(Окончание.)

Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 4(42), 2023.

Если Джейн и были неприятны слова подруги или ее собственнические жесты, то она ничем этого не выдала и продолжала рассказ, уже не прерываясь:

— Понимаете, мистер Холмс, тот дом помнил Джона, но нас двоих он не помнил, и это был мой единственный шанс еще немного побыть с моим любимым, я не могла отказаться! И в тот же вечер купила билет на поезд в Боскомскую долину. Вот так я и оказалась в «Ивовой хижине» и познакомилась с двоюродным братом моего Джона и его семьей.

Дом оказался огромен: трехэтажный особняк с флигелями и пристройками, окруженный заброшенным садом, с которым совершенно не справлялся пожилой садовник, — вы правы, я полюбила возиться в этом саду и много времени провела именно там. Как раз в саду я и встретила ту цыганку… Но не буду забегать вперед, я ведь еще не рассказала вам о брате моего Джона и его семье.

Они замечательные люди, Берт и его жена Алисия, у них четверо совершенно очаровательных детей. Еще в доме живет отец Берта и дядя моего Джона Эшли и пара каких-то старых тетушек, но с ними я почти не общалась. Дом действительно разделен на две половины еще во времена эксцентричного дедушки моего Джона, и все проходы между восточным и западным крылом были заколочены или даже заложены кирпичной кладкой тогда же. Мы с Бертом сразу же пришли к согласию в том, что это не дело. Он понимал, как неуютно мне будет одной в огромном пустом здании, и был настолько любезен и предусмотрителен, что еще до моего приезда разобрал часть заложенных проходов, и из крыла в крыло теперь можно пройти не только через сад.

Они все там оказались очень приятными людьми, и Берт с Алисией, и их отец, дядя моего Джона. Не без странностей, конечно, но у кого их нет? Они очень хорошо ко мне отнеслись, а я ведь была для них совершенно незнакомым человеком, мы обменялись разве что парой писем. Но они приняли во мне живое участие, сочувствовали, пытались развлечь. Расспрашивали о дальнейших планах, не собираюсь ли я продолжить учебу и вернуться в Лондон, предлагали помощь и даже деньги. Но я тогда была совершенно разбита и не хотела ничего, только побыть одной, и они отнеслись с пониманием, оставив меня в покое.

Когда я с ними знакомилась, произошла неловкая ситуация: я приняла Берта за дядю Эшли и была просто поражена, осознав, что ошиблась — брат моего Джона действительно выглядит старше собственного отца! Но оказалось, что это последствия полученного им ранения — он потерял здоровье во время службы, надышавшись какой-то военной гадости. И теперь он совершенно лыс, сгорблен, и лицо его покрыто морщинами, как у дряхлого старца. К тому же ему постоянно приходится принимать укрепительные микстуры, ими пропахла вся восточная половина дома, и, к своему стыду, я не очень любила там бывать. А вот дети любили играть в моем крыле, и еще там обитала Мисси. Очаровательнейшее существо! Поначалу она отнеслась настороженно к моему вторжению во владения, которые считала своими, но потом мы подружились и действительно много времени проводили вместе, тут вы тоже угадали, мистер Холмс. Если я работала в саду, Мисси располагалась рядом, греясь на солнышке, если же погода была дождливая, я читала у окна в гостиной, а Мисси пристраивалась у меня на коленях.

Она была со мной, когда мы встретили ту цыганку. Бедная Мисси…

Это случилось утром в начале июня, я срезала розы для букета с куста у самой изгороди, когда со стороны дороги меня окликнул женский голос. Живая изгородь в «Ивовой хижине» невысокая, по грудь, и, распрямившись, я увидела её.

Она стояла в каких-то пяти-шести ярдах и пристально смотрела на меня поверх изгороди. Обычная цыганка, укутанная в несколько разноцветных платков, несмотря на то, что день был довольно жаркий, позванивающая монистами и невероятно грязная, как и все они. Цыгане не были редкостью в тех краях, Алисия говорила, что рядом расположился табор, я часто видела их на дороге, бредущих то в одну, то в другую сторону, крикливых, как птицы, замотанных в яркие тряпки и обвешанных полуголыми ребятишками. Они часто просили у нас еды или мелких монет и предлагали погадать, но вели себя мирно, и я никогда не испытывала перед ними страха. Тем удивительнее, что эта цыганка напугала меня до дрожи.

