Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 12(14), 2020.

Уилелла (для публикаций она несколько сократит свое имя) Катер (1873—1947) была писательницей очень американской, не только по рождению, но и по судьбе. С детства она очень увлекалась устными историями, однако о занятиях литературой не думала: была уверена, что хочет стать врачом. Но в 17-летнем возрасте, уже проходя обучение в Университете Небраски, написала небольшое эссе для студенческой газеты, которое так понравилось ее профессору, что он отправил его в одну из городских газет. Текст, опубликованный там, произвел на девушку, как она потом вспоминала, «гипнотический эффект» — ее стремления изменились: она станет писателем!

Катер выполнила данное себе обещание. Она стала хорошей писательницей, получила Пулитцеровскую премию сразу вслед за Эдит Уортон. Тематика ее романов и рассказов обширна: жизнь американской глубинки, красота природы, детство и взросление, разрыв связей с друзьями юности… Есть у нее и «модернизированные» религиозные сюжеты, как серьезные, так и полушуточные. С одним из них мы и знакомим читателей этого сборника.

Но в какой-то момент описываемый ею мир начал «уходить в прошлое». А для современных литературоведов и издателей, время от времени устраивающих показательные извлечения из небытия полузабытых имен, Катер, похоже, недостаточно «своя»: не хватило ей какой-то скандальной нотки в личной жизни (практически отсутствующей) или активности гражданской позиции…

Это рассказ о мрачном, горьком северном крае, где мороз вечен, а снега никогда не тают, где широкие белые равнины простираются на многие мили, лишенные деревьев и кустарников, а ночные небеса становятся невыразимо прекрасными от дрожащих сполохов северного сияния, и зеленые айсберги плывут в царственном величии вниз по темным течениям голодного полярного моря. Это пустынная местность, где нет весны, а в короткое лето лишь редкая чахлая россыпь карликовых берез зеленеет вдоль скалистых протоков, через которые тающий снег течет чистой и холодной водой. Единственное, что радует глаз во всей этой пустыне, — то, что далеко за полярным кругом, прямо на краю бескрайних снежных равнин находится большой дом из серого камня, где круглый год светят огни в окнах, а широкие залы согреты пылающим пламенем. Потому что это дом всеми любимого святого Николая, которого дети всего мира величают Санта-Клаусом.

Каждый ребенок знает, что этот дом прекрасен, и прекрасен он потому, что это одно из самых уютных мест в мире. Сразу за входной дверью находится большой зал, где каждый вечер после окончания работы Санта-Клаус сидит у бушующего в камине огня и беседует со своей женой Мамой Санта-Клаус и Белым Медведем. Позади расположены столовая и комната, где спят Папа и Мама Санта, далее — мастерские, где делаются все замечательные игрушки, и, наконец, спальня для Белого Медведя: ведь Белый Медведь должен спать в постели из чистого белого снега каждую ночь, и поэтому его комната находится вдали от отапливаемой части дома.

Однако большинство мальчиков и девочек мало что знают о Белом Медведе, потому что, хотя он действительно очень важный персонаж, биографы Санта-Клауса им странным образом пренебрегают. Но так часто поступают все историки: они концентрируются на одной важной фигуре места или времени и забывают упомянуть всех прочих, не менее важных. Затем, через некоторое время, кто-то вспоминает людей (или, как в данном случае, не совсем людей), которых историки оставили в темноте забвения, и пытается отдать им должное. Я бы посчитал это вполне достаточной целью в жизни и значительным достижением, если б смог рассказать о Белом Медведе в соответствии с исторической правдой и убедить мир в его важности. Он вовсе не похож на медведей, которые утаскивают в лес непослушных ребят, и уж совсем не принадлежит к потомкам одной из двух медведиц, сожравших четыре десятка детей, что издевались над лысиной пророка Елисея¹. Напротив, этот медведь — самый ласковый и добрый зверь, и он любит мальчиков и девочек больше, чем кто-либо другой в мире, кроме самого Санта-Клауса, конечно. Он живет с Папой Санта с незапамятных времен, помогая ему в мастерской, где разрисовывает лошадок-качалок, растягивает кожи для барабанов и клеит желтые парики на кукольных пупсов. Но его главная обязанность — забота о северных оленях, тех быстрых, сильных, ретивых молодых скакунах, без которых лошадки-качалки, куклы и красные барабаны никогда не доберутся до маленьких детей по всему миру.

