Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 8(22), 2021.

Имя Бертрама Флетчера Робинсона (1870—1907) вряд ли знакомо массовому читателю. Между тем за свою короткую жизнь он успел весьма многое — и, в частности, поработать с Конан Дойлом над знаменитой «Собакой Баскервилей». Во всяком случае, замысел сюжета и некоторые наработки принадлежат ему, что сэр Артур добросовестно отражал в первых издательских предисловиях, но… издателям последующих десятилетий он уже не указ, так что всякие упоминания о Робинсоне оттуда исчезли. Между тем Робинсон через какое-то время написал цикл детективных, полудетективных и полуфантастических рассказов, действие многих из которых происходит на болотах или вокруг болот — кажется, тех самых (или очень похожих), на которых таился баскервильский пес. А в общем предисловии к этим текстам Робинсон благодарил Конан Дойла за помощь. Так что два соавтора в каком-то смысле сочлись «по бартеру». И, видимо, в рассказе «Битва у моста через ручей» (действие которого тоже происходит в окрестностях болот) есть доля труда основного автора «Собаки Баскервилей» — каковым, безусловно, является сэр Артур. То есть на тот момент еще не сэр.

…А после своей безвременной смерти (всего в 36-летнем возрасте) журналист Робинсон был «воскрешен» Конан Дойлом в образе журналиста Мелоуна, став главным героем знаменитого романа «Затерянный мир» и других произведений «челленджеровского» цикла. Так что мы, наверно, поторопились с утверждением, будто этот человек неизвестен современным читателям…

Достаточно перейти через деревянный мосток — и вот ты уже на другой стороне ручья. Сразу же за мостом начинались заросли папоротников. Мальчик раздвинул широкие перистые листья и сел прямо на землю.

Он был очень расстроен, почти до слез. Это был еще совсем маленький мальчик.

Дело в том, что он ведь знал, знал совершенно точно, что каждый год, с июля по сентябрь, здесь, на вересковых пустошах, то и дело вскипают жестокие сражения: воины камышового удела в союзе с бойцами папоротниковых зарослей, что у подножья холмов, вынуждены с оружием в руках отстаивать свои жизни в боях против утёсниковой¹ дружины и свирепых обитателей вереска, когда те спускаются с верхних склонов, чтобы захватить низины. Об этом ему рассказал папа. Папа, который знал о древних войнах и воинах все.

В его изложении камышовые стебли предстали копьями в руках отважной рыцарской конницы, заросли папоротника-орляка превратились в отряды доблестной британской пехоты, а их противники — о, это, конечно, кланы диких горцев, бесстрашных и беспощадных. То были замечательные дни, когда мальчик с папой — маленькие ножки и большие ноги, по два его шажка на один долговязый папин шаг — вместе прогуливались по вересковой пустоши над торфяным болотом и видели всё собственными глазами. Во всяком случае, мальчик видел. Нет, в самом деле видел! Они тогда шли вдоль этого самого ручья под названием Фингл — и за каждым его поворотом, на каждом склоне холма картина битвы менялась, то одна сторона брала верх, то другая…

Так было. А теперь папа уехал, уплыл на корабле — куда-то далеко, к «красным курткам»² из своего полка на другой стороне света.

Недавно мальчик рассказал об этих битвах двум своим сверстникам, своим лучшим приятелям; более того — предложил пойти с ним на торфяники и вместе посмотреть, как обитатели Низин сражаются против пришельцев с Высоких Склонов. Однако приятели не пошли; мало того — не поверили ему; и, что еще хуже, осыпали его «фантазии» едкими насмешками. У него не оставалось иного выхода, кроме как самому броситься в битву. В последовавшей за этим короткой баталии были расквашены два носа (ни один из которых не принадлежал ему), а их обладатели удостоверились в своей неправоте — но, увы, лишь относительно насмешек: в реальность сражений-на-торфяниках они все равно не поверили.

Это еще полбеды. Гораздо хуже, что рассказу мальчика не поверила и Марджори, его старая няня! А ведь она верила в фейри — «малый народец», населяющий холмы и болота: это мальчик тоже знал совершенно точно. Марджори вообще была мудрой женщиной, она отлично разбиралась в таких вещах, как, например, хорошая или дурная примета, если вдруг посреди дня без всяких причин переменится ветер, что сулит сорванный листок кукушкиного цвета и отчего сердятся дрозды, услышав крик сойки. Но вот час назад Марджори, даже она, подвела мальчика!

— Ах, мастер Франки, не забивайте мне голову этой вашей ерундой, — сказала она. — Уж не знаю, о чем думал ваш батюшка, когда пичкал вас историей про лопухи или там папоротники, которые оживают, нападают друг на друга, воюют или там что еще. Ну, беги играй, солнышко мое, будь хорошим мальчиком!

(Откуда ему было знать, что работа по дому сегодня не заладилась и его тетя за несколько минут до этого говорила с Марджори очень холодным тоном? Откуда было ему знать, что не позже чем сегодня вечером Марджори попросит у него прощения? Откуда, в самом-то деле?!)

