Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 3(29), 2022.

Однажды просыпаешься, а город гудит от новости:

 — Предводитель выслал разведчиков на запад!

Пока ты спал, оседлой жизни пришёл конец.

 — Мы тронемся, как только будет снят урожай.

Этих слов в городе ждали давно. Солнце давно уже миновало зенит и, раздуваясь, начинает путь к горизонту, и ещё в прошлую жатву старшины наказали не зачинать детей: новорожденным не выжить в кочевье. И всё-таки теперь мы глядим вокруг другими глазами.

Место, где живём, превратилось в место, которое собираемся покидать.

Мы разбираем пожитки: что бросим на поживу ночным, что спрячем до возвращения, что немногое возьмём с собой.

То, что мы прячем, мы заворачиваем и укупориваем с любовью, будто для себя. И в душе каждый надеется вернуться и снова взять свои вещи в руки, хотя знает, как мало стариков, живших в одном городе дважды.

Еще раз объясняешь детям, чем отличается кочевая жизнь, где едят и спят не кто когда хочет, а все разом по команде. Они слушают, а ты оглядываешь с новой тревогой их крепкие ноги, жилистые тела и налитые горбы. Кочевье покажет, правильно ли растил.

Кого растили правильно — те выживут.

 — Почему надо идти? — спрашивает девочка, и старший брат отвечает:

 — Видишь, как низко солнце? Скоро оно скроется совсем, и станет холодно и темно. Еще холоднее, чем когда ты родилась.

 — Почему холодно? Почему темно?

 — Потому что свет и тепло идут от солнца.

 — А куда уйдёт солнце?

 — Смотри! — говорит старший брат. Он берет палку и рисует в пыли фигуру, похожую на цветок с тремя лепестками, потом ставит палку отвесно в середине фигуры.

 — Вот это наш мир, а это место, где мы живём, — говорит брат, показывая сначала на палку, потом на точку на поверхности палки. — Солнце ходит вокруг нашего мира вот так.

Брат проводит пальцем по нарисованной кривой — от верхней точки верхнего лепестка вправо и вниз, приближаясь к палке, затем уходя на левый нижний лепесток.

 — Когда солнце по одну сторону с нами, мы его видим, оно светит и греет. Когда оно ближе, греет сильнее, а когда дальше — слабее. А когда солнце становится по другую сторону от нас и мы его не видим — то становится совсем холодно и темно, как в подполе или пещере.

 — И мы пойдём за солнцем следом? — спрашивает девочка.

 — Мы пойдём вслед за солнцем, — отвечает брат.

И указывает на левый нижний лепесток кривой:

 — Вот досюда.

Но ещё много раз мы заснём и проснёмся, прежде чем покинуть город.

Как любой знает, к какому табору принадлежит его семья, так любой знает, по какой полосе Дороги кочевать его табору. В каждой полосе идут три табора, и жребий определяет, какой выйдет вторым, какой третьим. Первый табор выбирают не жребием — к нему причисляют тех, кто вызвался сам, и с придирчивым разбором: первыми идти труднее и почётнее всего.

В прошлое кочевье, когда ты был еще ребенком, твой табор шёл третьим, и ты помнишь, как тяжело это было, и радуешься, что в этот раз твоему выпало выступать вторым.

Как много ещё надо сделать! Каждый сам заботится о своём шатре и своем скоте, но старшина отряжает людей на работы, нужные всему табору. Мы рубим лес, из которого мастера ладят большие повозки, на которых едет имущество племени и знатных людей, а также больные, дети и старики.

Писцы дописывают свитки Большой книги. С каждым табором поедет свой список Большой книги, и такой же список мы зароем в городе. Знание добывается слишком трудно и медленно, чтобы позволить ему погибнуть от случайностей пути или от рук ночных, если те откроют тайник.

