Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 9(35), 2022.

Родился Иванов, как и все прочие, через боль и разрушение. На главной и единственной улице города N возникли два ангела с чрезвычайно большим горшком из обожжённой глины. Который из них поплечистее, с большими крыльями и со сломанными ушами, со всей дури лупанул камнем по сосуду. Материя не выдержала и рассыпалась, явив миру голого и растерянного Иванова. Лет тридцати, среднего роста, родинка на правом ухе, на левой руке не хватает мизинца. Черт его знает, почему не хватает, словно срезали под корень.

Второй ангел, плешивый и с грустными глазами, наклонился к рожденному и поцеловал его в уста, как и предписано должностной инструкцией. Вместе с поцелуем Иванову передалось понимание второго закона термодинамики, ощущение объективного мира вокруг и осознание моральных ценностей.

Плечистый вытащил откуда-то пакет и вручил Иванову полагающиеся документы. Свидетельство о рождении, паспорт и СНИЛС. Потом вздохнул и добавил пару мятых купюр, как от сердца оторвал.

— Ну чего глазами хлопаешь, вошь серая? — сурово спросил плечистый ангел. — Жить будешь в пятом бараке, а сейчас иди на фабрику.

Второй, с грустными глазами, положил руку на плечо Иванова и мягко добавил:

— Живи по закону и сильно не греши.

И дал одежду на первое время, чтобы голышом не ходить. Смену нижнего белья из грубого хлопка, поношенный и растянутый спортивный костюм и кеды прям в размер ноги Иванова.

Идти до фабрики было недолго. Улица упиралась в приземистое здание красного кирпича, окруженное железным забором. Высокая труба кончалась где-то в тропосфере, выдавливая из себя темноту. Ворота настежь, за ней проходная, суровый вахтер дремлет в душном воздухе. Положено показывать пропуск, но вахтер и так знает, кто чужой, даже не открывая глаз.

Внутри цеха шум, лязг и грохот. Станки гудят от натуги, шелестит лента конвейера, снуют тележки с деталями.

Неслышно подошел мастер, взял под руку и поволок на участок финишной обработки. Вот уже и спецовку накинул на плечи Иванову, рукавицы из брезента дал. Новые, со склада только получены. Учетная карточка, профсоюзный билет, фотография в профиль, флюорография и анализ крови. Тут не забалуешь, нужны крепкие люди, чтобы не поддавались металлу и чаду фабричного нутра.

— Бригада хорошая, передовики все, — надсаживал голос мастер. — Главное — ритм не сбивать, ты его почуешь. Но и брак не гони, с этим строго.

Иванова поставили на обработку шестеренок, которые катились из цеха формовки. Требовалось удалять заусенцы и стачивать острые края, чтобы неведомые механизмы работали без сбоев и заминок. Руки сразу приноровились, словно всегда только и делали, что напильником стачивали облой.

Да и бригада приняла нового работника без разговоров. Все они там были под стать Иванову, все рослые, все лет тридцати. Только вот с мизинцами у них был полный комплект.

Иванов втянулся в ритм фабрики, ощущая себя частью большого, но полезного обществу механизма. Только когда протяжно ударил гудок, перевел дух и вытер руки от масла.

Мастер мимоходом похлопал по плечу, мол, все путем, и по-доброму подмигнул.

Людской поток вынес Иванова из ворот и устремил в противоположный конец улицы. Там располагались жилые бараки работников. Каких-то триста метров, и вот его родной барак, комната с окошком и узкая железная кровать. Все было знакомое. Стертые деревянные волокна на раме, податливость покрывала, запах побелки на потолке.

С устатку Иванов рухнул на кровать, не снимая одежду, и забылся глубоким рабочим сном. Вырвал его гудок, пора идти на фабрику.

Пошла черед трудовых будней. Работа, еда на скорую руку, сон и снова фабрика. Даже утерянный мизинец вырос в свою первоначальную форму.

Два раза в неделю выдавали получку, которую тут же меняли в фабричной лавке на питание. Консервы, макароны и сухари. Раз в неделю бутылка плодово-ягодной бормотухи. Распивали ее прямо около забора фабрики, вливая содержимое за один раз. И правда, чего тянуть-то?

