Вернуться к содержанию номера: «Горизонт», № 11(13), 2020.

«Постоянный бич Рима», — так называл пожары Плутарх. Вторит ему и поэт Ювенал: «Все мы вздыхаем о римской беде и проклинаем пожар». Античные историки и литераторы не раз повествовали о чудовищном буйстве огненной стихии, буквально сметавшей и поглощавшей Вечный город, унося жизни тысяч и тысяч его беспечных обитателей.

Можно назвать «Галльский пожар» 390 г. до н. э., когда дикие кельты жгли и грабили город, пожары, спровоцированные гражданскими войнами и смутами (83 г. до н. э., 69 г. н. э. и др.), самый знаменитый — «Неронов» (64 г. н. э.), столь впечатляюще описанный Тацитом, а спустя многие века — Генрихом Сенкевичем в его «Камо грядеши». В последнем случае из 14 городских районов уцелели лишь четыре, три выгорели дотла, все же остальные превратились в обугленные руины.

 Не будем сегодня вдаваться в растянувшуюся почти на два тысячелетия дискуссию — сам ли свихнувшийся венценосный эстет приказал сжечь свою же столицу, чтобы якобы обрести поэтический кураж и заодно расчистить место для нового мегаполиса — Нерополя, или приписали ему таковой преступный замысел враждебно настроенные историки? Пожалуй, только уточним, что время для «умышленного» поджога было выбрано не очень удачно — в ночь полнолуния. Да и не так это важно. Пожары вне зависимости от злой или доброй воли императоров были вечным спутником Вечного города и объяснялись вполне объективными причинами: характером градостроительства, особенностями планировки, выбором далеко не самых оптимальных с точки зрения пожарной безопасности стройматериалов, а главное — бытовыми условиями римской городской жизни.

Рим строился и разрастался стихийно, без каких-либо намеков на разумную планировку. Общественный транспорт отсутствовал. А посему город не мог беспредельно расти вширь. И уже в III веке до н. э., по словам Цицерона, «поднялся кверху и повис в воздухе». Городскую черту заполонили печально известные и проклятые не одним поколением квиритов «инсулы» («острова»), то есть многоэтажные и многоквартирные доходные дома, построенные наскоро, кое-как и при отсутствии порою элементарных норм противопожарной профилактики. Вода к ним, как правило, не подводилась, печей не было, помещения отапливались примитивными открытыми жаровнями, а освещались столь же убогими факелами и масляными лампами. Малейшая неосторожность: выпал ли уголек из жаровни или опрокинули расшалившиеся детишки (вариант — их подгулявшие родители) светильник — и масло разлилось и вспыхнуло. Тем более что инсула напичкана легко возгораемыми конструкциями и деталями — деревянные потолки, лестницы, мебель, перегородки между комнатами из переплетенных между собой веток. Недаром архитектор Витрувий называл инсулы «готовыми факелами».

Древний Рим, как известно, славился организацией водоснабжения, а итальянские поэты и по сей день воспевают «мелодичное журчание и перезвон хрустальных струй». Четырнадцать грандиозных водопроводов (некоторые из них безотказно действуют и поныне), акведуки, «сработанные еще рабами Рима», 800 бассейнов и фонтанов. Но, как уже говорилось, до инсул водопроводы не доходили, а чтобы провести воду к себе в особняк, даже знатнейшим из римлян требовалось разрешение императора (личное и только прижизненное для домовладельца). Впрочем, для хозяев особняков проблема частично решалась за счет наличия бассейна (имплювия) в атриуме (гостиной) для сбора дождевой воды. В общем, воды-то было предостаточно (по душевому потреблению Рим превосходил Санкт-Петербург начала ХХ века в три раза!), да вот беда — доставить спасительную влагу по месту назначения зачастую было некому. Правда, квартирантов все тех же пресловутых инсул обязывали держать в помещении бочку воды, но много ли ее натаскаешь, скажем, на пятый этаж, да еще и в тесную, многолюдную квартиру? И каплей в море станут несколько ведер, когда огонь начнет перекидываться от одного дома к другому, да еще и стоящим впритык на узкой (3—6 метров шириной) улочке. И потому столь достоверно выглядит картина, описанная писателем Авлом Геллием: «Огонь мгновенно перекинулся с одной инсулы на другую, и все вдруг вспыхнуло и слилось в один огромный пожар».