Может быть, дело было в том, что она была без детей и ничего не просила? Или в ее пристальном взгляде? Не знаю. Но мне сделалось очень страшно, несмотря на яркий солнечный день и на то, что я была в саду не одна — пожилой садовник как раз подстригал изгородь неподалеку и обернулся к нам, заинтересованный.

Пытаясь справиться с собой, я кликнула мальчишку и велела принести молока и хлеба, а также пирог, оставшийся от завтрака. Цыганка же подошла вплотную к разделяющим нас кустам и, посмотрев куда-то над моей головой, заулыбалась и сказала, что даже гадать мне не станет — она и так видит мою судьбу.

Она действительно многое обо мне знала. Про трагическую гибель Джона и мою учебу в Лондоне. Не считайте меня дурочкой, мистер Холмс, я ни на секунду не поверила, что все это она вычитала в облаках над моей головой, — полагаю, по деревне ходило немало сплетен о нашем семействе, а цыгане умеют не только болтать. Поэтому ее необычное гадание не вызвало у меня никаких иных реакций, кроме веселья. А тут она еще начала нести всякую чушь о том, что мне надо обязательно вернуться в Лондон, что нельзя такой девушке хоронить себя в глуши, а в большом городе меня ждет такая же большая любовь и прекрасное будущее.

Помню, я расхохоталась ей прямо в лицо. И сообщила, что не собираюсь покидать дом, в котором мне хорошо. Тут как раз принесли узелок с кухни, и я отвернулась, считая разговор законченным и собираясь идти в дом, поскольку день был достаточно жарким и срезанные розы нуждались в воде.

И вот тогда она и крикнула мне в спину, что надо мною висит проклятье.

Что-то в ее голосе заставило меня обернуться и прислушаться к ее почти бессвязным крикам. Она была бледной и очень злой, сильно жестикулировала и на этот раз, кажется, не пыталась обмануть.

Она кричала, что я проклята, что в этом доме мне жить нельзя, что мне надо скорее бежать отсюда. А если я останусь — то умру, и умрут все, кто будет рядом со мной. Она кричала, что мои безвестные предки были прокляты самой землей и только камень города способен оградить меня от этого проклятья. А потом она убежала, даже не взяв узелок с едой, чем напугала меня больше, нежели всеми своими криками.

Я девушка здравомыслящая, мистер Шерлок Холмс. И потому не придала особого значения этому происшествию, хотя оно и оставило в моей душе неприятный осадок. Несколько дней я даже не выходила в сад, опасаясь новой встречи, но потом окончательно убедила себя, что все это глупости. К тому же Алисия, обнаружив мое внезапное домоседство, пыталась вызнать причины, а рассказывать ей о неприятном разговоре мне не хотелось. Тем более что ее муж отличался излишним суеверием и постоянно рассказывал за обедом про те или иные пророчества, оказавшиеся истинными, и с моей стороны было бы глупо давать дополнительную пищу для уже надоевших мне разговоров.

Июнь и половина июля прошли спокойно, я уже почти забыла про тот скверный инцидент, но тут случилась первая неприятность — погиб мой любимый розовый куст. Это сейчас, в сравнении с дальнейшими событиями, я говорю «неприятность», а тогда происшедшее показалось мне страшным несчастьем. Чуть ли не большим, чем гибель моего милого Джона. Это ведь был мой любимый куст, я знала на нем каждую веточку, каждый бутончик, знала, когда который распустится, утром еще до завтрака бежала проведать, словно старого друга…

Он сгорел за два дня, словно пожираемый изнутри каким-то невидимым пламенем, и я ничего не могла поделать, и старый садовник только чесал в затылке, говоря, что никогда такого не видел. Листья скукожились и почернели, веточки покрылись белесым налетом, похожим на воск, а вместо прекрасных цветов остался лишь скверно пахнущий пепел. Видя такое дело, садовник предпочел выкопать умерший куст вместе с землей, вывезти на задний двор и там сжечь, опасаясь, что в ином случае зараза может перекинуться на остальные растения.

