Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 12(38), 2022.

Издательство Беляевского фонда поддержки и развития литературы выпустило отдельной книгой историко-приключенческую повесть Андрея Балабухи и Сергея Удалина «Сказание о купце Садко и Сигтунском походе».

К огромному сожалению, Андрей Дмитриевич свою книгу уже не увидит.

В каком-то смысле издание повести можно назвать выражением благодарности учеников ушедшему учителю. Сергей Удалин был соавтором Андрея Дмитриевича, Татьяна Громова написала стихотворение, необходимое по сюжету книги, а также занималась версткой и прочей предпечатной подготовкой, Мария Акимова отвечала за художественное оформление, а Игорь Кайбанов добавил предисловие.

Книга выпущена ограниченным тиражом, который уже разошелся по друзьям и близким Андрея Дмитриевича. Увеличить тираж не позволяют финансовые возможности. Однако каждый желающий может получить электронную копию книги в формате PDF. Для этого достаточно оставить свой электронный почтовый адрес в комментариях, либо в личном сообщении, либо по электронной почте: tugr22@yandex.ru (Татьяна Громова) и neal_adoo@mail.ru (Сергей Удалин).

Если же кто-то хочет получить именно бумажную книгу, то это, во-первых, будет стоить порядка 550 рублей, а во-вторых, понадобится какое-то время, чтобы набрать хотя бы минимальное количество желающих.

Если такие трудности вас не пугают, указанную выше сумму следует перевести на банковский счет Татьяны Громовой, номер сбербанковской карты: 4276 5500 5633 6285, держатель Татьяна Витальевна Г.

Разумеется, параллельно с этим необходимо отослать сообщение с указанием, кто, когда и сколько перевел. Во избежание недоразумений.

Желающие просто поддержать проект также могут отправить пожертвование в произвольном размере на тот же счет.

Распространение информации о книге и самого текста, а также обсуждение повести всячески приветствуются.

Приятного чтения!

Литературно-художественная часть (цитаты):

«Почтенный книжник по имени Упырь Лихой горестно вздохнул. Нет, грех жаловаться, спокойно жилось этим летом. Вот только что о нем в летописном своде поведать? Разве ж это важные события — мост поломался, да церковь сгорела? Кто о них вспомнит через сто лет? Вот в прежние времена было о чем писать — то смоляне полочан побьют, то суздальцы — рязанцев. А сейчас? Руки истосковались по перу, а записать-то, прости Господи, и нечего!»

«— Да ты… да я… да мы… — Вскочив с лавки, словно, пока на ней пристраивался, занозил себе основание, староста немного потоптался сапогами по персидскому ковру и снова сел. — Да брось, Садко, не такой уж и ты и пришлый, чтобы не знать, как у нас благие дела делаются. Добровольными пожертвованиями. А понимать это следует так, что лучше отдай, сколько просят, а не то все потеряешь да еще и должен останешься. Уразумел?»

«„Голь я перекатная или могу себе такие траты позволить?“ — весь вечер промучился над вопросом Садко, выводя писалом цифирь на восковой дощечке и втайне надеясь, что на этот раз итог получится не таким плачевным, как прежде. Но по всему выходило, что голь».

«Мать Кайсы, полонянка из кривичей, окрестила девочку тайком от отца, рунопевца Илмара Медвежье Ухо. Поговаривают, будто Илмар в молодости был хорошим певцом, но однажды сходил на Готский остров и наслушался там от варягов про мед поэзии. Год от года мед привлекал его все больше, а поэзия — все меньше».

«Чем напугать немцев, чтобы они не решились оставить без присмотра Варяжское море? Ничего умнее, чем морской набег, в голову никак не приходило. Но тогда уж не просто набег, а такой, что запомнится на долгие годы. Значит, и место нужно выбрать известное, с именем громким, чтобы никто потом не мог сказать, что, мол, ни о чем таком и не слышал».

«Искушен ли в персидском чатранге тот, кто не заглядывает вперед дальше первого хода? Нет, не искушен он в персидским чатранге! Созывая гостей на пир, Садко прекрасно понимал, что ему придется одновременно играть против каждого из них и добиться того, чтобы все или хотя бы большинство приняли его игру».