Однажды вечером, 23 декабря — точное время не имеет значения, — Папа Санта сидел у огня в большом зале, выдувая дым трубки из ноздрей, в то время как румяное круглое лицо его сияло сквозь клубы, как полная луна через туман. Он находился в более приподнятом настроении, нежели обычно, поскольку занимавшая весь год работа на складе подарков окончилась, последний гвоздь забит, а последний слой краски высох. Все великое множество игрушек готовилось отправиться в сумки из тюленьей кожи и погрузиться в сани.

Напротив него сидела Мама Санта, дошивая последние стежки изящного кукольного платья для маленькой больной девочки, живущей где-то далеко. Мама Санта никогда не вникала, где жили разные дети: адресной книгой занимались Папа Санта и Белый Медведь. Ей хватало того, что адресаты ее подарков были хорошими детьми, и она не желала знать больше.

У ее кресла сидел Белый Медведь и ел собачью колбасу. Белый Медведь всегда был голоден, даже между завтраком, обедом и ужином, и потому Мама Санта держала тарелку его любимой колбасы в кладовой, которая, поскольку там не имелось очага, служила холодильником.

Когда Папа Санта наклонился, чтобы снова зажечь свою трубку, он заговорил с Белым Медведем:

— Олени все в хорошей форме, не так ли? Ты видел их сегодня вечером?

— Я дал им корм и растер их час назад, и я никогда не видел их более резвыми. Завтра вечером они будут мчаться, как птицы. Однако, когда я уходил, мне показалось, что Волкопес шастает по округе, так что я запер стойла.

— Это правильно, — сказал Папа Санта одобрительно. — Он пробродит там всю ночь напрасно… во всяком случае, надеюсь на это. В прошлом году он испортил упряжь, подрезав ее так, что четыре постромки порвались прежде, чем я достиг Норвегии.

Мама Санта отправила иголку через тонкий батист, который она шила, и сказала с негодованием так решительно, что маленькие белые кудри под ее чепцом замотались:

— Я не могу понять извращенную злобность этой твари. Что она имеет против тебя, вечно беспокоя своими выходками? Или против детей — детей всего мира, бедных, маленьких, невинных, которых Волкопес вечно пытается обидеть, обделить их рождественскими подарками? Он, безусловно, самое подлое существо отсюда и до самого Полюса.

— Он таков и есть, — кивнул Папа Санта. — У него нет особых причин для такого поведения. Но Волкопес ненавидит все, что не так подло, как он сам.

— Я уверена, Папа, что он никогда не успокоится, пока не доведет дело до серьезной беды. Может быть, сегодня Медведю стоит получше присматривать за оленьими стойлами?

— Я буду спать там ночью и следить, если ты так прикажешь, — сказал Белый Медведь, дробно постукивая по полу мохнатым хвостом.

— О, в этом нет необходимости, — качнул головой Папа Санта. — Мы все должны хорошо выспаться этой ночью, потому что завтра нам предстоит тяжелая работа и долгое путешествие. Я уверен, что олени сами могут позаботиться о себе. Пойдем, Мама, пойдем, нам пора отдыхать…

Папа Санта вычистил пепел из трубки и задул свечи, а Белый Медведь отправился к себе и растянулся на чистом белом снегу.

Когда в доме стало тихо, снаружи от стены отделилась тень мощного пса, столь косматого и чудовищного, которого только можно представить. Его шерсть была огненно-красной, а глаза ярко горели, как зловещее пламя. Огромные зубы выступали изо рта, будто ножи, а с губ все время стекала пена, будто внутри страшной твари непрерывно клокотала ярость. Но хвост пса был поджат, ибо его обладатель в равной степени отличался и злобой, и трусостью.

Это и был тот самый Волкопес, который ненавидел всех: зверей и птиц, и Санта-Клауса, и Белого Медведя, но больше всего — маленьких детей.