Вот почему мальчик пришел сюда, на торфяники, и отыскал себе укромное место в папоротниковой чащобе. Он был крайне разочарован в человечестве. Все люди слепы, упрямы, глухи к доводам разума и никому не верят. Здесь, вдалеке от людей, ничем не хуже, чем рядом с ними. Отсюда, из папоротников, хорошо видна ярко освещенная летним солнцем долина ручья Фингл и всё, что происходит на ней… что вот-вот начнется на ней… нет, он не заснет, он дождется и всё увидит…

Когда это и вправду началось, он почти не испугался.

* * *

То, что камышовые воины перебрались сюда, почти вплотную к деревянному мосту, из Ормовой топи, которая раскинулась заметно ниже по течению, выглядело совершенно естественным. В конце концов, Орм — слишком мрачная трясина, достославным ратникам там не место. А они, эти ратники, и вправду выглядели великолепно, когда галопом пронеслись по узкой полосе между берегом ручья и торфяным болотом: их тонкие зеленые копья матово поблескивали под лучами солнца, а горны их трубачей пели, как птицы на рассвете. Кони были под стать всадникам, полные жизни, играющие каждым мускулом, каждой жилкой; в каждой лошади от копыт до седла — дюймов шесть, не больше.

Предводитель камышовой армии, облаченный в оливково-зеленые латы, ехал впереди всех, на добрых четыре фута оторвавшись от конного строя. Это был доблестный рыцарь с благородной сединой в усах и аккуратно подстриженной бородкой; острый взгляд его серых глаз, посверкивающий из-под поднятого забрала, был исполнен гордой отваги.

Миновав мост, он натянул узду и остановил коня, а потом развернулся к следующему за ним отряду. По-видимому, он отдал своим воинам какую-то команду — но мальчик был слишком далеко, чтобы расслышать хоть слово. Так или иначе, после обращения командира отряд дружно развернул коней и поскакал в противоположном направлении — туда, откуда только что прибыл.

Впрочем, уехали не все. С командиром остались четверо трубачей, а также несколько телохранителей (во всяком случае, мальчик про себя определил этих воинов именно так). Эта небольшая группа выждала минуту-другую — а потом рысцой поехала туда, где среди маргариток высился купол муравейника. Впереди был сам рыцарь, вплотную за ним следовал оруженосец с длинным древком в руках; на древке подрагивало белое полотнище.

В двух шагах (двух своих шагах) от муравейника предводитель спешился. Теперь он стоял в траве, небрежно опираясь на копье, и смотрел куда-то в сторону папоротниковых кущей.

Тот, кто вышел ему навстречу, появился, можно сказать, из-под сени свисающих над ручьем ив — но поскольку ростом он был с командира всадников, то эта «сень ив» все же находилась слишком далеко над его головой, чтобы принимать ее во внимание. Так что явился он из тех самых кущей, зарослей папоротника-орляка.

Это был настоящий богатырь, в охвате груди добрых четыре дюйма. Поперек его могучей спины висел на перевязи огромный боевой топор, явно предназначенный для того, чтобы наносить удары чудовищной силы. Длинные светло-рыжие волосы богатыря ниспадали на плечи — а голова была увенчана чем-то вроде ажурной золотой короны, зубцы которой напоминали контуры папоротниковых листьев.

Он — тот, кто явился из папоротниковых зарослей, — тоже был предводителем. Следом за ним, чеканя шаг, необычайно четким строем двигался плотный квадрат пехоты: десять воинов в ширину, столько же в глубину, отборные бойцы в одеяниях из линкольнского зеленого сукна³ и с такими же, как у их вождя, широкими секирами в руках. Это, очевидно, была ближняя гвардия, личный эскорт: вдоль всего русла ручья, везде, где рос папоротник-орляк, выстраивались отряд за отрядом — сотни, тысячи, даже десятки тысяч доблестных йоменов в зеленом! Но все это папоротниковое воинство, должно быть получив соответствующий приказ, не приближалось к муравейнику.

— Рад видеть тебя, добрый собрат! — громогласно воскликнул тот, которого мальчик про себя назвал «барон Орляк». — Вижу, мы встретились в нужное время и в нужном месте. За моей спиной собралось сколько-то отважных молодцев, да и ты, полагаю, не один, даже если кроме свиты с тобой пока никого не видно — однако мы стоим под стягом перемирия. Но где же наши враги — те, кто тоже должен прибыть сюда? Или они, завидев нас, предпочли не показываться?

— Они уже неподалеку, а вскоре будут еще ближе, превосходный сэр, — с учтивым поклоном ответил рыцарь Камыш. — Я видел: их армии подтягиваются с вершин холмов. В обоих войсках изрядно наших прошлых знакомцев, они отважны и хорошо вооружены — так что вряд ли ошибусь, полагая: сегодня нас ждет преславная битва.