Помнится, я проплакала несколько дней.

Вы можете счесть меня бесчувственной, сэр, я не плакала, когда умер мой Джон, а над глупым розовым кустом рыдала, как ненормальная. Алисия пыталась меня успокоить, а Берт был мрачен и ворчал, что это только первая ласточка. Каким-то образом он узнал про слова той цыганки — наверное, рассказала бывающая в деревне кухарка, известная на всю округу сплетница. Мне были неприятны эти разговоры, тем более что дети Берта и Алисии, раньше чуть ли не каждый день приходившие поиграть в мое крыло, теперь сторонились меня, а Памела, самая младшенькая, любительница конфет, теперь при случайных встречах со мной разражалась слезами и убегала.

Я снова начала большую часть времени проводить в саду, не столько работая, сколько прячась. Так прошел еще один месяц.

А в августе заболела Мисси…

Я не сразу забеспокоилась, когда она пропала: Мисси — кошка вполне самостоятельная, уходила по своим надобностям, когда хотела, и могла не возвращаться, пока не нагуляется. Но обычно ее отлучки длились не долее пары дней, а когда такое и случалось, она всегда находила время проведать если не меня, то свою любимую мисочку с молоком. А тут мисочка оставалась нетронутой уже третий день, и я начала волноваться.

А потом ее обнаружил садовник и прибежал за мной — поскольку с Мисси было явно что-то не то, и он побоялся к ней приближаться. И я поспешила за ним, как была, в клеенчатом фартуке и грубых садовых перчатках: я тогда как раз пыталась придать подобающую форму разросшемуся сверх всякой меры кусту шиповника на центральной аллее.

Мисси лежала в сухой канавке и выглядела ужасно: пушистая и густая ранее шерсть слезала с нее клочьями, обнажая покрытую струпьями кожу, ее трясли непрерывные судороги, изо рта шла кровь. Садовник кричал, чтобы я не трогала ее, поскольку это может быть заразно, но я не могла оставить бедную Мисси в таком плачевном положении. Я перенесла ее в пустующий флигель, устроила поудобнее на меховой лежанке и послала мальчишку в деревню за доктором. Сама же попыталась напоить несчастную молоком, зная, что молоко помогает при многих болезнях и отравлениях. Но Мисси была настолько слаба, что не могла даже пить. Ее трясло, дыхание было тяжелым и прерывистым, иногда она пыталась рычать или плакать, один раз даже попыталась меня укусить, но не смогла пробить зубами жесткую садовую перчатку, которую я так и не успела снять.

И тут как раз пришел доктор.

Мальчишка от испуга все перепутал и привел обычного доктора, а не ветеринара. Узнав, что его вызвали к кошке, доктор пришел в крайнее негодование, но тройная оплата визита примирила его с необычною пациенткой: я понимала, что спасти Мисси может только чудо и ждать прибытия ветеринара нельзя. Впрочем, доктор ничем не смог помочь — да и никто бы не смог, наверное. Мисси умерла у него на руках, прямо во время осмотра вдруг сильно вытянувшись и окостенев в считанные секунды. Шерсть к тому времени с нее слезла практически полностью, лысый трупик выглядел ужасно, но почему-то сильно заинтересовал нашего доктора. Он говорил, что никогда не видел столь быстрого трупного окоченения, и хотел произвести вскрытие. Обещал отказаться от платы за вызов, если только я позволю ему забрать труп несчастной кошки с собой. Я не могла допустить подобного издевательства над телом моей бедной подруги, доктор настаивал и уже даже начал сам предлагать мне деньги. Возможно, он чувствовал мою слабость — мне было плохо, хотелось поскорее остаться одной и оплакать несчастную Мисси, — потому и был таким настойчивым. Не знаю, чем бы все это кончилось, но тут во флигель заглянул Берт и, узнав причину спора, принял мою сторону и быстро выпроводил назойливого доктора.