Ничто так не бесило его, когда он понимал, что в мире действительно есть хорошие дети, маленькие дети, простые и добрые, которые любят друг друга и радуются всему, что живет, дышит ли оно или цветет. В течение многих лет он разными путями пытался прервать путешествия Санта-Клауса, чтобы дети не получали от него прекрасных подарков. Ибо Волкопес ненавидел Рождество, как бы непостижимо это ни казалось. Он являлся воплощением Зла, а Рождество — это день рождения Добра, и каждый год в канун празднества ярость в темном сердце зверя снова разгоралась.

Он тихо подкрался к окну оленьих стойл и заглянул внутрь. Быстроногие невысокие олени стояли каждый в своем теплом деннике, нетерпеливо переступая копытами. Ибо в такие славные лунные ночи олени никогда не спят: они тоскуют по дому, который для них — не стойла, а свободный бег по бескрайней белизне снежных равнин.

— Эй, маленькие олешки, — тихо позвал Волкопес, и все северные олени насторожились. — Маленькие олешки, это прекрасная ночь…

Все олени тихо вздохнули. Они знали, ах, как хорошо они знали это!

— Маленькие олешки, луна сияет так же ярко, как солнце летом, северный ветер дует свежо и несет прохладу, гоняя по небу крохотные облака, подобные птицам белого моря. Снег затвердел, на него можно ступить без боязни, и ваши братья, свободные существа, давно уже мчатся по белому насту. И звезды, ах, звезды, мои маленькие братья, они сияют по всему небу, как миллион драгоценных камней, и сверкают, как сосульки…

Олени нетерпеливо топтались в своих тесных стойлах. Слушать подобные слова им было тяжко.

— Послушайте меня, маленькие олешки. Позвольте мне рассказать, почему все ваши братья бегут сегодня вечером к Полярному морю. Этой ночью северное сияние вспыхнет, как никогда раньше, и величавые полосы красного, фиолетового и пурпурного станут трепетать в небе, пока все люди в мире не увидят их… Такого никогда не бывало прежде. Слушайте меня, маленькие олешки: это ночь для бега, долгого свободного бега, без постромок, путающихся под ногами, и без тяжелых саней за спиной. Давайте же поспешим навстречу сиянию, а после вы вернетесь домой, и ни одна живая душа не узнает об этом.

Гром (так звали одного из оленей) гневно топнул копытом. Он не хотел больше слушать, что говорил Волкопес:

— Нет, нет, мы не можем, мы не пойдем с тобой! Завтра мы должны развезти игрушки для детей всего мира…

— Но ты вернешься ранее, чем наступит завтра. Едва только первый свет коснется верхушек айсбергов и окрасит свежий снег в багрянец, ты помчишься назад. Ах, это будет прекрасная пробежка, ты увидишь огни, которые никогда не светили прежде. Разве ты не хочешь ощутить ветер прямо сейчас, маленький олешек?

— Давай, Гром, давай пойдем с ним сегодня вечером! — другие олени, Амур и Молний, больше не могли противостоять заманчивым словам Волкопса. — Прошло так много времени с тех пор, как мы последний раз видели северное сияние… И мы ведь обязательно вернемся вовремя!

Они хорошо знали, что им не следует уходить, но олени не похожи на людей, и иногда то, что они хотят невыразимо сильно, как раз и является тем, чего они не должны делать. Мысль о свежем ветре и столь милых их сердцу всполохах северного сияния, о залитом лунным светом снеге сводила их с ума, потому что северные олени любят свою свободу больше, чем любое другое животное, любят скорость бега и свободу ветров.

Итак, пес открыл дверь (он не смог бы сам сделать это снаружи, но северные олени помогли ему, надавив на нее изнутри), и все они выскочили под ясный лунный свет и устремились на север, бездумно, как подобает скорее зайчатам, чем оленям из упряжки Санта-Клауса. «Мы вернемся к утру», — сказал Амур. «Мы вернемся», — сказал Гром. Бедные олени, они так любили снег — и они не могли подумать, что нарушат свое слово.

О, как хорошо снова нестись во весь опор, чувствуя, как ветер пронизывает густую шерсть! Они подставили рога свежим порывам ветра, а их копытца звенели по твердому насту. Они пробегали многие мили, не уставая и не переставая радоваться. Их ноздри раздувались, а глаза сияли.