Мальчик посмотрел туда, куда указывал рыцарь. Казалось, весь склон пришел в движение: по нему в низину словно бы стекали ровные квадраты золотого и пурпурного цвета. Это было удивительное зрелище, и оно не сделалось менее удивительным после того, как, присмотревшись, мальчик разглядел, что каждый такой квадрат состоит из множества крохотных человеческих фигурок. Зато вдруг, может быть не совсем к месту, вспомнились те строки, которые он недавно вычитал в альманахе «Твои первые книги» (том это был солидный и чопорный, мальчик его даже несколько побаивался):

Ассирияне шли, как на стадо волки,
В багреце их и в злате сияли полки…⁴

Или все-таки к месту? Он не очень хорошо знал, кто такие ассирияне, и испытывал некоторые сомнения насчет того, в чем именно должны были блистать их полки, — но… В общем, кажется, склон холма сейчас выглядел очень по-ассирийски.

Это были войска завоевателей. Под золотыми цветами шли воины утесника, а пурпурно-фиолетовый цвет окрашивал вересковую рать. И как раз, когда мальчик понял, кто перед ним, объединенная армия пришельцев остановилась. Затем из ее рядов вышли двое. Еще несколько секунд — и они, каждый в сопровождении почетной свиты, двинулись через нейтральное пространство к муравейнику.

Король Утесник и старый тан Вереск, клановый предводитель. Странно было подумать, что у них, столь разных, может найтись хоть что-то общее — даже если это общие враги. Король был красив редкостной и возвышенной красотой, благороден осанкой, которую только подчеркивала роскошь его боевого убранства: золоченые латы ярко блестели под солнцем. А клановый вождь был морщинист, сутуловат и неказист, хотя, по всему видно, крепок, как дубленая кожа. Вместо доспехов плечи его покрывал короткий плащ, а ноги до колен — юбка-тартан⁵ вересковых цветов: пурпурно-фиолетовый фон в серую клетку.

Король небрежно сжимал в руке огромную шипастую палицу — и по тому, как покачивалась она при каждом шаге, было видно, насколько тяжело это оружие и какая сила скрыта в тонкой, аристократической деснице Утесника. Тан Вереск мягко ступал за ним, тоже держа оружие наготове: в левой руке — обнаженный кинжал, в правой — длинный широкий палаш с неухоженным, иззубренным, местами даже тронутым ржавчиной клинком.

На расстоянии примерно фута (не своего, а большого, «человеческого» фута) от муравейника оба они остановились — и в этот миг по ушам словно ударила звуковая волна. Взвыли волынки в рядах воинов вереска, с гордым вызовом протрубили длинные трубы в утесниковых рядах. Им медными голосами ответили горны камышовых трубачей, а со стороны папоротниковой гвардии Орляка донесся тугой рокот барабанов.

С некоторой тревогой мальчик вынужден был признать: свита повелителей Высоких Склонов выглядела как-то уж слишком многочисленной. Да, рыцарь Камыш прибыл на место переговоров не один, а с бароном и вовсе была добрая сотня телохранителей — но за спиной короля выстроилась чуть ли не тысяча ратников. И позади тана Вереска их было вряд ли меньше: дикая орда в цветах его клана, все — с оружием наголо, все, кажется, только и ждут команды…

Но ведь они стоят под белым знаменем, под флагом перемирия. И ни один солдат — мальчик знал это совершенно точно — никогда не сможет настолько утратить честь, чтобы забыть, к чему его обязывает пребывание под таким знаменем. Ведь так?

— Приветствую вас, мои добрые подданные! — произнес король Утесник. Он явно намеревался держаться с рыцарем и бароном так, как монарху подобает вести себя с вассалами, но эти двое не приняли его игру. Они поздоровались вежливо, однако без малейших признаков утраты собственного достоинства и в дальнейшем тоже держались со смелой настойчивостью свободных людей, осознающих свои права.

— Твое величество позвал нас, и вот мы здесь, — сказал Камыш, глядя королю прямо в глаза. — Хотя можно лишь гадать, зачем это тебе понадобилось, сир. Договор между нашими владениями соблюдается в точности, порубежных ссор в последнее время не случалось, проведенные границы ни у кого сомнений не вызывают — так что, полагаю, все это не могло стать причиной для столь неурочной встречи.

Брови короля нахмурились. Он явно был намерен дать суровый ответ, когда стоящий рядом горец вдруг слегка прикоснулся к его латному наручу — и заговорил сам. Его надтреснутый голос звучал негромко, однако мальчик слышал каждое слово:

— Прекрасные сэры, если, как вы утверждаете, между нами нет никакого повода для ссоры — так отчего же вы загодя собрали армии, которые, как я вижу, стоят, готовые к бою, от подножья ив и до самого края болота? Кроме того, вам отлично ведомо, что король имеет основания излить на вас свой гнев. Ведь многие из ваших людей — и народ камыша, и племя папоротника — недавно нарушили границу, вторгшись на земли утесника выше по склону холма, чем вам дозволено проникнуть. Так что здесь вы, как по мне, для того, чтобы дать объяснения и смиренно молить короля о милости!

