, спуталась с этим пастушком, он ничего сложнее рогатины в руках не держал. Не мозги, а стружка в голове.

Мика не понял, о ком последние слова, и примерил их на себя. Стружка… Конечно, наглотался отцовской соли и строит из себя…

Ушли.

Солнышко опрокинула челнок и возбуждённо заходила.

— Знаешь, что дальше?

— Наконец-то…

— Впереди лабиринт, — она захлебнулась, будто нарушая приказ, — у нас, помимо братца, ещё пять соперников. Чужаки из других семейств. Первый, кто доберётся до соли, получит отцовское место. Последний — уйдёт в чертоги Древогуба. У других ещё будет возможность когда-нибудь получить своё дерево. Но у последнего — никогда.

— Почему раньше не сказала?

— Чтобы не сбежал…

Вот и правда подоспела. Сложная, когтистая, аж голова заболела. Значит, состязание. И не надо спрашивать, что уготовано напарнику неудачника. А чего они тогда болтаются здесь?!

— А что будет с наместником?

— Соль отца закончилась, и его солнце закатилось.

Мика съёжился. Недаром наместник подходил к Древогубу. Должно быть, отчитался, что привёл наследников.

— Такой у нас удел. Готовься. Наверное, у нас ещё есть шанс.

Собрались в молчании.

Мика всё переваривал последние слова. Нападали то отчаяние, то бессмысленная храбрость. Боролись друг с другом, пытаясь спихнуть с ветки разума. А нужно было удержаться, как канатоходцу, который может по лиане-паутине проносить скорую почту между деревьями.

Прошли сквозь каменистую расщелину. За ней едва угадывалась тропа среди травяных стеблей. Мике показалось, что он видит на подмокшей от росы глине следы чужих сапог.

А потом перед ними выросла стена, сотканная из корней с вкраплениями мха и прошлогодней листвы. И с прорехой в человеческий рост.

Солнышко выдохнула и с тоской посмотрела на Мику.

— Ты должен идти впереди. Ты щит.

И ещё один кусочек правды…

— У тебя осталась соль?

— Да, но не сейчас. Ещё пригодится.

Мика покрепче перехватил рогатину, оставив шест спутнице, и шагнул в прореху-вход.

Темно. Прелый воздух. И непонятно, откуда ждать опасности. И насколько она смертоносная. Вылетит из стены ядовитое жало? Упадёт коряга?

— А отец не рассказывал, как когда-то прошёл это место?

— Нет, — сзади размеренное дыхание.

Потянулся навстречу серый корень. Мика ткнул рогатиной. Он зашипел и убрался.

Вот и первая развилка. Куда идти? Сколько идти? Победит тот, кому повезёт?

Хлёсткий удар под дых. Мика и не понял, откуда выкатился клубок и прыгнул прямо в живот. Рогатина из рук. Пальцы в кровь, отдирая колючки.

— Не бросай оружие!

Мика смачно растоптал нападавшего и потянулся за рогатиной, а она уже пустила корни.

Всё.

— Стой! — он раскинул руки, хотя Солнышко и не собиралась лезть вперёд.

Надо думать.

Пока пройдут, от них ничего живого не останется. Будет атака за атакой. Стоит обронить оставшийся шест — и он потерян. Наверное, доползут, но точно последними.

— Наверх. Нам надо наверх.

Боязливо пробуешь корни. Они подвижны, но тверды. Просто крепче хватайся. Раз. Два. Заносишь ногу. Мика вспомнил, как лез в гостевую комнату, чтобы вернуть соль. Раз. Два. Коры нет — и нечему осыпаться. Корневища скользкие, подрагивают, будто живые, но держат.

Вот и край. Где там Солнышко? Не отстаёт. А теперь оглядеться, чтобы понять, куда идти.

И Мика обомлел. Впереди по корням сигали братец Солнышка с верзилой. А где-то вдалеке ещё одни соперники.

— Побежали!

Скачок. Сапог рвётся, корневище царапает щиколотку. Не распороть бы ноги. Ещё прыжок. И лишь бы не сорваться. Солнышко вырывается вперёд. И настигает понимание, что Мика уже свою роль сыграл и больше не особо-то нужен. Щит потерял смысл.

На краю стены спустились, обдирая руки.

Впереди глиняный купол с причудливыми узорами: будто буквы вперемежку с рунами.

Солнышко проглотила остатки кристалла.

— Найди головоломку. Пока не решишь, не вмешивайся. Что бы ни произошло. Иначе я проиграю. Понял?!

Мика рванул к куполу, где уже скрылся верзила.

Мимо братца, который разминался, поглядывая на сестру. Неужели будут драться? Или подождут других соперников?

В куполе светло от факелов. Семь сундуков, вытесанных из камня. И на каждом тарелка с разложенными квадратиками. На них вытравлены буквы. Что за чушь? Выложено «не дело После Сцен».

Верзила мычит по соседству. В купол ворвался третий напарник. И будут же остальные. Подготовленные, умные, сильные. И зачем Солнышку остатки кристалла, если они пригодились бы Мике?

