Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 12(38), 2022.

Злой ветер нес с реки запах тухлой рыбы и мелкую водяную пыль. Народ разбежался по домам, торговцы закрыли лавки и разбрелись по трактирам.

Пашка смотрел сквозь прикрытые мешковиной прутья клетки на каменную мостовую. Рядом остановились стоптанные сапоги, запахло табаком и дешевым одеколоном. Мать, сидящая позади клетки, вскочила и заспанным голосом начала зазывать:

— Подходи, смотри на диковину псоглавую. Тело человека, голова собаки. Говорит, понимает, лает! Есть бублики, на потеху публики!

Мать сдернула ткань. Перед клеткой стоял пьяненький купчишка с растрепанной бородой и в мятом картузе.

— Это что же, твой кобель? — выпучил глаза купец.

— Мой, барин, — ответил мать. — Родила, вырастила. Ходим по ярманкам, людей веселим.

— А пусть он погавкает, — усмехнулся купец. — Рубль дам.

Пашка погавкал и даже бросился на прутья, вроде от злобы.

— О, злой какой, — смеялся купец. — А чего еще умеет?

Пашка снял штаны и пустил по-собачьи исходящую паром струю на мостовую. Зазвенела мелочь по мостовой, и мать бросилась собирать тусклые медяки.

До самого закрытия ярмарки к ним никто не подошел. Дождик.

* * *

В трактире было не очень людно. Половой принес им мутноватой водки, отварную говядину и отрез ржаного хлеба. Пашка руками взял кусок мяса и попробовал откусить. Жесткое и старое.

— Взрослый ты стал, Пашка. Это когда ты мальчонка был, то рублики так и текли. А таперича все, не интересно людям псоглавца смотреть. Пропадем мы с тобой, — начала говорить мать.

Она хватила стакан и заела хлебом.

— Я тогда по ягоды пошла, девка была. Заблудилась, на поляну пришла. А там парень молодой. Красивый. Руки крепкие, сердце зашлось. Согрешила я с ним… Потом ты появился, псоглавый. Ну, выгнали меня из деревни и прокляли. Вот и кормились твоим уродством.

Ватага грузчиков, сидевшая в углу, притихла, вслушиваясь в пьяную исповедь странной женщины.

— Я же пропащая, нечистая, гулящая… Ты иди от меня, Пашка. Возвращайся к своим, псоглавым, они тебя примут. Иди в самую чащу, когда ночь наступит.

Пришел половой, принес еще водки. Мать выпила, начала заунывную песню. Ей вторили грузчики.

Пашка вышел из трактира. Уже совсем стемнело, зажгли фонари на улице. Около входа дремал ямщик на пролетке. Лошадь увидела Пашку и от испуга заржала, прядая ушами. Ямщик перекрестился и замахнулся кнутом.

— У, черт собачий… — он мелко перекрестился. — Бродишь тутова…

Пашка вздохнул стылый воздух. Лес на другом берегу реки манил. Упасть на землю, обернуться собакой-волком и забыть этих пьяных купцов, клетку, ярмарки, пьяных мужиков.

Где-то рядом завыли собаки. Молились Собачьему Отцу, жаловались, что живут среди людей и уже не могут вернуться в свой мир. Просили Отца всех пожалеть. И людей, и собак. Пашка тоже завыл, вкладывая накопившуюся за все года тоску и злость.

Потом он вернулся в трактир и вывел осоловелую мать на воздух. Свистнул ямщика, и они усадили мать в пролетку. Он сел рядом:

— Завтра погода хорошая. Бог даст, насобираем рубликов да купим бубликов.