— Тан Вереск, слова твои кривы, но, зная тебя, я этому не дивлюсь, — ответил барон Орляк. — Наши люди имеют право жить там, где они укоренились, это право признано всеми и неотъемлемо — но на чужие земли они не лезут. Это вы, люди вереска, каждый год нарушаете границы, перекраиваете и уничтожаете межи, чтобы затем получить возможность обвинять нас в вероломстве. Это вы, купно с обитателями утесника, с каждой весной становитесь все ненасытнее, стремитесь захватить то, что не принадлежит вам по праву, ширите свои владенья, оттесняя нас не только с нижних склонов, но и от подножья холмов. Однако знайте: терпенье, наше и народа камыша, подошло к пределу, и теперь мы не намерены уступить вам ни пяди. Ибо открылось нам, что вы стремитесь не столько расширить свои владенья, сколько ввергнуть нас, низинные племена, во всеконечную погибель. Прав ли я, брат Камыш?

Рыцарь в оливково-зеленых латах шагнул вперед. На лице его была грозная радость, улыбка боевого восторга:

— Мой славный содруг высказал все так прекрасно, что мне нечего и незачем добавить. А если ты, достойный тан, имеешь возражения — то дело уже не за словами. Изволь назначить, в каком месте мы решим это вопрос, в какое время и каким оружием. Предоставляю все это на твой выбор, ибо мне условия поединка безразличны.

Но пока рыцарь Камыш говорил, случилась очень скверная вещь. Мальчик смотрел на все происходящее сверху — потому он заметил, как клановый вождь неразличимо для тех, с кем стоял лицом к лицу, отвел левую руку назад и сделал какой-то неприметный жест, адресованный своим сородичам по вереску. И немедленно их ряды, начиная с задних, потихоньку стали растекаться в стороны, охватывая камышовую и папоротниковую свиту в полукольцо. У мальчика даже дух захватило от гнева и возмущения.

Воины горных кланов в среднем были гораздо ниже ростом, чем папоротниковые йомены или всадники из племени Камыша. Но они были кряжисты и широкоплечи; на их лицах пылала свирепая решимость, а глаза горели дикой отвагой, предвкушением битвы; самое же главное — горцев было по-настоящему много…

Мальчик понял: они замышляют подлое и вероломное коварство. И он попытался крикнуть, предупредить тех, кому угрожает опасность, — но все получилось как во сне, когда чем сильнее стремишься избежать чего-то страшного, тем хуже это выходит. Он так и не смог издать ни звука. Даже когда сосредоточился только на одном из тех, до кого хотел докричаться, на рыцаре Камыше — все равно ничего не вышло.

— Достойный рыцарь, — сказал клановый вождь, усмехнувшись настолько зловеще, что никому из тех, кто видел эту улыбку, не захотелось бы повстречаться с таном Вереском даже в самом цивилизованном обществе, — ты вправе бросить мне вызов на единоборство. Но я уже стар, моя сила давно на закате, так что мне поневоле придется уступить эту честь кому-нибудь из младших соплеменников. У нас в клане изрядно мастеров наносить могучие удары! Однако, добрейший сэр, боюсь, что ты окажешься разочарован тем, как именно твой вызов будет принят. Мы, горцы, мало ценим те условности, которыми обставлено умение махать клинком, а терпения у воинов клана Вереск гораздо меньше, чем у их предводителя…

Он чуть отступил, повернулся — и издал какой-то странный шипящий возглас, подобный скорее даже не крику, а шелесту палой листвы, подхваченной порывом осеннего ветра. Это шипение мгновенно растворилось во многоголосом яростном вопле: вересковый клан, размахивая палашами, бросился вперед.

Мальчик знал о белом знамени все. Папа рассказывал ему, что это не только и не столько флаг сдачи, но прежде всего — знак переговоров. Под белым знаменем встречаются, чтобы решать вопросы войны и мира, но пока те, кто собрались для переговоров, остаются под ним, никакая война невозможна. Во всяком случае, если эти люди хоть как-то дорожат своей честью. Белое знамя защищает даже вражеских герольдов, прибывших с объявлением войны. И теперь, когда окончательно стало ясно, что люди, доверявшие чести своих врагов, попали в предательскую засаду, окружены и обречены, — мальчик, чтобы не видеть этого позора, закрыл глаза руками.

А когда он убрал ладони от лица, то увидел следующее.

Сотня папоротниковых йоменов сомкнулась вокруг своего предводителя в неприступное каре. Топоры сверкали в их руках, как грани алмазов, разили со смертобойной силой и безошибочной меткостью — так что с каждым ударом падал сраженный враг. Но вооруженные палашами и кинжалами горцы, кружась вокруг папоротникового строя, будто огромный рой разъяренных пчел, раз за разом возобновляли атаки. И под их яростным натиском каре понемногу таяло, уменьшалось. В зеленых рядах появлялись неровные бреши, как если бы кто-то выгрызал из них огромные куски, словно откусывая от бутерброда.

