Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 8(34), 2022.

От автора

Кто такие эльфы? «Большая советская энциклопедия» дает им следующее определение: «Эльфы — это духи природы, населяющие воздух, землю, горы, леса». Любители сказок могут припомнить миниатюрных человечков с крылышками за спиной, которые беззаботно порхают с цветка на цветок. Джон Р. Р. Толкиен представлял эльфов высокими, прекрасными и благородными существами, тогда как обитатели «Плоского мира» Терри Пратчетта смогли бы увидеть подобного эльфа исключительно под гипнозом.

Многовековой образ эльфа поистине многогранен. Каждый может найти в нем что-то свое: от грациозного шаловливого духа до сурового, подчас жестокого воина. Тем большее удивление вызывает то обстоятельство, что именно эльфы стали чуть ли не синонимом «однообразия жанра фэнтези».

Эльфы и однообразие — это немыслимое сочетание! Многие мифологические существа могут похвастаться древней и запутанной историей, но самый сложный путь достался именно эльфам. Чего на нем только не было. Сказочный образ открывал одни грани и старательно прятал другие, сливался с различными мифологическими существами и снова обретал свою индивидуальность. Эльфов решительно изгоняли как воплощение зла и возводили на пьедестал как идеал добра. Достаточно сказать, что нынешний «стандарт» существует меньше века, а уже расплывается на глазах. Процесс формирования образа эльфа все еще не завершен, да и не может быть завершен.

Эльф — это не столько мифологический персонаж, сколько воплощение извечной тяги человека к волшебству, к чуду, и до тех пор, пока существует человечество, рядом с ним всегда будут незримо присутствовать эльфы.

Часть 1. Истоки эльфийского народа

История народа начинается с вождя. Кто-то в первый раз подбил будущих сограждан построить город, переселиться в далекие края или затеять войну с соседями — и вот она, точка отсчета! Хоть в будущее, хоть в прошлое, поскольку народ, как правило, жил и до прихода вождя. Подчас, бывало, «до» он жил даже лучше, чем «после», но история любит имена и даты.

Первый правитель эльфов известен людям под именем Оберон. За долгие годы он представал в разных образах и под разными именами, но Оберон — самое известное из них.

Впервые это имя прозвучало в конце XII века во французской поэме «Гюон Бордосский». Именно прозвучало. Поэма некоторое время существовала в устной традиции. Рассказчики вольно обращались с изначальным текстом, однако основная канва оставалась неизменной: рыцарь по имени Гюон стал жертвой придворных интриг, и король отправил его с опасным заданием к турецкому султану. Миссия, как водится, была невыполнима, но отважный рыцарь преодолел все преграды и встретил свою любовь.

Провернуть эту авантюру Гюону помог король эльфов Оберон, который взял героя под свое покровительство. Оперируя терминами современной фэнтези: выступил в роли мудрого наставника. При этом средневековые сказки несли в себе обязательный воспитательный заряд, и герой становился избранным благодаря не какой-то суперсиле или древнему пророчеству, а одному из тех положительных качеств, которые теоретически мог бы продемонстрировать каждый.

Для Гюона таким качеством стала верность. Верность как своей возлюбленной, так и своему королю, который отправил героя на самоубийственное задание. Современный герой сурово бы наказал такого монарха, но верность Гюона была непоколебима. Он вернулся домой не мстителем, а победителем, и всеобщее восхищение, включая признавшего свою неправоту короля, увенчало счастливый конец этой истории.

Сама по себе роль помощника, вознаграждающего в финале за добродетель, — это к XII веку уже традиционное амплуа сказочных персонажей. Поэма всего лишь потребовала более масштабного персонажа, и такой персонаж в народных сказаниях уже был. Звали его Альберих. На тот момент он был вождем мифического народа альвов и в средневековом пересказе без каких-либо серьезных изменений стал королем эльфов по имени Оберон.

Имя Альберих, собственно, и означало «вождь альвов». Вряд ли оно было настоящим. В те далекие времена считалось небезопасным произносить подлинные имена обитателей волшебного мира. Даже тех, кто считался «добрым».

Дело в том, что, по поверьям, имя обладало магическим потенциалом и чувствительные к магии волшебные существа могли услышать свое подлинное имя на огромном расстоянии. Этим их свойством вовсю пользовались всякого рода заклинатели, но одно дело — призвать по делу да еще пообещать чего-нибудь, а совсем другое — сдернуть за тридевять земель просто так. Да еще днем, когда волшебные создания, предпочитавшие ночной образ жизни, спокойно спали. За такое даже доброе существо могло отвесить добрую затрещину.

