Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 11(61), 2024.

Генри Слезар (1927—2002) — чрезвычайно плодовитый американский писатель: как сказал один из коллег, «У Слезара — самая большая целевая аудитория в мире», имея в виду его работу над великим множеством сценариев телевизионных сериалов, «мыльных опер». Однако, кроме них, Слезар писал и детективы, и фантастику: тоже во множестве, очень быстро, но по-настоящему умело. Умение, мастеровитость, профессионализм — всего этого у него было не отнять. В сочетании с хорошими литературными способностями это позволило Слезару оставить заметный след в литературе. А обладателем высокого литературного таланта он сам себя никогда не считал.

Не совсем обычная фамилия является своего рода полупсевдонимом, возникшим при американизации фамилии родителей. В литературоведческих исследованиях Слезара ранее чаще именовали выходцем из семьи русско-немецких иммигрантов, теперь порой их называют иммигрантами украинскими… На самом деле это была вполне обычная еврейская семья, сформировавшаяся в дореволюционной России, эмигрировавшая уже из раннего СССР, как и родители Азимова, а «немецкость» ее заключалась в том, что идиш является потомком немецких диалектов. То есть главный вопрос, как звучала отцовская фамилия (а может быть, прозвище, основанное на специальности?) в оригинале: Шлоссер или Слесарь… что, впрочем, одно и то же. Судя по американизированному варианту, верен скорее второй вариант.

Дата смерти Слезара исключает возможность того, что его творчество окажется докопирайтным, но внятных наследников у писателя, насколько нам известно, нет, а этот его рассказ, впервые опубликованный на страницах журнала «Galaxy» в августе 1961 года, давно уже находится в свободном доступе, проект «Гутенберг» тому порукой… В общем, мы решили рискнуть.

— Хватит меня обманывать, — сказала Паула. — Ради бога, доктор, хватит меня обманывать. Уже целый год я слышу одно только враньё, и мне это надоело.

Прежде чем ответить, доктор Бернштейн притворил белую дверь, милосердно избавив Паулу от вида бесформенной груды под простынёй на больничной койке. Взяв девушку под локоть, Бернштейн повёл её по облицованному плиткой коридору.

— Он умирает, разумеется, — сказал доктор обыденным тоном. — Насчёт этого мы никогда вас не обманывали, миссис Хиллз. Вы же знаете, мы говорили одно и то же с самого начала. Я надеялся, что к настоящему моменту вы уже примирились с неизбежным.

— Я примирилась, — сказала она с горечью. Они остановились перед дверью маленького докторского кабинета, и Паула высвободилась из пальцев Бернштейна. — Но потом вы мне позвонили. Что-то про это ваше лекарство…

— Мы были обязаны вам позвонить. Сенополин не может быть назначен без согласия пациента, а так как ваш муж находится в коме уже четыре дня…

Бернштейн распахнул дверь и кивком пригласил Паулу в кабинет. Она помедлила, затем всё же вошла. Доктор занял своё место за изрядно захламлённым столом, его строгое лицо приобрело рассеянное выражение. Паула уселась в кресло напротив. Бернштейн переставил телефонный аппарат с одного места на другое, перетасовал бумаги на столе и наконец успокоил руки на бюваре.

— Сенополин — довольно специфическое лекарство, — сказал доктор. — Я редко применял его в своей личной практике. Вы, должно быть, слышали о связанных с ним побочных эффектах.

— Нет, — сказала Паула едва слышно. — Я ничего про это не знаю. С тех пор как Энди заболел, меня ничто другое не заботит.

— В любом случае, вы — единственный человек на свете, кто может решить, получит ли ваш муж это лекарство. Как я говорил, это необычное средство, однако, учитывая нынешнее состояние вашего мужа, — могу вас заверить — оно точно не сделает ему хуже.

— Но сделает ли лучше?

— А вот тут, — вздохнул Бернштейн, — речь о тех самых побочных эффектах, миссис Хиллз.

* * *

Лодочка, плыви по теченью вниз, мысленно напевал он, чувствуя пальцами набегающие волны прохладной озёрной воды. Как прекрасен мир вокруг, только оглянись… На его веках нежно покоились ладони Паулы, и он убрал их. Он расцеловал эти мягкие ладони, прижал их к своей щеке. Открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что лодка была больничной кроватью, плеск воды — струящимся по окну дождём, а озёрные ивы — лишь длинными тенями на стенах. И только руки Паулы были настоящими, реальными, тёплыми.

Он улыбнулся ей и сказал:

— Как странно, на минуту мне показалось, что мы с тобой опять на озере Фингер. Помнишь, в тот вечер у нас лодка дала течь? Никогда не забуду выражение твоего лица, когда ты увидела намокший подол своего платья.