Отважные секироносцы пока что держались, все теснее смыкая строй, становясь над телами убитых товарищей, занимая их место. Но силы были неравны, и долго это продолжаться не могло.

Что касается рыцаря Камыша, то он повел себя странно и совсем не рыцарственно. Воспользовавшись тем, что его немногочисленная охрана встала на пути у горцев, он успел отбежать на несколько шагов, к месту, где оставил свою лошадь. И, пока камышовые воины умирали за него, сам Камыш, вскочив верхом, дал коню шпоры — но помчался не на врага, а прочь, по направлению к Ормовой топи.

Мальчик вновь зажмурился. Уж от кого, от кого — но от этого рыцаря он никак не ждал подобной трусости!

А везде вдоль ручья и там, где луг переходил в торфяник, уже кипела безжалостная битва. Все силы вереска и утесника ринулись по склону — а зеленые шеренги папоротника тем временем устремились не вверх, им навстречу, а вперед, туда, где возле муравейника погибал сейчас их лорд. Но расстояние было слишком велико. И вот уже войска пришли в соприкосновение; вот уже командиры начали разворачивать отряды секироносных йоменов лицом к противнику, чтобы не получить удар во фланг; вот уже стало ясно, что папоротниковая армия оказалась на грани того, чтобы проиграть сражение — и проиграет его наверняка, если сделает еще хоть одну попытку прорваться к муравейнику, туда, где барон Орляк сейчас отважно рубился плечом к плечу с последними воинами своего каре…

— О, злые дела творятся вокруг, злые дела, злые дела… — горестно прозвенел тонкий голосок над самым ухом мальчика.

Он оглянулся. На валуне, совсем рядом с его локтем, сидела девочка. Крохотная. С крылышками или лепестками за спиной. Ярко-синяя, как море, и, как морская волна, полупрозрачная. Фея, вот это кто.

На мальчика она даже не посмотрела. Ее взгляд был устремлен вниз, на разворачивающееся под ними сражение. По щекам ее, точно маленькие, но ярчайшие жемчужины, стекали слезы.

— Как тебя зовут? — спросил мальчик. Вообще он остерегался заговаривать с девчонками: это были какие-то вовсе непостижимые существа — и эта, синенькая, крылатая, вряд ли окажется понятней прочих, даром что она фея. Но она сейчас была так расстроена, столь явно нуждалась в утешении, что он решил пренебречь опасностью и заговорить с ней, словно с нормальным мальчишкой.

Фея, не поворачиваясь, пробормотала что-то вроде «Ты меня не забудешь». Мальчик удивился:

— Как-как?

— Незабудка. Я же цветок. Думала, ты заметил, — фея промокнула слезы крохотным листком, но глаза ее тут же снова влажно заблестели.

— Ты здесь с самого начала?

— Да. И еще прежде, чем все началось, я знала: от этих ужасных горцев добра не жди. Мы, все остальные фейри цветов, всегда живем в страхе перед ними.

— Почему?

— Ты что, не знаешь этого?! ­— Незабудка взглянула на него с подлинной яростью. — Тогда у тебя не больше ума, чем у тех цветочных младенцев, которые вырастают в оранжереях и на подоконниках домов, так ни разу в жизни не увидев настоящие луга, холмы и фейри, что населяют их! Да нет, ты еще глупее этих комнатных недофейри! Ты… ты… Ты просто городской мальчишка — вот ты кто!

— Мы живем здесь, в усадьбе за холмом, ­— обиделся мальчик. — Я очень даже видел твои холмы и луга!

— Тогда тебе вдвойне стыдно не понимать таких простых вещей. Папоротник-орляк — владыка милосердный и заботливый, гораздо больше защитник, чем повелитель. Там, где он растет, всегда можем расти и мы. С камышами же нам вообще нечего делить — и они, при всем их могуществе, никогда нас не притесняют. А с вереском и утесником всё совсем не так… Они жестокие властелины, стоит этим горцам совсем немного из земли высунуться — и вокруг них уже никому роста нет. Они вытесняют всех, захватывают в свою пользу все земли, до которых могут дотянуться… то есть вообще все, где их не сдерживает папоротник… И теперь, о, теперь они убьют нашего доброго барона Орляка, который потому только и пришел, что поверил, будто у них есть честь!

— И рыцарь Камыш тоже предал его… — сочувственно заметил мальчик.

— Предал?! Как ты смеешь говорить это?! — У феи от гнева даже глаза мгновенно высохли. ­— «Рыцарь Камыш его предал» — подумать только! Сказать такое о нем: самом отважном, верном и прекрасном рыцаре всей нашей пустоши! Лучше прислушайся как следует — слышишь? Слышишь это? Он возвращается! Доблестный Камыш скачет назад и ведет за собой подмогу! Мы спасены!