— Помедленнее, помедленнее, маленькие северные олешки, потому что я отстаю — а я ведь должен быть впереди, вести вас. Без меня вы не найдете место, где собрались все остальные звери, — воскликнул Волкопес.

Но олень не может бежать медленно, как мальчик не может стоять спокойно, когда мимо проносится пожарная машина. Они пустили Волкопса в центр своей группы и, приподняв, понесли его на себе. Они скакали по обширным снежным равнинам, которые сверкали так же ярко, как небо над головой. Быстрый и Перескоч, летящие впереди, громко кричали от радости.

Наконец перед ними предстала бескрайняя гладь Полярного моря. Она была темна, тиха и таила столько же загадок, как и сам Полюс, а он будет хранить свои тайны вечно. Там и тут, где разошлись льдины, сквозь трещины виднелась черная вода, и огромные ледяные стены блестели, словно пламя, когда северное сияние развевало свои красные знамена по небу и опрокидывало их огнем на айсберги.

Олени остановились на мгновение, охваченные высшей радостью. Они не заметили, что Волкопес уже был позади них.

— Лед безопасен, старый пес? — спросил Юркий.

— Пока да, маленький олешек, пока да. Но поторопись! — хрипло прорычал Волкопес.

И маленькие беспечные олени бросились вперед, по-прежнему не замечая, что Волкопес остался на берегу. И лишь когда они отбежали далеко, то вдруг услышали жуткий треск, с которым ломается лед.

— На берег, братишки, на берег! — воскликнул Гром, но слишком поздно. Злой Волкопес, стоявший на твердой земле, увидел, как ломается и крошится коварный лед и как головы маленьких оленей уходят под темную воду. Он развернулся и побежал прочь; несся по снегу, поджав хвост. Удирал изо всех сил, ибо был слишком труслив, чтобы смотреть на собственную черную работу.

Что же до северных оленей, то темный поток поймал их, закрутил и уволок под льдины: всех, кроме Грома, Быстрого и Перескоча. Они вынырнули на поверхность и подняли головы над водой.

— Плывите, братишки, мы еще можем добраться до берега, — прошептал Гром. И три храбрых оленя начали бороться за жизнь. Они плыли к берегу, казавшемуся таким далеким, пробирались среди обломков льда, которые резали их при каждом соприкосновении, как ножи. Огромная льдина ударила Перескоча в грудь, он застонал и исчез под водой. Затем Быстрый начал тяжело дышать и отставать, а когда Гром повернулся, чтобы помочь, тот прохрипел: «Нет, нет, брат, я уже не могу бороться. Не пытайся помочь мне, или мы оба утонем. Расскажи обо всем Белому Медведю. Прощай, брат, нам больше не мчаться вместе сквозь белоснежные поля». И с этими словами он тоже погрузился в темную воду, оставив Грома в одиночестве.

Когда последний олень наконец добрался, измученный, до берега, он был не просто обессилен, но вдобавок сильно изранен и буквально истекал кровью. Однако Гром не мог терять времени. Истерзанный и окровавленный, он отправился в обратный путь через морозную равнину.

Поздно ночью Белый Медведь услышал, как кто-то постучал в окно. Он встал — и увидел стоящего снаружи бедного Грома, шерсть которого была увешана кровавыми сосульками.

— Выходи, старший брат, — прохрипел тот. — Все остальные мертвы, они утонули, остался только я. В эту ночь к нам пришел коварный Волкопес, заманчивыми словами соблазнил нас пойти с ним к Полюсу, обещая показать северное сияние прекрасней, чем мы когда-либо видели. Но вместо этого черной смертью предстало перед нами дно Полярного моря.

— О горе! — вскричал Белый Медведь. — Кто расскажет об этом Санте, и кто завтра будет везти его на санях, чтобы нести дары маленьким детям? Пусты будут рождественским утром чулки, развешенные у кроваток, а сердце Санты будет разбито.

Тогда несчастный Гром опустился на снег и заплакал.

— Не отчаивайся, — сказал Белый Медведь. — Мы должны пойти ночью на ледяной торос, где встречаются звери, чтобы устроить свои рождественские праздники. Можешь ли ты пробежать еще немного, бедный олень?

— Я буду скакать, пока не умру, — храбро ответил тот. — Садись мне на спину, и мы помчимся.