«Садко и сам долго не мог понять, почему выбрал для нападения именно Сигтуну, а не соседнюю, к примеру, Упсалу. И только когда Евграфий напрямик задал ему тот же вопрос, сообразил, что во всем виновата давняя обида на одного сигтунского ярла. Ну, подумаешь, пробрался Садко как-то ночью в спальню его дочки, так ведь даже не успел сделать то, за чем пришел. А даже если бы успел — разве можно за такое человека в открытое море бросать? Пусть даже и с гуслями. Они, конечно, на воде неплохо держат, но, не проплыви по случаю мимо ладья Евграфия Постного, лежать бы сейчас Садко на дне морском. А там, под водой, вопреки тому, о чем в былине поется, на гуслях не очень-то и поиграешь. Впрочем, Садко и на твердой земле играть на них с тех пор зарекся».

«Добрая кольчуга была у Рагнара Медноголового. Кольца мелкие, ровные, склепанные со всем тщанием. Висела она на стене в дружинной избе и блестела, словно новехонькая. Ни разрыва нигде, ни скола, ни щербиночки. И шелом тоже славный, с кованым наносником, с бармицей и медными пластинами по ободу. По ним-то и прозвали варяжского вождя медноголовым. И тоже нигде не вмятины, ни царапинки. А уж меч так просто загляденье: серебряная насечка на перекрестье и по навершию, а клинок — длинный, гладкий, острый и тоже без единой зазубрины.

Знатным воином был Рагнар Медноголовый.

Одна с ним беда: по-словенски он вроде бы и говорил, но так замысловато, что не сразу и разберешь, что сказать-то хотел».

«Думаешь, легко перерезать горло так, чтобы бедняга и крикнуть не успел, и долго не мучился, и тебя кровушкой не забрызгал? Да эта наука мудреней грамоты будет. Уж я-то знаю — и тому, и другому не один год обучался».

«Былины. Дело славное, кто ж спорит. Только там, бывает, такого понаплетут, что сам не рад будешь. А потом перед внуками еще и оправдываться придется. Слава, она ведь как предрассветный птичий крик над окруженным утесами озером — поди угадай, откуда отзовется…»

«— На весла! Живо!

Сказать по совести, он просто решил, что подвернулся подходящий случай для бегства. Но ватажники поняли его слова по-своему, зато выполнили неправильно понятый приказ с завидной слаженностью. Евграфий круто заложил кормило вправо, гребцы правого борта налегли на весла, а те, что сидели слева, дружно табанили. Лодья развернулась почти на месте и, прежде чем Садко успел остановить товарищей, косо ударила носом в левый борт данской шнеки».

«Кузнец Авраам долго пытался собрать из добытых за морем бронзовых пластин целые врата, пока не догадался, что некоторых частей не хватает. Ничего удивительно, ведь их дважды перегружали: сначала с чудских лодей на данские шнеки, а после на лодьи новогородские. Вот и пришлось Аврааму по своему разумению изготовить недостающие пластины. На одной из них находчивый кузнец изобразил себя самого и подписал собственным именем.

Епископ Гаврила повелел установить врата на западном входе в собор и именовать впредь корсунскими. Дескать, привезены они из святого для каждой христианской души города, в котором некогда принял веру равноапостольный князь Владимир. Никто перечить епископу не осмелился и если и называл те врата сигтунскими, то лишь шепотом».

Научно-просветительская часть (цитаты):

«Разграбление города Сигтуна летом 1187 года — непреложный исторический факт, подтверждаемый целым рядом шведских средневековых хроник. Единственное, в чем сомневаются историки (или скорее археологи), так это в масштабах бедствия. Так называемая „Рифмованная хроника Эрика“, написанная в XIV веке, утверждает, что город был сожжен до основания и уже не поднялся. Результаты раскопок показывают, что город продолжал развиваться еще более полувека, а каких-либо следов большого пожара там и вовсе не было обнаружено.