Впрочем, мне встречалась версия, которая обосновывала «именные» притязания на власть. Согласно ей, Оберон был сыном Юлия Цезаря и феи Морганы. Разумеется, при столь влиятельных родителях он вполне мог претендовать на трон, а мы — на вполне конкретную точку отсчета, однако, как это часто случается в эльфийской истории, стоит к ней чуть-чуть присмотреться, и вся конкретика расплывается буквально на глазах.

Для начала, под Юлием Цезарем здесь понимается вовсе не тот самый Гай Юлий Цезарь. Его имя к X веку стало нарицательным и обозначало некое лицо, наделенное могуществом и властью. А фея Моргана — это та самая великая волшебница, известная нам по циклу о короле Артуре? Опять нет! Если заглянуть в биографию уже самой феи Морганы, то у нее был всего один сын — рыцарь круглого стола Ивейн, известный также как Львиный рыцарь (Yvain ou le Chevalier au lion). Неизвестно даже, встречались ли когда-либо Ивейн и Оберон, не говоря уже о каком-то тождестве персонажей. Стало быть, и здесь речь идет об одной из тех морских дев, которых называли морганами.

Вот только правильная родословная — это, конечно, хорошо, однако какой же это вождь, если у него нема золотого запаса? В те далекие времена, как, впрочем, и теперь, богатство можно было либо заработать упорным трудом (благо эльфы всегда считались долгожителями), либо что-нибудь где-нибудь быстренько приватизировать.

История Альбериха начинается с клада. Но, само собой разумеется, не с простого клада, а с проклятого.

Тут надо сразу сделать ремарку, почему оно «само собой разумеется». Тема проклятого клада всегда занимала серьезное место в германо-скандинавской мифологии. Прагматичные европейцы воспринимали богатство как материализовавшееся счастье. При этом клад выступал не как халява, а как дар высших сил за какие-то заслуги. Разумеется, на пути каждого героя возникали всевозможные препятствия, которые испытывали очередного претендента на богатство и отсеивали недостойных.

В этом ключе проклятый клад — препятствие, доведенное до абсолюта. Оно непреодолимо в том плане, что проклятие неизбежно обрушивалось на любого, кто завладевал кладом, и в этой неизбежности — весь смысл. Авантюрист мог бы рискнуть, имея один шанс из тысячи, но настоящий герой не сворачивал с пути, даже твердо зная, что эта дорога вела на кладбище. Добровольно принимая эту предопределенность, он как бы становился на один уровень с богами, гибель которых также была предопределена мифом о Рагнерёке, и тем не менее они без страха ожидали финальной битвы.

Владелец рейнского клада оказался то ли менее кровожадным, то ли более романтичным, но наложенное им проклятие не требовало смерти похитителя. Оно забирало дар любви. То есть похитителя кто-то полюбить мог, а вот он сам этой способности лишался навсегда. Впрочем, неведомый романтик всё-таки имел определенное представление о несовершенстве различных сапиенсов и потому не только спрятал клад на дне реки, но и приставил к нему стражу. Клад охраняли русалки.

По крайней мере, так обстояло дело, когда на берегах Рейна появился Альберих. Случилось это в сказочные времена. Если говорить более точно, то эта история была написана в XVIII веке по мотивам сказаний XII—XIII веков, которые, в свою очередь, опирались на события, уходящие своими корнями аж в V век нашей эры.

Сам Альберих появился в ней примерно в Х веке. После этого он успел поучаствовать в саге о Нибелунгах, сразившись с самим Зигфридом (Альберих проиграл), объединился с ловким вором Альфреком, «породнился» с морским народом уже как Оберон и в таком виде отправился за кладом в самое начало своей истории. Другими словами, начало истории будущего эльфийского короля на самом деле есть квинтэссенция того, что накрутилось на нее за последующие века, где не только Оберон наследовал Альбериху, но и Альберих наследовал Оберону. Это, кстати, для эльфийской истории тоже обычное дело.