Я была слишком слаба и решила отложить похороны Мисси до следующего утра. Никогда не прощу себе этой слабости, стоившей моей четвероногой подруге посмертного надругательства.

Я обнаружила части ее тела утром на садовой дорожке — кто-то обезглавил и выпотрошил несчастную, а тело разрубил на несколько кусков, да еще и облил керосином. Хорошо, что я ранняя пташка, наткнись на это безобразие кухарка — и разговоров хватило бы на пару месяцев. Поэтому я поспешила собрать останки несчастной кошки в коробку из-под шляпки и похоронить под кустом сирени на клумбе под нашим окном — я надеялась, что ей там понравится: во всяком случае, при жизни она любила греться на этой клумбе.

Домашним я ничего про это не рассказала, достаточно с них и прочих переживаний. Сама же ломала голову и никак не могла понять, кто и, главное, зачем мог совершить подобное зверство? Не хотелось бы думать, что солидный доктор мог дойти до такого безумства в своем рвении, что под покровом ночи тайком возвращался в наш сад, чтобы совершить столь вожделенное вскрытие. Но если не доктор, то кто?

А еще через пару недель умер садовник.

Сначала он жаловался на боли в суставах — но он и раньше на них жаловался, и мы не придавали этому особого значения, пока однажды он не упал прямо на дорожке и не смог больше встать. Пришлось звать шофера, чтобы помог отвести его в дом, и снова посылать за доктором. Сначала я испугалась, что с садовником приключилась та же напасть, что и с Мисси, а значит, это действительно заразно, и мы все на очереди, особенно я сама. Но приехавший доктор успокоил нас, заявив, что столбняк не заразен и нам ничего не грозит — если, конечно, я не поцарапаю одной и той же иголкой сначала руку несчастного до крови, а потом и свой прелестный пальчик, да и то исход сомнителен. Доктор считал это веселой шуткой и долго смеялся, а ведь рядом лежал умирающий… все-таки я вынуждена признать, что он оказался не слишком деликатным человеком, этот доктор…

Садовник умер через три дня. Я сидела с ним до последнего, видя в этом свой долг. Даже если не принимать во внимания проклятье, человек пострадал, пытаясь сделать лучше мой сад, и посидеть рядом — самое малое, что я могу для него сделать. Сначала постоянно заглядывал Берт и все пытался уговорить меня пойти отдохнуть, но сдался, видя мою непреклонность, и оставил одну. К тому времени несчастного садовника уже окончательно парализовало, он не мог даже говорить, только смотрел на меня. И в глазах его я видела отражение собственной вины. Он не обвинял меня — я сама себя обвиняла.

Я не пошла на похороны — заснула тяжелым сном, и меня долго не могли добудиться. Больше я не работала в саду и вообще старалась не выходить из своей комнаты, даже к обеду. Сидела у окна целыми днями, смотрела на осенний сад и старалась ни о чем не думать. А особенно — не думать о том, остался ли бы садовник в живых, послушайся я слов той цыганки и вернись в Лондон.

Осень постепенно раскрашивала сад золотом и багрянцем, а я смотрела, как ветер играет листьями сирени, пока однажды не обратила внимания, что листья эти начали вянуть.

Это было вечером, и поначалу я не поверила своим глазам, списав все на неверную игру освещения. Вернее, нет… я поняла все сразу, просто хотела убедиться, потому и спустилась.

Осень бушевала в саду огненно-рыжим пожаром, но пламя, которое сжигало куст сирени под моим окном, было иного рода — то самое черное невидимое глазу внутреннее пламя, что уничтожило ранее мои любимые розы. Многие листья уже почернели и скрючились, а на тех, что остались, более не было иных цветов — ни зеленого, ни желтого с красным. Только черный. И на некоторых веточках уже появился знакомый восковидный налет белесого цвета.

Сами понимаете, мистер Холмс, выхода у меня не оставалось. Я не стала никому ничего объяснять, в ту же ночь собрала небольшой дорожный чемоданчик и покинула «Ивовую хижину» ранним утром, пока все еще спали. Пешком добралась до станции и купила билет на первый же поезд в сторону Лондона.