Не вполне ясно также, кто именно разорил Сигтуну. То есть поначалу особых сомнений у хронистов не было. Та же хроника Эрика содержит прямое указание на то, что это сделали корелы, и более туманные намеки на некую причастность русских: „Это радовало землю корел и руссов“. Что, в общем-то, неудивительно, поскольку в те времена корелы были связаны с Новгородской республикой то ли союзническими, то ли вассальными отношениями.

Однако в хрониках XV века такая определенность уже не просматривается. Здесь используется расплывчатый термин „язычники“. А исторические сочинения XVI века и вовсе предлагают широкий выбор претендентов на звание разорителей Сигтуны: корелы, русские, эсты (чудь), куроны (корсь) и ингры (ижора), в самых разнообразных сочетаниях».

«К сожалению, никаких документов, объясняющих появление ворот в Софийском соборе, не сохранилось. Судя по всему, первым упоминанием о них служит письмо генерала Якова Делагарди, отправленное в 1616 году из захваченного шведами Новгорода в Стокгольм:

„Относительно медных врат, которые его королевское величество желает, чтобы ему прислали из Новгорода ради их достопримечательности, тем более что е. к. в. сообщено, что они были некогда взяты из Сигтуны, — то я очень бы желал исполнить приказание е. к. в.; но так как эти врата, о которых русские уверяют, что они как дар вывезены из Греции, служат входом в главный храм митрополита, здесь в Кремле, куда он ежедневно ходит, то это причинило бы много крика, жалобы и беспокойства, если мы, при настоящих обстоятельствах, когда идут переговоры с русскими, силою выломим и увезем эти врата“.

Как видите, в этом письме содержатся сразу две версии происхождения ворот».

«Садко Сытинич (Сытинец) — реальное историческое лицо, а также возможный прототип Садко былинного. Он упоминается в Новгородской летописи старшего извода за 1167 год:

„На ту же весну заложи Съдко Сытиниць церковь камяну святую мученику Бориса и Глеба, при князи Святославе Ростиславици, при архиепископе Илии“.

Довольно редкое событие, когда церковь закладывает не князь, не посадник и не епископ, но иногда подобное в русских летописях отмечается. Да и в одном из вариантов былины Садко тоже строит церковь во славу Миколы Можайского (он же Николай Чудотворец), в благодарность за спасение со дна морского.

А вот само имя Садко приходится признать уникальным, ни в каких других исторических документах не встречающимся. И ученые не предлагают ни одной внятной версии его происхождения, кроме искаженного еврейского Садок (или Цадок)».

«Упырь Лихой — тоже реальный исторический персонаж, новгородский переписчик. Известен он своим автографом в так называемых „Толковых пророках“ — собрании книг пророков Ветхого Завета с комментариями Феодорита Кирского. Это самая ранняя датированная (1047 годом) рукопись на древнерусском языке. Заканчивается книга вот такой припиской:

„слава тебе ги црю нбсныи. Яко сподоби мя написати книгы си ис коуриловице, кнзю влодимиру новегороде княжащю. сынови Ярославлю болшему. почахъ же е писати в лето 6555, мсца мая, 14, а кончах тогоже лета мсца декабря, въ 19. азъ попъ оупирь лихыи. темьже молю всех прочитати пророчество се. велика бо чюдеса написаша намъ сии пророци в сихъ книгахъ. здоровъ же княже буди въ векъ живи, но обача писавшаго не забываи“.

Необычное имя переписчика, естественно, породило множество догадок и предположений. И не только имя, но и прозвище».

«Интересна также гипотеза профессора кафедры славистики Стокгольмского университета Андреса Щеберга, который отождествляет новгородского переписчика Упыря Лихого со шведским рунорезцем Эпиром, жившим и работавшим в конце XI — начале XII веков. Подпись Эпира стоит по крайней мере на сорока шести надгробных камнях с руническим орнаментом. А на одном из них он подписался полным именем: Ofeigr Öpir, то есть Эпир Неробкий.

Остается только добавить последнюю любопытную деталь. Все камни с подписью Эпира найдены в исторической области Упланд, в которую входит и город Сигтуна».