И вот однажды первые таборы выступают в путь. Весь народ не спит в эту пору, чтобы не пропустить миг, когда предводитель затрубит в рог, и его сигнал подхватят все вожаки. Защёлкают кнуты, зацокают копыта легконогих арзи, замычат могучие уукны, заскрипят колёса повозок, и громада таборов двинется по Дороге, растянувшись по ней от края до края и скрываясь в поднятой пыли.

Скоро выходить и нам.

С каждым пробуждением всё жарче, а солнце всё ниже, теперь оно несётся по небу очень быстро. Трава за городом поднимается в рост человека и пахнет безумно, и ты вспоминаешь, что так же было и в детстве, когда уходили из другого города. Из тех же времён приходит память, что вскоре травы пожухнут, станут соломой и только корни глубоко в земле останутся ждать нового прихода солнца.

И вот вторая очередь таборов выстраивается на Дороге, вытянувшись с юга на север, и трогается на запад, вдогонку солнцу. Мы оглядываемся на город чаще, чем обещали себе. Наши дети — если им суждена долгая жизнь — может быть, вернутся в него.

Скоро, впрочем, становится не до оглядок. Потом мы вспомним первый переход как самый лёгкий, но сегодня скорость, которую задаёт вожак, кажется страшной, а поприще бесконечным.

 — Скорей, скорей! — подгоняет, скача мимо, объезжий с высоты своей арзи.

 — Зачем быстрее? — спрашивают дети, и мы объясняем:

 — Мы должны обогнать солнце. Иначе оно приблизится и сожжет нас.

Бьют барабаны, и постепенно наш шаг подстраивается под рисунок их боя.

Мы становимся на привал, ставим шатры, чтобы скрыться от солнца. Солонина и скисшая за день крупа насыщают нас. Объезжие кричат:

 — Всем спать!

Назавтра они же будят нас, и бег начинается заново. Переход за переходом мы втягиваемся. Если бы только не испепеляющий жар, какого мы не встречали за оседлую жизнь!

Вода едет на повозках, её выдают объезжие на каждом переходе. Семья не запасёт воды на весь путь. За тем, чтобы запас не иссяк, следят водоносы. В их записях указаны реки, ручьи, родники на каждом переходе. Водоносы вместе с разведчиками выезжают впереди таборов, чтобы успеть набрать воду.

Пейзаж однообразен: впереди и сзади море травы, через которое мы движемся, уходит за западный и восточный горизонты. На юг и на север, где горизонтов нет, видно гораздо дальше — на юге взгляд упирается в далёкую горную цепь, вершины которой кажутся единственными приметами, по которым мы можем судить о нашем движении; на севере бескрайняя равнина с движущимися по ней таборами постепенно теряется в воздушной дымке — иногда глазу чудится там неясный блеск Моря, о котором мы слышали.

Степь перед нами и вокруг движется — дикие животные отправляются в своё большое кочевье.

Однажды мы слышим шум крыльев, и всё небо закрывают стаи птиц. Как и мы, они летят вслед за солнцем и в обгон его. Они пролетают над нами в течение трёх переходов, и мы рады, что в это время мы закрыты от палящих лучей.

Сухой жестокий ветер задувает с запада. Младших детей мы сажаем на арзи, старшим приходится идти вместе с нами. Хорошо богатым, хорошо знатным, у которых есть свободные от поклажи арзи, на которых они могут скакать. Таборы начинают растягиваться, многие отстают. Мы запоминаем, кто отстал, и надеемся, что они нас догонят.

Над скрипом, топотом, над барабанным боем и в такт ему поднимается песня, и весь табор подхватывает её. В ней нет мелодии, она приспособлена к скупому вдоху и выдоху идущего человека.

Это главная песня наша — Поминальная песня. У каждого табора она своя.

Над теми, кто умер в кочевье, нет надгробий, их некогда хоронить, да некому и увидеть эти надгробья. Их тела складывают справа от полосы, в которой движется табор, и потому границы полос отмечены белеющими костями, скопившимися за сотни кочевок. Кто пройдёт этими же местами в следующую кочёвку — не различит, где кость героя, где прислужника, где дальний родич, где близкий.