Итак, с унаследованными из будущего талантами Альберих прибыл на место. Прогуливаясь по дну реки, он повстречался с русалками, которые сторожили клад. Девицы оказались легкомысленными. Им было куда интереснее поиграть с нежданным гостем, чем стоять на страже. Русалки то отвергали Альбериха и смеялись над ним, то, напротив, завлекали своей красотой. В общем, развлекались от души. Согласно опере Вагнера «Золото Рейна», Альберих свободно бегал по речному дну и даже карабкался по скалам, однако ни одной красотки так и не поймал.

Зато, преследуя прелестниц, на клад с золотом он вышел быстро и даже как бы случайно. Учитывая, что длина Рейна составляет 1233 км, слово «случайно» можно уверенно взять в кавычки.

Наивно полагая, что ничто на свете не стоит того, чтобы пожертвовать за него любовью, русалки легко выболтали тайну клада. Как оказалось, это была не просто «наличка», упрятанная подальше от посторонних глаз. Золото было волшебным, и созданное из него кольцо должно было обладать такой мощью, что перед ней склонился бы весь мир. Да-да, то самое кольцо всевластья. В общем, наболтали девушки явно больше, чем можно было бы собрать информации из их веселых подначек при игре в салочки.

Причём упоминание проклятия логически обосновано: если бы гость утратил способность любить, то веселой гонке тотчас бы пришел конец; однако официальная версия раскрытия секрета волшебного кольца по ходу веселой перебранки больше похожа на оправдание в стиле «не виноватая я, он сам пришел».

А оправдываться русалкам действительно пришлось, поскольку товарищ по играм внезапно исчез. И клад тоже.

Именно тогда был составлен первый словесный портрет «приватизатора», продержавшийся без особых изменений до XVI века. Составили его, конечно, обманувшиеся в лучших чувствах русалки.

Согласно их показаниям, у Альбериха было красивое лицо, а сам он невысок ростом. В некоторых историях также фигурировало скрюченное тело; в других акцента на этой — казалось бы, важной! — примете не делалось. Опера Вагнера «Золото Рейна» свела обе версии к единому знаменателю. Речь шла не о какой-то деформации, а об иных, не человеческих пропорциях тела, свойственных сказочным персонажам невысокого роста вроде цвергов или темных альвов («свартальвов»).

Тут, опять же на первый взгляд, все выглядит очевидно и понятно. Альберих выглядел как типичный темный альв. Русалки, едва увидев гостя, сразу же поняли, кто перед ними. Опять же, среди темных альвов упоминался и брат Альбериха — Миме. Соответственно, принадлежность Альбериха к народу темных альвов можно считать установленной.

Однако темные альвы — обитатели подземного мира, кузнецы и рудокопы. В более поздних пересказах их уже прямо именовали гномами, и, как гномы, они предпочитали копаться в земле. Альберих, напротив, играл под водой в салочки с русалками. Пусть не слишком успешно, но русалкам — девам, привычным к стремительным заплывам в воде, — с ним было не скучно.

А вот за шахтерским трудом или в кузне Альберих, напротив, замечен не был. Кольцо он, вероятно, всё-таки изготовил сам, однако выковать волшебный шлем-невидимку поручил своему брату Миме. При этом точно зная, что Миме — вор и проходимец. Собственно, третья сцена в «Золоте Рейна» начинается с того, что Альберих поймал братца в тот момент, когда тот пытался украсть только что законченный шлем:

«Сковано чисто и верно, точь-в-точь как я велел. Ты, видно, надумал брата надуть, утаив чудесную ткань, что смастерить я тебя научил?» (Альберих в «Золоте Рейна» Р. Вагнера)

То есть, даже зная, как изготовить этот волшебный предмет, Альберих вынужден полагаться на чужие, пусть и столь загребущие руки. Добавим к этому миф о рождении Оберона морской девой морганой, который в свете истории с русалками выглядит вполне возможным, и встает вопрос: неужели будущий король эльфов — полукровка?!

Вовсе нет! Но чтобы обосновать это «вовсе нет», нам надо поближе познакомиться с теми мифическими народами, которых позднее назовут эльфами.

Скандинавский миф

Традиционно экскурс в историю эльфийского народа начинается со скандинавской мифологии. Не будем нарушать традицию и мы, тем более что туда же, на север Европы — так сказать, на историческую родину — подался со своим новоприобретенным богатством Альберих.

Под именем Андвари он поселился в одном из красивейших озер, которыми так богат Скандинавский полуостров. Вход в его дом был спрятан под водопадом. Подчинив с помощью волшебного кольца местных темных альвов, Альберих поначалу вёл скромную жизнь простого средневекового олигарха: эксплуатировал рабочих, накапливал богатства и тому подобное.