Понимаете, мистер Холмс, я не могла рисковать.

Нет, вы только не подумайте, что я суеверна. Даже сейчас я не верю до конца в мистическую подоплеку происшедшего и пытаюсь по мере сил найти рациональное объяснение всем этим ужасным событиям. Но если есть хотя бы малейшая вероятность, хотя бы тень вероятности — я не вправе рисковать жизнью и здоровьем хороших людей.

Я должна точно знать, мистер Холмс, понимаете? Я ведь даже не сообщила дяде о своем приезде, поселилась в дешевых меблированных комнатах и стараюсь не попадаться на глаза прежним друзьям, также и не заводить новых. Я боюсь сходиться с людьми — вдруг случившееся в Боскомской долине повторится и в Лондоне? Я устала бояться, но не знала, к кому мне обратиться за разъяснениями. Древние философы ничем не могли мне помочь, и я перестала посещать библиотеку, в которой первоначально надеялась найти все нужные мне ответы. Конечно, я слышала о великом сыщике Шерлоке Холмсе — а кто в Англии о нем не слышал? Но полагала, что вы давно отошли от дел или же работаете на правительство, и было бы самонадеянно с моей стороны отягощать вас подобными мелочами. Но тут на каком-то собрании меня познакомили с мисс Хадсон, и она была столь любезна…

— Все это вздор, милочка! — перебила свою подругу Элеонора и слегка наклонилась, чтобы ободряюще похлопать ее по руке. После чего распрямилась и требовательно уставилась на Холмса. — Ну? Мистер Шерлок Холмс, великий детектив…Ох, извиняюсь — сэр Шерлок Холмс, конечно же! У вас найдется свободная минуточка, чтобы помочь моей подруге?

Холмс проигнорировал как неподобающий тон подобного замечания, так и саму юную скандалистку и обратился непосредственно к нашей гостье.

— Вы поступили правильно, обратившись ко мне, юная мисс. Ваше дело куда серьезнее, чем могло показаться на первый взгляд, и пару раз вы только чудом избежали смерти. Но пока я не вижу в нем ничего сверхъестественного. Сейчас мне надобно навести кое-какие справки и проверить пару предположений. Но рискну предположить, что завтра к этому времени мы уже будем знать ответы на все интересующие нас вопросы. А пока предложу вам воспользоваться нашим гостеприимством в обществе особы, более подходящей вам по полу и возрасту, чем два престарелых джентльмена.

Юные леди поняли намек правильно и удалились из гостиной, оставив нас с Холмсом вдвоём — хотя мисс Хадсон и не отказала себе в удовольствии несколько раз негодующе фыркнуть и поворчать что-то о мужском деспотизме. Когда шаги девушек затихли в дальнем конце коридора, я в некотором смущении обратился к своему все еще молчащему другу.

— Холмс! Мне, конечно, далеко до вашей интуиции, но кое-что и я не мог не заметить. Мне кажется, я знаю, что явилось причиной смерти несчастной кошки и бедного садовника. Во время моей службы мне доводилось работать с некоторыми веществами, чье воздействие на живые организмы производит подобный эффект… Кошка, очевидно, съела нечто, пропитанное отравой, потом, взбесившись от боли, поцарапала садовника и внесла на своих когтях в его царапины малую толику яда, оттого-то он и умер иначе и далеко не сразу. Какое-то дьявольское стечение обстоятельств, я никак не могу понять, как несчастная кошка могла добраться до подобного вещества, это ведь не мышьяк, которым травят крыс наши добрые фермеры, и не цианистый калий, который можно купить в любой аптеке…

— Вы, как всегда, упускаете самое важное, Ватсон! — откликнулся Холмс из своего кресла. — Вы забываете о том, с чего все началось.

— Вы имеете в виду розовый куст?

— Я имею в виду цыганское проклятье.

— Помилуйте, Холмс! Никогда бы не подумал, что вы можете верить в подобную чушь!