Неохотно Белый Медведь взгромоздился на спину Грома, потому что медведи не умеют бежать сами, во всяком случае с такой скоростью, как олени. И они помчались к большому ледяному торосу, где обитатели Севера собираются, чтобы отметить свое Рождество.

Ледяной торос — огромная гора льда и снега прямо под Полярной звездой. На торосе и рядом с ним все уже пили пунш и желали друг другу счастливого Рождества. Туда прибыли тюлени, морские выдры, белые горностаи, киты, медведи, много нигде более не виданных птиц и желтошерстные лапландские собаки, способные тянуть упряжку, как лошади. Но Волкопса не было видно среди них.

Белый Медведь, не обращая внимания ни на кого из зверей, поднялся на самый верх огромного ледяного тороса. Затем он встал во весь рост и прорычал:

— Звери и птицы Севера, слушайте меня!

Все перестали веселиться и посмотрели на ледяную вершину, где стоял Белый Медведь, очень странно выглядевший в свете звезд все еще с ночным колпаком на голове.

— Выслушайте меня, — прогремел Белый Медведь. — И я расскажу вам историю о злобе и предательстве, которой никогда не было среди нас прежде. Этой ночью подлый Волкопес, черное сердце которого вечно бушует против невинных детей всего мира, пришел к оленям Санта-Клауса и обманными словами завлек их на север, пообещав показать им прекраснейшие огни, какие никогда не светили прежде. Но черной смертью показалось им дно Полярного моря…

Затем Белый Медведь указал зверям на истекающего кровью Грома и рассказал, как утонули маленькие северные олени, загубленные подлостью Волкопса. Все животные возмутились и устыдились, что кто-то из их числа оказался повинен в подобном. И большой кит взмахнул хвостом, и все медведи зарычали.

— Слушайте, о звери, — продолжал Белый Медведь. — Кто из вас пойдет со мной и повезет детям сани, полные подарков? Ибо позор всем нам, если они проснутся и ощутят себя забытыми, раз их чулки остались пустыми.

Но ни один из обитателей Севера не ответил, ибо, хотя им было очень жаль случившегося, все они ценили свободу и возможность беспрепятственно мчаться по залитому звездами снегу и не хотели отказываться от нее.

— Что?! — вскричал Белый Медведь. — Неужели нет никого, кто примет упрек на себя, пойдет со мной к Санта-Клаусу и займет место наших погибших братьев? У каждого из вас будет теплое стойло, и вы будете есть чистый сухой мох и пить воду из свежего снега.

Но все звери, даже те, кто действительно не отказался бы от мха, подумали о широких равнинах, жгучем Северном Ветре и былых пробежках, опустили головы и промолчали. Бедный Гром горько застонал, и даже Белый Медведь начал впадать в отчаяние, когда вдруг заговорил старый тюлень с одним передним ластом. Когда-то попал в руки охотников и получил это увечье, с тех пор пил слишком много пунша и порой говорил невнятно — но у него было доброе сердце, у старого искалеченного тюленя.

— Мне больно, братья, что вы не отвечаете на такой призыв, когда впервые с начала празднования Рождества может случиться, что маленькие дети не получат подарков, — прохрипел он. — Я всего лишь старый тюлень, который был дважды ранен охотниками, и я калека, но я сам пойду с Белым Медведем. Пускай я могу одолеть в лучшем случае всего милю в день, однако я сотру об лед оставшийся передний ласт и оба задних, но все же буду тащить детям всего мира сани, полные подарков.

Тогда всем обитателям Севера стало стыдно, а вольные олени выбежали вперед и закричали: «Мы пойдем с тобой, рассчитывай на нас!»

Именно поэтому на следующий день, пусть чуть позже обычного, Санта-Клаус закутался в свои меховые одеяния, и семь новых оленей во главе с Громом полетели, как ветер, сначала к побережью Норвегии, а потом и по всему миру. А если кто-нибудь из вас помнит, что в том году получил подарки немного позже, то это случилось потому, что новые олени еще не привыкли к своей работе, хотя старались изо всех сил.

Перевод Кирилла Берендеева и Григория Панченко

---

¹ 4 Цар. 2:23-24 — «Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города и насмехались над ним и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он оглянулся и увидел их и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка». (Примеч. перев.)