В восторге фея подпрыгнула — да так и повисла в воздухе, мелко трепеща крылышками и почти с той же частотой рукоплеща приближающейся коннице.

Действительно, со стороны болота доносились, стремительно приближаясь, стук копыт и медные голоса боевых труб — звонкие, пронзительные, безжалостные, как ястребиный клекот. А вскоре показалась и сама конница, летящая во весь опор. Эскадрон за эскадроном, волна за волной, тысяча за тысячей. И впереди всех скакал их командир, отважный рыцарь Камыш. Лицо его окаменело под открытым забралом, глаза метали молнии.

В пятидесяти футах (человеческих) от эпицентра битвы, где, теряя последние силы, продолжало отбиваться окруженное каре, трубы камышей снова взревели — и по этому сигналу копья всадников склонились, а конница еще прибавила ходу, хотя это казалось уже невозможным. И так, на бешеном галопе, воины камыша врезались во врага.

Мальчик не мог взлететь, подобно фее, но он все же вскочил и захлопал в ладоши: настолько восхитительным было зрелище этой атаки. По крайней мере, со стороны.

Воины горного клана бросились врассыпную, словно цыплята на птичьем дворе от Хватки, когда тот (а Хватка, надо сказать, был не просто породистый терьер, но терьер ОЧЕНЬ злобный) с лаем проносился между ними. Но, как ни проворны были соплеменники тана Вереска, лошади неслись еще быстрее. Вновь и вновь опускаются копья, маленькие фигурки падают… вот уже весь луг вокруг муравейника покрыт неживым ковром из тел в пунцово-серых клетчатых тартанах…

Те, кто уцелел, обратились в бегство. Это было поражение, полное и безоговорочное. А сражающиеся в стороне дружины утесника, видя гибель союзников, поспешно принялись отступать вверх по склону, ломая строй и неся потери.

— Они победили, они победили! Наши друзья победили! — радостно кричала Незабудка, все так же вися в воздухе. — Теперь — о, если только теперь они удовольствуются этим успехом, не станут преследовать горцев и не попробуют захватить весь холм… Тогда все будет хорошо!

Мальчик не спросил у феи, почему она так думает. Он во все глаза смотрел на то, что происходило внизу у муравейника. А там, на месте отбушевавшей битвы, встретились рыцарь и барон.

Они не стали обниматься, радостно восклицать что-то и обращать к небу благодарственные жесты — нет, двое воинов обошлись без этих книжных глупостей. Орляк и Камыш просто крепко, по-мужски, пожали друг другу руки — и сразу заговорили о насущном.

— Ну, и что же теперь, собрат?

— Можно ли колебаться? — пылко воскликнул рыцарь. — Войска наших врагов рассеяны и побеждены, лучшие их бойцы убиты… Это наш шанс поквитаться с обитателями вершин, стереть память о сотне оскорблений, преподать им жестокий урок, который они если и забудут, то очень не скоро! Вперед и ввысь, на холм!

— Здесь, в Низинах, мы сумели воспользоваться своим преимуществом. Но там, на Высоких Склонах, им будет куда сподручнее вести бой… — барон Орляк в задумчивости пощипывал ус.

— Конечно, если мой отважный собрат боится, что… — начал Камыш. Но барон выпрямился и сверкнул глазами. Помолчал несколько секунд:

­— Сэр рыцарь, я, конечно, понимаю: ты разгорячен сражением, твое сердце не остыло от гнева на наших врагов. Но все же лучше бы тебе следить за тем, что говоришь!

На этот раз помолчал рыцарь.

— Любезный друг, жажду твоего прощения, — после паузы негромко пробормотал он, опустив взгляд. — Но время действительно поджимает. Давай решать прямо сейчас.

— Да, ты прав — и довольно слов, прекрасный сэр. Поступим по-твоему. Когда Камыш вступит в бой, Орляк не останется позади. Но давай все же действовать разумно, а не очертя голову. Видишь вон тот приток к ручью, что спускается по склону? Наступай только по нему, вдоль русла. Ты, конечно, не станешь заботиться о своей безопасности — но помни хотя бы ради меня: если ты и твоя конница удалитесь от воды, все пропало. Мы потеряем вас, потеряем и себя самих, проиграем наше общее дело. Итак, всадник, держись ручья — а я поведу свое пешее войско по сухопутью, чтобы биться с врагом там, где он пожелает нас остановить. До встречи на холме, отважный собрат! Или прощай, если нам больше не доведется встретиться…

И два предводителя, два бесстрашных воина, пристально посмотрели друг на друга — а потом вновь обменялись рукопожатием и направились каждый к своим отрядам.

— Всё, всё пропало! Всё теперь пропало! — горько рыдала Незабудка, опустившись на валун и переливаясь всеми оттенками синего. Мальчик с неудовольствием покосился на нее: фея и вправду вела себя как самая настоящая девчонка.