— А кто вам сказал, что я верю? Я просто отметил, что именно с него-то все и началось. Хотя, если быть точным, все началось даже раньше.

Воспользовавшись отсутствием дам, Холмс достал из початой упаковки сигару, аккуратно обрезал кончик и закурил, на этот раз воспользовавшись спичками.

— Я называю такие дела «делом на полсигары», — пояснил он, выпуская клубы ароматного дыма. — Глупо и расточительно ради такого простого дела набивать трубку, не успеешь толком раскуриться — а решение уже найдено.

— Но тогда зачем же, Холмс?! — вскричал я, до глубины души пораженный. — Зачем вы сказали бедной девочке ждать до завтра? Почему не успокоили ее сразу?

— Ватсон, ну это же элементарно, неужели вам не хочется еще хотя бы раз вкусить столь восхитительный омлет? К тому же мне следует навести кое-какие справки. — Тон моего друга был серьезен, но глаза смеялись. — Может быть, мне удастся уговорить ее приготовить стейк по-американски, а не ту горелую подошву, что выходит из очаровательных ручек нашей милой мисс Хадсон. Или даже на татарский бифштекс без этого ужасного чесночного соуса, который постоянно к нему присылают, несмотря на все мои просьбы. Никогда не ешьте чесночный соус, Ватсон! Мало того, что он сам по себе ужасно гадок на вкус, так еще и легко маскирует привкус мышьяка.

И я, поразмыслив, пришел к выводу, что Холмс абсолютно прав. Если не по поводу чесночного соуса — то хотя бы по поводу омлета.

— Дело нашей прелестной садовницы простое, но от того ничуть не менее страшное и подлое, — повторил Холмс, когда с сигарой было покончено, сделаны необходимые звонки и получены ответы на телефонограмму. — Вы, конечно же, обратили внимание на внешний вид мистера Берта? «Ранение, полученное при службе в особых войсках», — так это теперь дипломатично принято называть, но мы-то с вами знаем, что это значит на самом деле. К тому же бальзамические жидкости и странно пахнущие микстуры… Нет, с этим Бертом дело совершенно ясное! Понятно, где он служил и что там с ним сотворили. Нетрудно найти отраву, если пользуешься ею каждый день.

— Холмс! — вскричал я, шокированный. — Неужели вы действительно полагаете, что за всеми этими ужасными преступлениями может стоять этот несчастный калека?! Мисс Джейн утверждает, что он человек хороший, а она девушка достаточно проницательная! Да и зачем ему могло понадобиться убивать садовника и уж тем более — бедную кошку?

— Характеристики, данные мисс Джейн своим новоявленным родственничкам, говорят нам скорее о душевных качествах самой мисс Джейн, нежели о тех, кого она описывала. Хорошему человеку бывает трудно поверить в существование мерзавцев, даже имея тому явные доказательства. Кошку он убил вполне сознательно, но вовсе не кошка должна была стать настоящей жертвой.

— Убивать садовника? Холмс, это выглядит странно. В наше время и без того трудно с прислугой!

— Садовник получил по заслугам, поскольку наверняка был замешан в этом деле — помните, Берт не хотел оставлять его наедине с нашей гостьей? Опасался, что перед смертью тот наговорит лишнего. И успокоился только тогда, когда паралич полностью лишил несчастного подобной возможности. Нет, настоящей жертвой должна была стать именно мисс Джейн — ведь это ее кошка, и именно ей бы достались те смертоносные царапины, если бы не жесткие садовые рукавицы.

Не в силах более сдерживаться, я вскочил и заходил по комнате. Даже мысль о том, что кто-то мог желать зла подобной девушке, казалась мне кощунственной, но не верить своему другу я тоже не мог.

— Но почему, Холмс? Почему?