И вот тут надо сразу заметить, что водоплавающий альв не воспринимался как какая-то диковинка. Причем тогда еще слушателей этой части истории не удивляло как то, что альв умел плавать, словно рыба, — все-таки тут Альберих уже маг и чародей, пусть источником его магии и служат волшебные артефакты, — так и то, что персонаж, которого мы бы сейчас уверенно назвали гномом, с удовольствием плескался в озере. А ведь с кольцом всевластия и практически неограниченным бюджетом Альберих мог себе позволить любое жилье.

Кстати, о слушателях. Основой любого мифа являются люди. Они создают мифы, они же их, так сказать, потребляют.

В данном случае таковыми оказались древние германцы, и здесь речь идет не об обитателях территории, именуемой Германией, а о целой группе разношерстных племен, которые говорили на германских языках. То есть даже язык у них был разный, хотя и одной группы. Эти племена широко расселились по Европе и постепенно теснили с насиженных мест кельтов, а кое-кто облюбовал для себя южную часть Скандинавского полуострова.

Все эти люди были носителями общей для них культуры и общего мифа. Общего, конечно, в глобальных рамках, где уже не принципиально, что у одного рассказчика фигурирует бог Один, а у другого в той же роли выступает бог Вотан. При этом и сам по себе миф не был чем-то незыблемым. Люди — те самые носители — встречались с соседями, перенимали у них какие-то элементы культуры, делились своими достижениями.

Другими словами, миф не был господствующей идеологией какого-то отдельно взятого народа на конкретно очерченной территории. Это был сложный пласт культуры, ограниченный не границами, а исключительно местонахождением своих носителей. А тем на месте не сиделось!

Сверх того, древние скандинавские эльфы — точнее, персонажи, ставшие впоследствии эльфами, но я сразу буду именовать их так, ибо короче, — так вот, эльфы не относились к высшим эшелонам божественной иерархии. Среди них не было поименно выделено каких-либо богоподобных героев. В мифах они фигурировали на вторых ролях, а то и вовсе как статисты. Главными же героями эльфы становились в сказках.

Как писал Якоб Гримм в своей работе «Немецкая мифология», «более свободная и менее скованная, чем легенда, сказка не нуждается в привязке к определенной местности… Сказка летает, легенда путешествует пешком…»

На чем же основывались летучие свойства сказки? В устной народной традиции сказка существовала как базовый сюжет, на который нанизывались персонажи и детали повествования. В новой местности рассказчик заменял заморских монстров на отечественных чудищ, расцвечивал свое повествование местным колоритом, и сказка сразу становилась близкой и родной. «Легко, как старый знакомый, входила она в каждый дом, перерождалась с каждым новым пересказом и мчалась дальше на своих волшебных крыльях» (Якоб Гримм).

Легенды и мифы, напротив, имели четкие «паспортные данные». Независимо от того, шла ли речь о великом подвиге или жутком злодеянии, о деятельности богов или о творениях рук человеческих, — повествование всегда велось о событии уникальном или как минимум из ряда вон выходящем.

Однако чем дальше от родной местности, тем сложнее приходилось рассказчику. Людям не так интересны сказания о чужих богах, а уж вдохновлять собственных воинов рассказом о доблести героя из стана потенциального противника и вовсе чревато. Конечно, легенды с мифами тоже подчас пересказывались на свой лад, но привязать их к местному контексту удавалось не всегда. Сказка же рассказывала о типовых, бытовых ситуациях. Она учила оставаться хорошим человеком, даже если вдруг настали плохие времена. Вот это было востребовано всегда и у всех народов.

Добавим к этому торговые и культурные связи, переселение народов и завоевательные войны с последующей ассимиляцией побежденных победителями (а бывало и наоборот). Все это складывалось в попутный ветер для удачной сказки и позволяло ей охватывать огромные территории. Если «миф есть общее достояние многих народов» (Я. Гримм), то сказка — общее достояние всего человечества.

На самом деле, конечно, в сказках определенные размеры границ тоже имели место, да и переезд в миф тоже случился не в один момент. Просто кому-то из сказителей пришла в голову мысль дополнить легенду сказочным персонажем. Чисто для антуража, однако вставка оказалась удачной. Другой сказитель подхватил идею, третий внес ее еще в одно сказание, и так, слово за слово, сказочные персонажи превратились в персонажей мифических.