— Энди, — сказала Паула тихо. — Энди, ты знаешь, что с тобой случилось?

Он задумался.

— Похоже, док Бернштейн давненько тут не появлялся. Или появлялся? Мне опять что-то вкололи или что?

— Это было лекарство, Энди. Помнишь? У них есть новое чудо-средство, сенополин. Доктор Бернштейн рассказывал тебе про него, говорил, что стоит попробовать…

— А, да. Припоминаю.

Энди сел на кровати — так легко и просто, словно делал это каждый день. Он взял сигарету с прикроватного столика, закурил. Бездумно сделал пару затяжек, а затем вдруг вспомнил, что лежал пластом последние восемь месяцев. Он осторожно положил ладонь на рёбра и ощутил крепкую плоть.

— Корсет, — сказал Энди удивлённо. — Где же проклятый корсет?

— Его сняли, — сказала Паула со слезами. — Ах, Энди, его с тебя сняли. Тебе больше не нужен корсет. Ты исцелился, ты совершенно здоров. Это чудо!

— Чудо…

Паула обхватила его руками; они не держали друг друга в объятиях целый год, с того несчастного случая, после которого позвоночник Энди оказался сломан в нескольких местах. Ему было всего двадцать два, когда произошло несчастье.

Энди выписали три дня спустя; после шести месяцев, проведённых в тихом белом мире, город за стенами больницы выглядел дико шумным и буйно ярким, словно в разгар карнавала. Энди чувствовал себя как никогда в жизни, ему не терпелось пустить в ход пружинящие мускулы. Бернштейн что-то нудел про покой, но уже через неделю после выписки Энди и Паула оделись по-спортивному и вышли на теннисный корт.

Энди и раньше был азартным спортсменом, но слишком жёстко держал ракетку и плохо играл у сетки, так что подняться выше уровня сносного любителя ему было не суждено. Теперь же на корте он был настоящий демон, ни один мяч не ускользнул от его молниеносной ракетки. Энди сам себя изумлял точностью и сокрушительной мощью подач, а также невероятной игрой у сетки.

Паула, которая в студенческие годы была чемпионкой среди юниоров, не могла с ним совладать. Рассмеявшись, она сдалась и стала смотреть, как Энди сражается с профессиональным теннисистом. Энди выиграл первый сет со счётом 6-0, 6-0, 6-0, и он знал, что с ним произошло нечто более волшебное, нежели чудо медицины.

Возвращаясь домой, они обсуждали игру, восторженные, как школьники. Энди, который после университета устроился на фондовую биржу и которого торговля акциями вгоняла в тоску, начал задумываться о карьере на теннисном корте.

Чтобы убедиться, что великолепная игра Энди не была просто делом случая, они вернулись в теннисный клуб на другой день. На этот раз Энди решил сыграть с участником соревнований за Кубок Дэвиса. К концу дня его сердце пульсировало в ритме победы, и Энди знал, что это настоящая победа.

А вечером, когда Паула сидела у него на коленях и Энди играл её рыжими волосами, он вдруг сказал:

— Нет, Паула, это всё неправильно. Я бы не прочь продолжить, может, даже поучаствовать в Национальном чемпионате, только спортивная карьера не для меня. В конце концов, это всего лишь игра.

— Всего лишь игра? — переспросила она. — Отличные слова для теннисиста с верхней строчки турнирной таблицы.

— Нет, я серьёзно. Ох, я не имел в виду, что собираюсь остаться на Уолл-стрит, в мои планы это тоже не входит. Вообще-то я подумываю снова заняться живописью.

— Живописью? Ты не писал картин с тех пор, как был первокурсником. Уверен, что сможешь зарабатывать этим на жизнь?

— У меня неплохо получалось, ты же знаешь. Для начала я бы попробовал себя в рекламной графике, чтобы заработать на хлеб с картошкой. А затем, когда нам не будет нужно беспокоиться о кредиторах, я бы сделал что-нибудь для души…

— Только не строй из себя Гогена, любимый, — Паула чмокнула его в щёку. — Не сбегай от своей жены и своей семьи в тропический рай на Таити.

— Какой такой семьи?

Паула встала с его коленей, подошла к камину, чтобы поворошить угли. Когда она обернулась, её лицо сияло отсветом разгоревшегося пламени и теплом радостной новости.

Эндрю Хиллз-младший родился в сентябре. Через два года та же колыбелька была занята маленькой Дениз. К тому времени самых популярные еженедельники были рады заполучить на обложку работу за подписью Энди Хиллза. Слава Национального чемпиона по теннису в непрофессиональной лиге делала его подпись ещё более желанной.