Иногда в привычный фабрично-барачный ритм вмешивались ангелы, плечистый и плешивый. Они появлялись на улице между фабрикой и бараками с большим горшком и либо разбивали его, являя нового работника, либо запихивали кого-то в довольно узкое горлышко. И этого работника никто уже больше и не видал. Пришел, значит, срок на пенсию.

Мастер держал Иванова на хорошем счету. Хвалил, грозился выдвинуть в начальники, выбивал со склада лучшие напильники.

Да только все одно случилось одно происшествие. Затерялась шестеренка. Уж и там искали, и здесь, и даже в прочих местах. Вот нет, и все тут! Мастер охал, бригадир прибегал и пыхтел в усы. Скандал, пропала.

Не знали и не ведали они, что шестеренка спряталась в кармане спецовки Иванова. Только дома и выявил он пропажу. Положил на тумбочку и стал разглядывать ее. На фабрике ведь быстро-быстро, обработал и давай следующую напильником три.

Шестеренка-то чудная оказалась. Коснулся ее Иванов, а она вся задрожала и встала на ребро, готова словно прыгнуть.

Сдать бы ее, что ли, подумалось Иванову. Только мелькнула мысля, как шестеренка начала гудеть и вращаться на месте. Задрожала тумбочка, потом стены, и весь мир вокруг начал мерцать, словно движущиеся картинки. И фабрика, и бараки сложились куда-то, вроде ширмы. И проявился истинный мир. Большие и маленькие шестеренки беспрерывно крутились, обеспечивая привод бесконечных нитей. А нити эти пронизывали все вселенную насквозь и еще дальше, в совсем уж невообразимые пространства, понимание которых ангелы не вложили в башку Иванова. Хитроумное движение шестеренок управляло нитями, натягивая, или ослабляя их, или направляя в разные стороны. А уж нити генерировали кварки, поля и прочие слабые и сильные взаимодействия, а также темную материю.

И тут мир схлопнулся, снова стена барака и окно с мутным стеклом. Шестеренка обессиленно повалилась и замерла. Ей требовалось какое-то питание. Но ведь не сардинами же и не макаронами, в самом деле.

Иванов схватил нож и рубанул кончик мизинца, отделяя от себя кровавую плоть. Шестеренка кинулась к обрубку и поглотила его. Снова стала будто струна, наелась вроде как.

Иванов лег на кровать, но впервые не смог заснуть. Перед глазами стоял диковинный механизм мироздания. Его поразила простота и размах этого механизма. В каждой складочке мира пряталась целая машинерия. И кто все это придумал? Не эти же два остолопа с фальшивыми крыльями и пропитыми рожами. Им бы только горшки бить, это у них здóрово выходит.

— Выходит, мы вроде как комплектующие для привода вселенной собираем, — дивился сам себе Иванов. — Вот оно как…

Шумиха на фабрике утихла, хотя мастеру досталось на орехи. Один глаз у него был подбит, а ухо распухло. Это вам не шутки, начальство — оно такое.

Теперь Иванов не мог дождаться гудка и бежал к себе в комнату. Задергивал шторы и доставал шестеренку. Та тоже скучала по его рукам, нетерпеливо подпрыгивая на тумбочке.

Фабричный мир был скучным и однообразным, как чистка старых ботинок поздней осенью, когда грязь въедается в щели подошвы. А вот тот истинный, изнаночный мир шестеренок и нитей затягивал.

Иванов мог часами разглядывать невообразимо сложную механическую связь движущегося металла, полей и скрученных в спирали многомерных пространств. Однажды Иванов набрался смелости и попробовал подправить систему, ему показалось, что несколько шестеренок идут вразнос, он ощущал напряжение нитей и угрозы разрыва пространства. Он осторожно коснулся горячих — значит, точно непорядок — приводных механизмов и ударил по приводному валу. Раздался звон нитей, и мир немного дернулся. С потолка посыпалась побелка, по стеклу побежала трещина.

Тут осторожнее надо, осторожно подумал Иванов, так ведь и разнести все в пыль можно.