— Все очень просто, Ватсон: дом. Дом, который Берт с семейством уже привыкли считать своим полностью — настолько, что даже начали потихоньку разрушать возведенные дедом перегородки. Я догадался обо всем сразу, как только мисс Джейн упомянула об этом обстоятельстве, а остальное было лишь недостающими фрагментами уже сложившейся мозаики. Берта можно понять: у Джона не было семьи, да и сам он не жил в этом доме уже довольно давно. А тут большое семейство вынуждено ютиться на своей половине — и видеть, как постепенно приходит в полное запустение и ветшает без должного присмотра второе крыло семейного дома. Алиенский мятеж и гибель брата пришлись очень кстати. Берт с семейством посчитали себя единственными и полноправными хозяевами и уже успели привыкнуть к этой приятной мысли, когда им на голову свалилась невеста погибшего — и настоящая хозяйка того, что они уже по праву считали своим.

Они не были злодеями, Ватсон — помните, мисс Джейн говорила, что поначалу они уговаривали ее продолжить учебу и даже предлагали денег? Они были готовы ей заплатить — лишь бы оставить за собой весь дом целиком. Но наша упрямая гостья не захотела уезжать. И тогда ее родичи наняли цыганку.

Достижения науки — великое дело, Ватсон! В прежние времена нам бы пришлось трястись в кэбе до железнодорожного вокзала, потом ехать до нужной станции, а там еще и добираться по плохим дорогам до той деревни, рядом с которой два месяца назад располагался табор. Мы бы потратили несколько дней — и в результате убедились бы, что табор давно переехал, а куда — неизвестно! Сейчас же я сделал всего лишь три звонка: нашему другу Лейстреду в Скотленд-ярде, коронеру Боскомской долины и еще один, по указанному им номеру, — и вуаля! Табор обнаружен, цыганка допрошена и созналась, что ее действительно наняли господа из «Ивовой хижины». Дали соверен и обещали в десять раз больше, если ей удастся прельстить молодую госпожу и заставить ее уехать в Лондон. Или напугать — с тем же результатом. Так что цыганка действительно была совершенно искренна в своем стремлении заполучить вожделенное золото, но не преуспела. И тогда Берту пришлось действовать самому — уже вместе с садовником. Полагаю, вряд ли он бы смог отравить розы в одиночку так, чтобы давно работающий в доме слуга ничего не заподозрил. Они знали, что это любимые розы мисс Джейн, и полагали, что такого потрясения ей будет достаточно.

— Какое неслыханное коварство! — пробормотал я, без сил опускаясь на диванчик.

— Но Берт и его помощники снова ошиблись. Гибель любимых цветов хоть и расстроила девушку, но не заставила ее покинуть «Ивовую хижину». И тогда преступники нанесли новый удар, жертвой которого стала несчастная Мисси.

Расчет был прост: если умирающая кошка поцарапает мисс Джейн и девушка умрет — ни у кого не возникнет ни малейших подозрений. Все знали, что она любит работать в саду, где так легко поцарапаться и занести в ранку смертельную инфекцию. Симптомы отравления малой дозой этой гадости похожи на столбняк, это вы правильно указали, и у сельского врача не возникло бы никаких сомнений при установлении диагноза. Как позже и случилось с садовником: кошка могла поцарапать его, когда ей делали смертельную инъекцию, или отрава попала в его организм через поры кожи. Как бы то ни было, убийца сам пал жертвой своего преступления.

То, что случилось с кошкой после смерти, только подтвердило мои подозрения, превратив их в уверенность. Конечно же, Берт знал, что именно должно было произойти с несчастной Мисси — и, разумеется, всеми силами стремился этому воспротивиться. Он не мог допустить ее вскрытия — даже деревенскому врачу при подобном исследовании все сделалось бы яснее ясного! Не мог он и оставить тело кошки в целостности: допустить ее погребение значило вовсе не поставить точку в этой истории, вы и сами это прекрасно понимаете, хотя до сих пор так и не признались мне, в каких именно войсках изволили служить… но вернемся к нашей кошке.

Ее необходимо было сжечь. Ну, или на крайний случай хотя бы обезглавить, выпотрошить и расчленить на как можно большее количество кусков. Что он и постарался сделать той ночью, пока домашние спали. Обезглавил, расчленил и выпотрошил. И даже облил керосином. Вот только почему-то не сжег. Это ставит меня в тупик. Вам ничего не приходит в голову, Ватсон?