Сие прежде всего означало, что до того вольные обитатели сказок стали частью системы. Говоря современным языком — обрели формат. Они больше не были конгломератом «ребят из сказки». Они стали народом. Этот народ люди назвали «альвы».

Когда заходит рассказ о скандинавских альвах, то начинается он опять же традиционно с острова Исландия. Формально Исландия не является частью Скандинавского полуострова, но этот момент — чисто исторический. Во второй половине IX века до того пустынный остров был заселен норвежскими колонистами, а их культура была скандинавской.

В западной части Исландии до сих пор существует деревушка Рейкхольт (Reykholt), где в начале XIII века жил исландский поэт и политик Снорри Стурлусон. В период 1222—1225 годов им была создана «Младшая Эдда» — выдающаяся литературная работа, в которой автор дал широкий обзор скандинавских мифов. Помимо этого, в «Эдду» вошли стихи скальдов — не как сборник, а в качестве примеров, иллюстрирующих разные поэтические фигуры, — и собственная поэма Снорри. К сожалению, политика в итоге не довела поэта до добра, и в 1241 году он был убит.

Однако «Младшая Эдда» — из уважения к труду создателя также иногда именуется «Снорриева Эдда» — сохранилась и в наше время стала важнейшим источником информации по древнескандинавской мифологии и поэзии скальдов.

Не менее важной оказалась эта работа и для альвов. С того момента, когда их включили в божественную мифологию скандинавов, они уже не были так вольны в вариациях, как сказочные персонажи. «Младшая Эдда» формально поставила в этом вопросе окончательную точку.

Помимо «младшей», в том же XIII веке неизвестным автором был составлен другой сборник скандинавских мифологических песен, получивший по аналогии название «Старшей Эдды». Поскольку обе работы создавались независимо друг от друга и с опорой на устные источники, то возникли некоторые расхождения, но в целом «Эдды» не противоречат, а дополняют друг друга.

Какими же видятся альвы образца XIII века? Стоит задаться этим вопросом, и окончательная точка плавно прирастает большим вопросительным знаком.

Начнем с того, что альвы — это не один мифологический народ, а два, и они очень разные. За одним народом закрепилось наименование светлых альвов, за другим — темных.

Светлые альвы были светловолосые и светлокожие, внешне похожие на красивых людей, «обликом своим прекраснее солнца». В ряде мифологических песен скандинавские боги-асы и альвы упоминались вместе. Они вместе пировали, вместе выступали против общих проблем, но все это не поставило между ними знак равенства.

Асы в песнях перечисляются по именам и являются главными персонажами, оттесняя всех прочих на второй план. Таким образом, использование сочетания «асы и альвы» является не объединением, а противопоставлением. Асы занимают в нем главенствующее положение, а альвы — подчиненное, хотя и определенно значимое, раз уж их вообще упомянули.

Подобно богам, светлые альвы обитают на небе, где имеют собственные владения — великолепный Альвхейм («страна альвов»). В процессе размежевания с темными альвами также использовалось наименование Льесальвхейм («страна светлых альвов»). Позднее, когда с альвами стали ассоциировать исключительно светлых, надобность в таком уточнении отпала, и далее владения эльфов уже стали именоваться просто «Альвхейм».

Темные собратья альвов обитали глубоко под землей. Согласно «Младшей Эдде», темные альвы «чернее смолы», «у них иной облик и совсем иная природа». Подземелье, где они обитали, носило название Свартальвхейм («страна темных альвов»).

Помимо темных альвов, подземный мир населяли карлики — цверги. Их территорией «Старшая Эдда» называет Нидавеллир («поля мрака») далеко на севере. Там никогда не светит солнце и стоит дом из чистого золота. Эти цверги, как и темные альвы, были искусными кузнецами и рудознатцами. В сказочной традиции внутреннее наполнение образа куда важнее внешнего облика, и два народа начали постепенно смешиваться между собой. К XIII веку слово «цверги» уже иногда использовалось как название темных альвов, из-за чего в некоторых источниках Альбериха ошибочно причисляли к цвергам, что не так.

Альберих оторвался от коллектива до того, как цверги и темные альвы объединились. Оторвался не добровольно. Стенания ограбленных русалок лишь попусту сотрясали воздух, тут наш герой мог быть спокоен, однако внезапно серьезная нужда в материальных ценностях возникла у скандинавских богов.