Он резанул обрубок мизинца и покормил мясом и кровью шестеренку, чтобы восстановить ее силы, а потом, обессиленный, заснул. Устал.

* * *

Утром его не пустили на фабрику. Среди всего потока рабочих вахтер подошел к нему, взял под руку и отвел подальше от ворот.

— Поступило указание не пускать, — строго сказал вахтер.

— Почему? — спросил Иванов.

— А то сам не знаешь, — нахмурился вахтер.

В сущности, Иванов был готов к чему-то подобному. Он подозревал, что и невольная кража шестеренки, и доступ к тайному механизму не разрешались. И он понимал, что если покаяться, сдать шестеренку назад, то можно вернуть все как оно было. Но сделать этого он не мог.

Вернулся в барак, а в комнате другой жилец. Занял койку, выгреб остатки еды.

— Меня тут прописали, вот документ, — предъявил бумажку жилец.

Иванов сгреб немногие личные вещи, засунул шестеренку за пазуху и вышел прочь из помещения. Идти было решительно некуда. Кроме фабрики и бараков, никаких других мест на единственной улице города N проектом не предполагалось.

Под рубахой ожила шестеренка. Иванов достал железяку и сжал ее в руке. Прямо на дороге возник ход, ведущий в механизм вселенной. Шестеренка не просто тянула его туда посмотреть, а приглашала остаться там навсегда. Стать частью того, а не этого мира.

Иванов засомневался. Внутри себя он ощущал некую нить, которая связывала его со здешним фабричным миром. И если он уйдет туда, в изнанку, то нить эта оборвется и черт его знает что потянет за собой. Какие неведомые глубины откроются…

Рядом возникли два ангела с пустым горшком.

— Совсем распоясался, — ухмыльнулся плечистый и положил руку на плечо Иванову. — Ты куда намылился, вошь садовая?

Иванов сбросил руку, не понравился ему тон и разговор.

— Нельзя тебе туда, — вздохнул плешивый ангел. — Запрещено вмешиваться в тот механизм. Мы только обеспечиваем его работу.

— И кто же запретил? — с вызовом спросил Иванов.

— Да ты сам и запретил, барин, — ответил плешивый и поцеловал Иванова в уста, как предписывалось должностной инструкцией.

Вместе с поцелуем Иванову передалось окончательное понимание всей истины. И что второй закон термодинамики чушь, и никакой объективности вокруг нет, а уж моральные ценности и вовсе придумка для таких, как Иванов. И настоящее его имя совсем не Иванов, а даже наоборот. И он действительно бесконечное время назад сотворил и весь механизм вселенной, и эту фабрику, и бараки, и даже всех этих ивановых, которых полюбил всей душой. Только не смог он придумать, куда девать в этой системе себя. Не допускалось во всей этой системе существование силы, которая могла все менять в созданном механизме. А не создавать что-то новое он не мог. Только вот при создании нового всегда обращалась в прах существующая система.

Вот и придумал он ограничение для себя, чтобы ограничивать тягу к новому.

— У нас инструкция на такой случай, — разминая кулаки, сказал плечистый.

Потом почти без размаха ударил не-Иванова в нос, до хруста и кровавых соплей.

— Прости ты нас, — заплакал плешивый и добавил с ноги в печень.

Плечистый подхватил не-Иванова и сноровисто запихал обмякшее тело в горшок. Потом запечатал горлышко и сел прямо в пыль, утирая пот.

Ангел достал шестеренку, предварительно изъятую у не-Иванова.

— Надо мастеру сдать…— сомнительно сказал плешивый. — А может, ее того? Ну невозможно каждый раз по кругу все повторять.

— Есть инструкция, сам знаешь, — покачал головой плечистый ангел. — Шестеренка — тоже часть мира, как мы без нее не-Иванова определять будем?

Зазвучал гудок. Из ворот фабрики хлынул поток ивановых, с опаской поглядывая на ангелов и запечатанный кувшин. Они спешили домой, в бараки. И кто-то из них прятал случайно взятую шестеренку, что вполне предусматривалось инструкцией.