От умерших в кочевье остаются лишь имена. Все имена хранит Поминальная песня.

Мы выдыхаем на бегу имена наших предков и предков наших соседей; тех, кто совершил что-то настолько великое, что, кроме имени, в песню вошло и слово-другое о его подвиге; и тех, кто просто был, жил, бежал со всеми и пал наземь на глазах у всех или сгинул, обессилев, безвестно. И мёртвые будто обступают нас, и становится легче бежать.

Только самых страшных преступников — кто во время кочевья брал чужое и тому подобных, — забив плетьми, не включают в Поминальную песню.

Мы минуем вехи — груды камня, сложенные в незапамятные времена, чтобы знать, где именно мы находимся на Дороге. У каждой вехи устраивают большой привал. Солнцечёты направляют свои приборы на светило. Так они точно узнают, насколько мы успеваем или отстаём. Итог их измерений известен лишь им самим да вожаку, но по табору немедля разносится слух: всё хорошо, мы успеваем.

Да мы и сами видим: солнце, которое в начале пути было спереди-слева, сдвигается всё левее. Вот оно уже светит нам в щёку; вот уже и в темя. Наши тени и тени наших арзи видны перед нами и правее на море травы.

Всё еще невыносимо жарко, но объезжие вроде бы уже не так подгоняют нас, и вожак чаще объявляет большие привалы. Да и хватило бы нам сил бежать так и дальше? Но, хотя движемся мы медленнее, солнце продолжает откатываться на запад. Кроме того, с каждым пройденным поприщем оно всё ниже.

Начинают догонять нас отставшие, кому удалось выжить.

Сначала помалу, потом всё заметнее жара начинает спадать.

Первая, самая тяжкая треть пути позади.

Ты глядишь в высохшие, с запавшими глазами лица жены и детей и радуешься, что все живы.

Теперь мы уже не бежим от солнца — мы стараемся не оторваться от него слишком далеко, чтобы не оказаться в холодных и голых местах, откуда только что отступила ночь.

Места, по которым идём, обретают более привычный вид. Листья и стебли трав расправились и, пожалуй, стали даже более мясистыми и зелёными, чем росшие вокруг оставленного города. Уже не жалкие ручейки — настоящие реки пересекают дорогу. Мы переходим их вброд, а где нет брода — стоят мосты. В промежутке между кочевьями с мостами может случиться что угодно, и чинить их — дело первых таборов. Поэтому, проходя по мосту, каждый говорит слово благодарности тем, кто шёл впереди.

Быстро становится прохладнее, а солнце начинает склоняться к горизонту и расти в размерах. Двигаться по такой прохладе легко. Когда объявляют привал, мы уже не падаем от усталости, едва встали на ночлег. Остаются силы чинить одежду и утварь, разбитые за время гонки, и рассказывать перед сном длинные весёлые и грустные сказки. О сёстрах, умной и дуре — дура полюбилась не в срок, скинула в кочевье ребёнка и сама погибла, а умная дождалась конца кочевья и вышла замуж. Об оборотне Гуруугне, который родился оттого, что кто-то взял в жёны девушку из своего же табора. О хитроумном Лааре, построившем первые города и первые мосты.

И вот перед нами встаёт безлюдный город.

Младшие дети думают, что кочевье скоро закончится, и приходится их огорчать:

 — Нет, это другой город. До того, куда мы идём, ещё столько же.

 — А это что?

 — Это город, где я появился на свет, — говорит отец. — В прошлое кочевье мы ушли из него и пришли в город, где родился ты. Сейчас мы должны пройти мимо.

 — А почему мы должны пройти мимо?

На помощь опять приходит рисунок: замкнутая кривая о трёх лепестках и кружок посередине. На кружке под каждым из лепестков отец ставит большой крестик.

 — Кружок — это земля, по которой мы ходим. Крестики — города. Солнце идёт вокруг земли. Над каждым городом оно проходит один раз очень медленно — так что почти стоит, — а другой раз быстро.