Разные сказания приводят разные версии. В классическом мифе один из богов совершает случайное убийство и по справедливости должен уплатить виру — штраф за преступление в пользу родни пострадавшего. В «Золоте Рейна» боги задолжали строителям, которые внезапно завершили стройку вовремя, за что им полагалась серьезная плата. Так или иначе, богам понадобились деньги. Они отловили ближайшего олигарха, которым, к своему сожалению, оказался Альберих, и раскулачили его до нитки.

В гневе Альберих проклял отнятый клад, однако высокопоставленные грабители не собирались оставлять золото себе, а какие беды падут на голову получателей платежа — это богов волновало мало. Проклятие Альбериха было классическим. Оно несло смерть и исправно губило каждого последующего владельца. А вот дар любви бывший рейнский клад больше не забирал, из чего можно полагать, что одно проклятие замещало другое.

Переходя от одного владельца к другому, клад отправился обратно на территорию нынешней Германии, и Альберих незамедлительно последовал за ним. Он хотел вернуть хотя бы кольцо, но главное, надо было уносить ноги от бывших подданных, с которыми в бытность властителем Альберих не церемонился.

Что же до самих темных альвов, то, пока существовало их разделение на темных и светлых, само это деление удерживало темных от слияния с цвергами. У темных альвов была иная история происхождения, сохранялись альвийские родственные связи с другими мифологическими персонажами. Когда же светлые альвы окончательно обособились и утвердились как единственно правильные альвы, эта поддержка пропала, и ассимиляция соотечественников, забытых за границей образа, не заставила себя долго ждать. В дальнейшем цверги эволюционировали уже как гномы и на развитие образа эльфа практически не повлияли.

В «Младшей Эдде» (сказание «Видение Гюльвы») подробно рассказывается о сотворении мира, о том, откуда появились боги, великаны, люди и карлики, но о сотворении альвов даже не упоминается. Они появляются словно из ниоткуда и сразу занимают значимое место в мифологии.

Такой поворот событий указывает на то, что в период формирования скандинавского космогонического мифа альвы входили в состав иной мифологии. И тогда где же этот древний миф, из которого они вышли?

Если присмотреться к скандинавскому мифу, то можно заметить, что аналогичную обособленную позицию в нём занимали божества плодородия — ваны. На определенном этапе мифотворчества ваны и альвы выступали вместе: ваны даже поселились в Альвхейме, хотя имели и свои небесные владения — Ванахейм («страна ванов»); бог Фрейр был объявлен предводителем альвов и повел их на войну с асами.

Временное противостояние асов и ванов исследователи объясняют столкновением культур местных и пришлых племен либо (более редко) различных социальных групп. Думаю, правы и те, и другие. Пришлые кочевники — в саге об Инглингах асы представлены как пришельцы из Азии или, возможно, со стороны Азии — объединились с местными земледельцами и сформировали в новом объединенном обществе отдельные социальные слои. Вряд ли становление новой иерархии прошло гладко, без борьбы.

В этой борьбе ваны представляли земледельческую культуру, асы — культ воина-завоевателя. Божественная война закончилась вничью, но позднее асы ассимилировали ванов и те влились в их ряды. Аналогичная картина, очевидно, имела место и в реальности.

Альвы не только уцелели в этой борьбе, но и сохранили определенную независимость. Будучи пока что сказочными персонажами, они легко влились в новую объединенную культуру, а позднее проникли и в божественную мифологию. При этом цверги ассимилировали родственных им темных альвов, как асы — ванов. Светлым альвам аналога не нашлось, что и позволило им сохранить свою идентичность. Все эти разделения и поглощения однозначно свидетельствуют, что формирование образа альва в тот период, когда складывался скандинавский миф, все еще продолжалось.

Окончательным его итогом стал светлый альв — дух, обликом подобный прекрасному человеку и обладающий достаточными силой и знаниями, чтобы занять свое место не только в мифологии, но и в собственных небесных владениях.

Таким эльфийский народ вышел из скандинавского мифа, но вот каким он туда вошел? Как уже упоминалось выше, альвы фигурировали в скандинавском мифе вместе с высшими богами-асами. От них вели свое происхождение норны — скандинавские божества судьбы. Не главные девы, а, так сказать, исполнительницы. Те, что, согласно мифу, приходили ко всякому младенцу, родившемуся на свет, и наделяли его судьбою.