* * *

Когда Эндрю-младшему исполнилось три, Эндрю-старший добился самого важного достижения на поприще живописца. Речь шла не про обложки Saturday Evening Post, а про галерею Музея современного искусства. Первая персональная выставка Энди вызвала такой поток восторгов, что даже редакция New York Times посчитала новость достойной размещения на первой полосе. Тем же вечером событие было отпраздновано в доме Хиллзов: в кругу близких друзей несколько экземпляров бульварных журналов были торжественно преданы огню, пепел поместили в грошовую урну, купленную Паулой по случаю.

Месяц спустя семья Хиллзов вступила во владение особняком, расположенным на вершине холма в Вестчестере; одна только студия с выходящими на север окнами во всю стену была размером как их прежняя квартира.

В тридцать пять Энди был вынужден вмешаться в скверную политическую ситуацию, сложившуюся в их городке. Его знаменитость как художника и спортсмена (даже в свои тридцать пять Энди по-прежнему занимал верхние строчки в турнирных таблицах) дала ему фору при вступлении в политическую борьбу. Поначалу сама мысль об охоте за голосами избирателей устрашала Энди, но он никогда не сдавал назад, раз взявшись за дело. Энди с лёгкостью выиграл выборы и получил место в городском совете. Должность была небольшая, но он уже был сыт по горло славой и не хотел привлекать к себе общенациональное внимание. В течение следующего года Энди начал заводить знакомства с влиятельными людьми в политических кругах, на очередных губернаторских выборах его имя появилось в списке кандидатов. В сорок лет Эндрю Хиллз уже был сенатором США.

Той весной они с Паулой провели месяц в Акапулько, в очаровательном доме, возведённом в тени крутых гор; из окон открывался вид на океан. Именно там Энди заговорил о своём будущем.

— Я знаю, что у коллег по партии есть планы на мой счёт, — сказал он своей жене. — Но я уверен, что они ошибаются. Паула, я не президентского материала.

Ему не довелось объявить о своём решении: летом Азиатский Альянс, которому надоели нескончаемые переговоры с умиротворителями, напал на Аляску. Энди был призван на военную службу в чине майора.

Его отвага на поле боя, его блистательное освобождение Шактулика и Уайт-Маунтин, наконец, триумфальный марш-бросок на Ном гарантировали Энди пост в ставке главнокомандования Союзных Войск.

После года сражений на плечах Энди красовались погоны генерал-майора, и он получил самое ответственное назначение из всех, что были доселе, — представлять Союзников на переговорах с Альянсом, которые проходили на Алеутских островах. Впоследствии он отрицал, что благодаря лишь исключительно его стараниям мирные переговоры увенчались успехом. Однако вся американская нация считала Энди героем, и этого оказалось более чем достаточно, чтобы одержать беспримерную победу на президентских выборах.

Энди было пятьдесят, когда он оставил Белый дом и покинул Вашингтон. Тем не менее его величайший триумф ещё был впереди. Ещё во время второго президентского срока интерес Энди к международным делам обеспечил ему непревзойдённое влияние на всю мировую политику. Будучи Генеральным Секретарём Мирового Совета, Энди умел достигать взаимовыгодных компромиссов между идеологическими противниками, что прямо поспособствовало установлению Всемирного Правительства.

В возрасте шестидесяти четырёх лет Эндрю Хиллз был избран Всемирным Президентом и оставался на этом посту до своей добровольной отставки, когда ему исполнилось семьдесят пять. Всё ещё жизнерадостный и полный сил, Энди мог вести командную игру на корте, мог писать картины, восхищавшие ценителей живописи. Они с Паулой окончательно поселились в Акапулько, в доме у моря.

Энди сравнялось девяносто шесть, когда им овладела усталость от жизни. Эндрю-младший с четырьмя внуками и Дениз с её очаровательными близнецами нанесли ему один последний визит, прежде чем Энди упокоился на ложе.

* * *

— Но что это за средство? — спросила Паула. — Оно исцеляет или как? Я должна знать!

Доктор Бернштейн нахмурился.

— Сложно описать его действие. Сенополин не оказывает целебного эффекта. По своей природе это скорее галлюциноген, но с очень необычным эффектом. Он вызывает сон.

— Сон?

— Да. Невероятно длительный и детальный сон, в течение которого пациент проживает целую жизнь — такую жизнь, которую хотел бы прожить. Можете считать это средство наркотиком, но самым гуманным из всех, что были созданы когда-либо.

Паула опустила взгляд на неподвижную фигуру на больничной койке. Рука Энди медленно двигалась по простыне, пальцы ощупью нашли её руку.

— Энди, — выдохнула Паула, — Энди, любимый…

Его ладонь легла поверх её ладони; прикосновение было вялым, стариковским.

— Паула, — прошептал Энди, — попрощайся с детьми за меня.

Перевод Олега Кустова