Отец тыкает пальцем в верхний крестик:

 — Вот город, откуда мы ушли. Мы жили в нём, пока солнце над ним двигалось медленно. Но всё-таки оно оттуда ушло, пришлось уходить и нам.

Палец движется сверху направо и вниз и утыкается в следующий по окружности крестик.

 — Это город, куда мы скоро придём. Над ним сейчас солнце пробежит быстро-быстро, так что долго останавливаться в этом городе нельзя: солнце от нас убежит. Оно убежит и придёт вот сюда, — палец проходит вторую треть окружности и показывает на третий город. — Там оно опять застынет надолго. Поэтому мы идём туда, чтобы жить там долго и не двигаться с места.

 — А потом, когда солнце и оттуда уйдёт?

 — А это ты мне скажи!

Ребёнок задумывается, затем прикладывает свой палец к рисунку.

 — Мы пойдём мимо города, где родился я, потому что солнце пролетит над ним, как скаковая арзи. И будем жить в городе, где родился ты, потому что солнце над ним встанет как вкопанное!

 — Правильно, сын.

Но всё же мы останавливаемся — не в самом городе, а на его окраине, где для этого устроены стоянки, — чтобы передохнуть перед второй половиной пути. Мы не заходим внутрь, стремясь не тратить время на поиск старых жилищ и не травить сердце воспоминаниями о детстве и надеждами вернуться сюда, чтобы жить.

Первый табор был здесь совсем недавно. Они распахали поля, сняли урожай и засеяли заново — для нас. Так же поступим и мы, оставив засеянное поле третьему табору. И злак, и степная трава растут со скоростью, немыслимой в оседлое время, — как будто отличает короткий день от длинного.

Мы отдыхаем, охотимся, чинимся, отъедаемся, откармливаем уукнов и арзи, отощавших, как и мы, за время пути.

Наконец мы трогаемся с места.

Впереди ещё полпути.

От перегона к перегону становится свежее — всё холодней и влажнее воздух. Солнце медленно и непреклонно катится к горизонту. Оно страшно разбухло и покраснело, любая неровность отбрасывает вперёд длинные, длинные тени.

Так холодно уже было в оседлое время — в середине дня, когда солнце напротив уходило высоко в небо и становилось маленьким-маленьким. Младшие дети этого и не помнят. Мы одеваемся теплее и радуемся, потому что это всё-таки лучше, чем убийственная жара.

Однообразие пути разбивается только переправами через реки да дорожными случайностями — стадом диких кирхжу, пересекающим путь табора, починкой сломанной повозки, сломавшим ногу уукном или арзи, которых забивают и жарят на привале.

Иногда кажется, что кочевью не будет конца и табор вечно будет стремиться на запад, и это наваждение не рассеивают даже каменные вехи, отмечающие, сколько осталось до цели. Много таких вех скрылось за горизонтом, все похожие друг на друга…

Однажды впереди раздаётся крик: виден город.

Морок спадает с нас, и мы разражаемся воплями радости. Вожак и объезжие с трудом сохраняют порядок.

Ты вновь глядишь на детей. Они такие же исхудавшие, как и ты, — с обвисшими горбами и торчащими скулами. Выжившие. Вытянувшиеся. Повзрослевшие за время кочевья.

Когда придут из степи последние и начнётся Праздник Конца кочевья, с плясками, игрищами и кострами до небес, — тогда подыщешь детям женихов и невест из соседнего табора и сыграешь свадьбы, и дальше заживут они своими домами.

Это будет потом. Пока объезжие указывают, кому какие дома заселять. Пока надо обживать город, открывать отмеченные предками тайники, выяснять, что цело, что пропало или было разграблено ночными, налаживать заново всё хозяйство.

Солнце стоит как никогда низко, но ты знаешь — помнишь по прошлому кочевью, — сколь быстро оно теперь поднимется на небо, как скоро придёт тепло.

Впереди долгая оседлая жизнь. Доживёшь ли до следующего кочевья?

И где-то внутри затлеет дерзкое:

 — А я бы хотел пожить в одном городе дважды!