их род не единый:
одни от асов,
от альвов иные,
другие от Двалина
«Эдда Старшая» («Речи Фафнира»)

Народом или войском Двалина в мифологии именуются карлики, позднее причисленные к гномам. В описании норн не совсем ясно: считаются ли норны отдельным народом, ведущим свой род от богов, альвов и карликов, или же речь идет о профессиональном образовании? Мифология выделяет их как отдельных низших божеств, но не акцентирует внимания на способе комплектования рядовых кадров. Тогда, вероятно, это считалось непринципиальным или, что более вероятно, общеизвестным.

С точки зрения традиционной логики к истине ближе второй вариант, поскольку в первом случае асы, альвы и карлики были бы родственными народами, что, несомненно, не так. Они изначально принадлежали разным культурам. С другой стороны, у мифа своя логика. Как бы то ни было, любой из вариантов позволяет уверенно предполагать, что ранние альвы были связаны с предсказаниями и, стало быть, с шаманизмом, а последний имел теснейшие связи с культом почитания умерших.

Чтобы разобраться в этом вопросе, давайте мысленно перенесемся еще на три с половиной века назад. В 870-х годах только началась колонизация острова Исландия. До того остров был практически необитаем. Скандинавы — это были норвежские переселенцы — обнаружили на нем лишь нескольких ирландских отшельников. Вместе с норвежцами на остров прибыли альвы.

Так, примерно в 874 году очередная группа норвежских переселенцев достигла берегов Исландии. С собой скандинавы везли взятые из дому дверные косяки, на которых были изображены альвы. Завидев берег, переселенцы выбросили косяки за борт и основали свое поселение там, куда волны прибили дерево.

До того, как их вместе с косяками оторвали от родных очагов, альвы были домашними божествами со своим особым культом. Кроме того, размещение символичных изображений альвов на дверных косяках опять же может быть связано и с культом почитания умерших, указывая на альвов как на духов предков. Особого противоречия, если разобраться, в этих разночтениях нет. Смерть для скандинава того периода была всего лишь переходом в другой мир (конкретный мир определялся заслугами покойного при жизни), и домашние божества тоже могли быть в прошлой жизни особо заслуженными домочадцами. Поэтому нет ничего удивительного, что именно им скандинавские переселенцы доверили выбрать место будущего поселения.

Статус домашнего божества сразу объясняет и высокую значимость альва для оседлых земледельцев, и отсутствие его в мифологии кочевого народа-воина. Не объясняет он только древней связи альвов с божествами плодородия ванами.

Не исключено, что связь эта базировалась на осознании того, что благополучие дома во многом зависело от расположения этих самых ванов, но такая версия мне представляется сомнительной. Функции и сферы влияния домашних божеств и богов плодородия различаются и довольно четко разграничены. Более того, при внешне общей цели могут быть и различия.

Домашние божества ориентированы на процветание именно своего дома, своей семьи, тогда как сфера действия божеств плодородия имеет куда больший охват. Урожай или неурожай в отдельно взятом поле — не их уровень. Сверх того, в нашем несовершенном мире несчастье одних подчас составляет счастье других. Неурожай на полях у всех соседей может оказаться благом для дома, у которого большие запасы еды и достаточно сил, чтобы этот запас попросту не отобрали. Исходя из этого, следует искать другую ниточку.

Традиционными спутниками богов плодородия, как правило, выступали духи природы. Могли ли альвы быть таковыми до того, как прибились к домашнему очагу? Чтобы ответить на этот вопрос, разберем само название — «альвы». Ведь, как заметили еще мудрые латиняне, «Nomen est omen» — «Имя — это знак».

Многие источники указывают, что название «альвы» происходит от латинского слова «albus» — «белый». Не оспаривая авторитет вышеуказанных источников, все же позволю себе усомниться в тяге скандинавов образца начала нашей эры поминать своих божеств латынью. Тем более что остальные мифологические существа поименованы все-таки на родном языке. Обратившись в поисках аналогий к более родным для скандинава языкам, мы обнаружим там слово «alv» — «река». Оно до сих пор присутствует в скандинавских языках: «älv» в шведском, «elv» в норвежском и датском.

Вся жизнь на Земле вышла из воды, и эльфийский народ не оказался исключением. Впрочем, то, как эльфийский народ вышел из воды, лучше проследить на примере германских эльфов.

(Продолжение следует.)