— Да что теперь-то не в порядке? — сердито спросил он.

— Ты, глупый одуванчик, нераскрывшийся бутон, проросток — неужели ты сам не понимаешь?! Ведь барон сказал правду: в низинах воины папоротника и болотные жители могут дать отпор вереску с утесником — но это не значит, что у них получится дать бой горцам во владениях самих же горцев! Там, на верхних склонах, не говоря уж о вершине, шипастые булавы и палаши возьмут верх над папоротниковыми секирами. А камышовая конница не сможет толком помочь йоменам орляка, потому что ей придется действовать, не отрываясь от ручья. Если же она покинет русло — то будет еще хуже…

— Почему?! — воскликнул мальчик все еще сердито.

— Безмозглая былинка! Ты когда-нибудь видел, что происходит с камышом в отдалении от воды?!

— О, — коротко произнес мальчик, не зная, можно ли любые слова, которые сказала девчонка, сразу относить к обычным девчачьим глупостям — даже если сказано было что-то явно умное.

Но, может быть, Незабудка все же ошиблась. Во всяком случае, сперва дело выглядело именно так.

Наступление развивалось уверенно. Кавалерия двинулась вдоль русла — и несколько крупных отрядов утесника, пытавшихся преградить ей путь, были сразу же опрокинуты и разметаны лихим натиском. Тем временем Орляк, выстроив своих йоменов в боевой порядок, повел их по склону, уверенно тесня вересковую волну, раз за разом разбивавшуюся о несокрушимую твердость изумрудного строя.

Но по мере того, как низинные войска продвигались все дальше, ситуация менялась. Где-то на середине склона их враги прекратили отступать. Дикие горцы, размахивая палашами, продолжали кидаться в самоубийственные атаки — и на каком-то этапе вдруг оказалось, что их многочисленность и отвага берут верх над дисциплиной противника. Тяжеловесные в своей мощи зеленые квадраты остановились, увязнув в кипящем вокруг них серо-фиолетовом вихре. При каждом схождении гибли сотни йоменов, и, хотя они мужественно наносили врагу урон, вскоре передовые их отряды утратили целостность. Разрозненные секироносцы закружились, поодиночке и малыми группами, в бешеной рукопашной с воющими от ярости врагами — но через считанные минуты или погибли, или сумели прибиться к чуть менее потрепанным построениям. Теперь папоротник уже не наступал, а держал оборону, причем явно из последних сил.

Увидев это, Камыш, позабыв о предупреждении, вывел свою конницу за пределы русла, чтобы прийти на помощь братьям по оружию. Но на крутом откосе всадники могли продвигаться вперед только шагом — и на них тут же набросились давно ожидавшие этого пешие воины утесника в золотистых доспехах. Разя своими страшными палицами направо и налево, они выбивали из седел кавалеристов, калечили лошадей, так что лишь немногие из тех, кто решился на вылазку, сумели пробиться обратно к воде — с переломанным и затупленным оружием, израненные, утратившие боевой дух…

Больше камышовая конница за пределы русла не показывалась, а в русле ей уже не с кем было сражаться. И вскоре, осознав это, кавалерийские отряды понуро двинулись вдоль ручья вниз, к подножью холма.

Теперь войско барона Орляка одно противостояло объединенным силам короля и тана. Собрав несколько отрядов в единый плотный строй, йомены доблестно сражались — но с каждой минутой было видно, как тает посреди склона изумрудное пятно, растворяясь, точно сахар в чашке чая, переставая быть различимым на фиолетово-сером и золотистом фоне. И вот уже папоротниковые пехотинцы не выдержали: рассыпав ряды, они бросились в низину, оступаясь и падая на бегу, — а по пятам за ними с ликующими воплями неслись, потрясая оружием, враги…

На это было страшно смотреть, но отвести взгляд казалось еще страшнее. Мальчик и фея плотно прижались друг к другу, спаянные общим отчаяньем.

В двадцати ярдах от них Орляк и Камыш, оба едва стоящие на ногах, окровавленные, в измятых, надрубленных латах, собрали вокруг себя последнюю горстку бойцов, способных сражаться. Этот заслон, конечно, не мог остановить завоевателей, но оказался в силах задержать их на какое-то время, давая остальным воинам низинных уделов шанс спастись бегством.

Тут уже никто не думал о построении согласно племенам или родам войск. Спешенные всадники перемешались с секироносцами — и их редкая цепочка героически выдерживала натиск многократно превосходящих сил врага. Но было ясно: последние защитники низин вот-вот будут сметены, счет пошел уже не на минуты, а на мгновения.

— Этого не должно произойти! — побелев, воскликнула Незабудка. И вдруг повернулась к мальчику, как к последней надежде. — Есть страшные вещи, которые никогда нельзя делать, но… иногда приходится. У тебя есть такие человеческие штуки, которыми зажигают огонь?