Верзила оскалился и вдруг бросился на него. И налетел на невидимую стену.

Мика осклабился.

Да, здесь уже важно, чтобы работала только голова.

Так что же нужно?

— Не дело После Сцен, — ещё раз проговорил он.

Нужно собрать новые слова? Сколько? Сколько получится? И не у кого спросить.

Всё же Мика рванул к выходу из купола. И застыл.

Брат и сестра дрались. Звенел воздух. Стучали палки. Солнышко отступала под яркими лучами солнца. Скоро брат прижмёт её к стене лабиринта и заставит сдаться.

И нельзя вмешаться. Иначе проигрыш.

Мика метнулся к сундуку.

Что за смысл здесь? Что-то нужно сделать, чтобы сундук открылся. Что там? Какое-то чудо? Соль?

«…не дело После Сцен». А буквы-то двигаются.

Вот и четвёртый напарник поспел.

«Поле», «село», «лоно», «сон», «сено», «Пол», «Поседел», «Слепое», «Спелое», «Полено», «целое»…

Новые слова из букв складываются, но толку никакого.

Почему «П» и «С» большие? Начальные буквы слов?

— После… После… Последнее! Точно! «Последнее Солнце»!

Хорошо, что только губы шепчут и никто не слышит.

Сложенные буквы засветились. Замок лязгнул. Настоящее железо!

Мика едва смог поднять крышку. Внутри клубится темень.

Что нужно делать?

Руку в темноту — и обжигает лёд. Ещё раз. Колкая мешковина. Вот завязка. Тяни, как мешок. Тяжело, но приз поддаётся. Вот уже наполовину показался. Ледяной дух во все стороны.

Заныли рёбра, прошило болью израненные ладони. И вдруг всё прошло. Тело стремительно налилось силой. Мешковина сама выскочила из сундука и брякнулась под ноги.

Соль внутри. Много. На всю жизнь хватит. Рядом стоишь — уже лечит. А если хоть кусочек съесть, то станешь умнее всех в округе. Умнее этого верзилы, который скрючился около своего сундука. Умнее брата, который сейчас бьёт сестру снаружи. Умнее сестры…

А дальше что? Победишь всех, раскидаешь по сторонам. И останешься наедине с богами. Чтобы есть их соль, носиться по острову и даже нападать на водомерок?

А вот и сам бог. Зашёл под купол, прислонился к стене и опёрся на причудливую клюку. И не видит его никто. А старец выжидательно смотрит на Мику и будто ухмыляется в бороду. Как будто ещё одно испытание. Последнее.

Нет.

Волоки соль к выходу. Она не твоя. Для начала вспомни, что тогда случилось с братом. А потом представь, что без соли будет с Солнышком.

Мика, набравшись решимости, прошёл боком мимо старца и вышел из купола.

Все застыли. Две пары жадных глаз. Братец и ещё один соперник. А в глазах Солнышка тоска и боль. Она лежит на земле, и на неё направлены два шеста.

— Не подходи. Иначе ей конец. — Братец вдруг крутанулся и ударил соперника, с которым только что был готов добить сестру. Выбил ему глаз. Тот заверещал, отскакивая подальше.

Сплюнул и бросил сестре:

— Помнишь, я твоего пастушка тогда не убил? Не доделал дело. А теперь самое время. Потом ты. Ты будешь последней, Солнышко. Мой тебе подарок.

И на Мику.

А Мика стоит. Оружия нет. Мешок за спиной. И никто же не поможет.

— Отдай.

— Возьми.

Братец в нерешительности. Мешок уже на земле, и Мика отступает.

Развязанная верёвка летит в сторону. Соль чёрная, красивая. Кристалл поблёскивает глянцевыми гранями, отражая каждый лучик.

Братец встал перед мешком на колени, забыв о предосторожности, отломил кусочек с ноготь и кинул в рот.

Мика ждал, хотя хотелось кинуться к Солнышку, чтобы вместе дать дёру.

Братец загоготал. Поднялся, расправил плечи. Мике показалось, что он увеличился.

И вдруг братца повело. Неуверенный шаг, качнулся и повалился на землю.

— Я такой умный! — завопил он. — Никого умнее нету! Самый-самый! Дайте! Дайте пить! Я умный!

— Да-да, умный, — прошептал за спиной у Мики Древолюб. — Только на чужой медок не разевай роток.

Выступил пот. Мика обтёр лоб и кинулся к Солнышку. Та уже привстала.

Синюшные разводы на руках и ногах. Нос разбит. Волосы от влаги и крови слиплись в паклю. Стоячий воротничок отвалился, оголив тонкую шею. Быстрее дать ей кусочек маленького солнца.

— Ты долго…

— Я же тупой… Глотай быстрее.

Мика на миг испугался, что Солнышко тоже опьянеет. Но она хорошела на глазах. И её глаза наливались радостью. А глаза Мики расширялись оттого, что полукруг с лучами и точками на её шее превращался в полноценный круг.