Последние минуты я, чтобы скрыть свое волнение, развлекался тем, что выпускал крохотный язычок пламени из указательного пальца своей механистической руки — и тут же гасил его. Обращение Холмса оказалось для меня полной неожиданностью — я вздрогнул, и пламя выстрелило из пальца длинной струей наподобие миниатюрного огнемета. Я поспешил загасить его и ответил, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно:

— Полагаю, Холмс, что такие, как этот Берт… калеки… боятся огня. Мне приходилось работать с ними, и я часто наблюдал подобную реакцию, доходящую иногда до настоящей фобии. Тут все дело в том, что на начальном этапе обработки их тела легко воспламеняются, и это накладывает отпечаток. Потом-то, конечно, подобный недостаток устраняют, но память остается. И только редкие натуры обладают достаточной внутренней силой, чтобы с ней справиться.

— Вот как? Буду знать, — ответил мой друг, посмотрев на меня при этом как-то странно. — Тогда все становится на свои места… Утром мисс Джейн обнаружила останки растерзанной кошки и похоронила их под сиренью, тем самым отравив еще и это ни в чем не повинное растение. После чего уехала в Лондон, где, на счастье, судьба свела ее с нашей очаровательной мисс Хадсон…

— Мистер Холмс! Вы потрясающий человек!

Вздрогнув, я обернулся.

Наша юная гостья стояла в дверях, прижав стиснутые кулачки к груди, и смотрела на Холмса с восторгом и обожанием. Личико ее раскраснелось, глаза горели ярче обычного.

— Спасибо вам, мистер Холмс! Спасибо за все! Элеонора была совершенно права, что убедила меня прокрасться обратно и подслушать… Благодаря ей я теперь все-все знаю! Вы великий человек, мистер Холмс. Вы сняли с моей души огромную тяжесть. И я теперь знаю, что мне делать.

— Если подадите на вашего деверя в суд за попытку убийства — можете смело ссылаться на меня как на доверенного эксперта. — Мой друг, казалось, был совершенно не удивлен столь дерзким вторжением и смотрел на нашу гостью вполне благосклонно.

Мисс Джейн отмахнулась.

— Да бог с ним, с Бертом! Я не об этом, уверена, его накажет судьба… Но благодаря вам, мистер Холмс, я теперь знаю, кем хочу стать!

И, не успели мы опомниться, она подбежала и порывисто расцеловала опешившего Холмса в обе щеки. Рассмеялась, видя нашу оторопь, и снова упорхнула к дверям.

— Я хочу быть детективом, мистер Холмс! Нет, я неправильно говорю — я стану детективом! Обязательно стану! Мисс Джейн Марпл, сыщик на службе Короны! Вы не представляете, мистер Холмс, какая это легкость, какое счастье — знать, что ты ни в чем не виновата! Вы удивительный человек. И я хочу быть такой же, как вы — помогать простым людям, дарить им такую же легкость, какую вы подарили мне. Спасибо вам, мистер Шерлок Холмс, сэр! Спасибо вам!

И она убежала, не попрощавшись. Истинная англичанка, что ни говори!

— Ну, вот и остались мы с вами, Ватсон, совершенно одни, — заметил Холмс, с некоторой грустью глядя вслед юной особе. — Без столь вожделенного вами омлета и не менее милого моему сердцу стейка по-чикагски…

И с этими словами он удалился в спальню: последнее время он предпочитал отсыпаться днем и работать ночами, утверждая, что ночью никто не мешает ему думать.

Скорее всего, это правда.

Но — опять же, скорее всего — далеко не вся правда.

Эра Мориарти сильно изменила нас всех. Но я никогда не спрошу его, почему он больше не носит серебряных запонок и не любит чесночный соус. Точно так же, как и он никогда не спросит меня о том, с чего бы это вдруг я так полюбил резкие ароматы восточных благовоний и почему из моей каюты так часто несет бальзамической алхимией, с которой даже они не справляются. Разве что в шутку — да и то лишь наедине.

Мы оба слишком дорожим нашей дружбой — и не хотели бы знать лишнего…