— Спички? Ты про них говоришь? Ну… есть несколько штук.

— Тогда зажги одну и брось ее вон туда, в сухой вереск. Единственное, что может остановить горцев, — это огонь!

— Но… этого ведь и вправду никогда нельзя делать! Папа сказал: нет ничего хуже, чем развести костер на торфяниках!

— Будь твой папа сейчас здесь и видь он то, что видишь ты, он бы первый сказал тебе: «Зажигай!»! И если я, Незабудка, самая кроткая среди всех луговых фейри, прошу тебя об этом — значит, сейчас нас и вправду может спасти только огонь!

И мальчик понял, что его собеседница права. Он вытащил из кармана медный коробок, который всегда носил с собой, достал оттуда длинную фосфорную спичку и чиркнул ею о подошву. Пламя вспыхнуло ярко; мальчик мимоходом подумал, что здесь, возле моста через ручей, сейчас дует заметный ветер — и надо бы его учесть…

— Куда кидать? — прошептал он нервно.

Фея указала ему на скопление вересковых горцев почти прямо внизу: этот отряд сейчас готовился ринуться вперед, чтобы дружным натиском опрокинуть последних противников.

Мальчик кинул спичку.

Сухой вереск под ним полыхнул разом, жарко, как порох. Клуб огня и дыма покатился по пустоши. Соплеменники тана Вереска бросились наутек, криком предупреждая друг друга и королевских латников, которые не сразу поняли, что происходит. Дымовая завеса почти тотчас затянула весь косогор; на миг в ней образовалась прореха — и мальчик увидел, что Орляк и Камыш, а также последние их соратники стоят на влажной почве, почти в струях самого ручья, там, где им не угрожает огонь.

Рыцарь и барон благодарно помахали мальчику, прощаясь. Через секунду прореха в дыму сомкнулась — и он уже больше их не видел.

А огонь все разгорался, дыша жаром, гоня перед собой удушливый дымный вал. Мальчик отшатнулся — и почувствовал, как Незабудка, вдруг ставшая сильной и очень рослой, выше него, помогает ему подняться на ноги, тащит прочь от пожара… и она похожа уже не на девочку-фею, а на… Марджори…

— Марджори, это ты?..

* * *

Марджори — а это была именно она — буквально перетащила его через мост, не разжимая руки ни на миг, пока они оба не оказались по ту сторону ручья. Тогда она остановилась — и, повернувшись к мальчику, в исступлении потрясла его за отвороты курточки, едва не поднимая в воздух:

— Ну и дела, мастер Франки! Вы что, и вправду решили меня уморить, скверный вы мальчишка?! Весь холм в огне, а ты сидишь посреди пожара, солнышко, и дремлешь себе преспокойно, тебе и дела нет, что у меня чуть сердце не разорвалось на бегу… Да если бы ваша тетя не послала меня за вами — от вас бы сейчас, молодой хозяин, и уголька бы не осталось, вот ей же богу!

— А кто это все поджег? — спросил мальчик, пряча взгляд.

— Не знаю — но, наверно, те дурни, которые с утра отправились через ручей на пикник. Проезжала одна компания, такая вся из себя… Попомни мои слова, обходчик Веббер за этот пожар еще ответит: это, между прочим, его прямая обязанность — следить за тем, чтобы никто не разжигал костры на торфяниках и вересковых пустошах! Ну да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. А сейчас время вечернего чаепития, потому тетя и забеспокоилась… Пошли домой, солнышко!

Перевод Григория Панченко

---

¹ Утёсник — колючий кустарник, напоминающий терен. Многие его особенности (образование непроходимых зарослей, острые «терзающие» шипы в сочетании с прекрасными золотистыми цветами, способность легко загораться и давать очень жаркий огонь, воспламеняющий всю остальную растительность вокруг) отражены в кельтской мифологии. В Ирландии, Уэльсе и некоторых других районах Великобритании утёсник до сих пор считается носителем таинственных свойств и местом обитания древних духов. (Здесь и далее — примеч. перев.)

² Обиходное название (по цвету мундиров) британской армии.

³ «Линкольнское сукно» — один из наиболее дорогих и ценных видов «обиходной» материи (то есть все-таки такой, из которой шьются одежды для повседневной носки, а не парадные костюмы). Ткется не только в графстве Линкольн, но обязательно из шерсти тонкорунных овец линкольнской породы. Вообще-то такое сукно в викторианскую эпоху регулярно употреблялось для шитья военных мундиров, но в данном случае, вероятно, имеет место другая «культурная отсылка»: в балладах о Робин Гуде благородные разбойники из Шервудского леса постоянно именуются «вольными йоменами в зеленом линкольнском сукне».

⁴ Первые строки из знаменитого стихотворения Байрона «The destruction of Sennacherib». Цитируются в переводе А. К. Толстого.

⁵ Традиционный материал для шотландских юбочек-кильтов и плащей: цвет и узор определяют принадлежность к клану.