Нет, конечно, власти неоднократно прибегали к превентивным мерам. Император Октавиан Август запрещал строительство домов выше 70 футов (20,69 метра), Траян понизил эту планку до 60 (17,74), Нерон, Веспасиан, Домициан после очередного пожара требовали проводить новую застройку, расширяя улицы и используя огнеупорные материалы. В провинциальных городах создавались пожарные команды при коллегиях ремесленников (в особенности при корпорациях изготовителей войлока, фетровщиков и привычных к огненному ремеслу кузнецов). Но все эти разумные меры оставались по сути полумерами, тем более что свободные граждане от столь опасных обязанностей всячески увиливали. Жизнь властно требовала решать наболевшую проблему на государственном уровне и прежде всего найти и мобилизовать тех, кто способен не только «вздыхать и проклинать», а суметь бросить вызов огненной стихии.

Еще в республиканские времена была учреждена должность «ночных триумвиров» (понятно, что особая бдительность требовалась от них именно в ночную пору). Они же возглавляли пожарные команды, формируемые из государственных рабов. Некие добровольные дружины, где заранее распределялись обязанности при тушении будущего пожара, от случая к случаю возникали в плебейских кварталах и землячествах. Но ни четким порядком, ни строгой дисциплиной эти волонтеры похвастаться не могли, а тех же триумвиров постоянно шпыняли и привлекали к ответственности за нерадивость.

Попытки организовать пожарную охрану предпринимались и частными лицами. Но, как справедливо замечают современные историки, далеко не всегда эти благие порывы были действительно благими. Мысль, бесспорно, прекрасная, и поступок достоин всяческого признания, если бы не тот факт, что и среди этих добродетельных римлян были люди, для кого личные интересы значили больше, чем общее благо сограждан, и кто из несчастья других хотел извлечь для себя максимальную прибыль. Первым взялся спасать город от огня богатейший из римлян Марк Лициний Красс. Он организовал пожарную команду из своих рабов. Хорошо известный в Риме своей алчностью и неразборчивостью в средствах обогащения, он действовал таким образом: как только где-нибудь вспыхивал пожар, туда являлись его личные пожарные, а вместе с ними и нанятые Крассом посредники, которые скупали за бесценок пылающие дома и те здания по соседству, куда огонь мог перекинуться в любую минуту. Едва лишь сделка заключалась, рабы «благодетеля» приступали к тушению пожара. «Таким-то образом, — пишет Плутарх, — большая часть Рима стала собственностью Красса, извлекшего большую часть своих богатств из пламени пожаров и бедствий».

Но в 22—21 г. до н. э. пришел час того, кого мы по праву можем считать основоположником, патриархом, гениальным организатором пожарного дела, — Марка Эгнация Руфа. Жаль, что не сохранились портреты этого замечательного человека, наделенного и здравым смыслом, и колоссальной энергией, и здоровым мужским честолюбием! А ведь именно он создал первую в истории Европы постоянно действующую и профессионально подготовленную пожарную дружину! Причем военизированную, с четкой дисциплиной и иерархией. Он впервые стал проводить учения и регулярные тренировки, ввел специализацию пожарных и перевооружил их. Руф лично съездил в Александрию и привез оттуда партию «насосов Ктесибия», дав ход этому доселе прозябавшему в качестве забавной игрушки изобретению. Этот двухцилиндровый поршневый насос, снабженный всасывающим и нагнетательным клапанами, воздушным уравнительным колпаком и рычагом-балансиром для ручного привода, стал надежным оружием римских огнеборцев. А главное — Руф решил кадровый вопрос. Прежние спасатели — государственные рабы в командах «ночных триумвиров» — ни на что путное не годились. Не желая рисковать жизнью за «здорово живешь» и за «просто так», служебного рвения не демонстрировали, а в глубине души, безусловно, еще и злорадствовали при виде очередного пожара, терзавшего ненавистный им Рим. Да и римский плебс, развращенный попрошайничеством, «хлебом и зрелищами», не спешил пополнить ряды тех, кого он с наигранным презрением называл «ведерничками».

Руф пошел другим путем — отобрал из своих рабов самых отважных, расторопных и (что немаловажно!) тяготившихся своей рабской участью. Каждому из этих смелых и сообразительных парней была гарантирована по выслуге лет (а тем более — инвалидности) личная свобода. И стимул сработал! Сам же Руф благодаря действиям подопечных снискал немалую популярность среди сограждан, был избран эдилом, а позже — претором и консулом. В конце концов эта популярность не на шутку встревожила императора Октавиана Августа. Руфа обвинили в подготовке государственного переворота, бросили в тюрьму, а затем казнили. Более того, император запретил создавать частные пожарные команды и учредил новую пожарную часть за счет казны (600 человек). Это формирование унаследовало все основные организационные идеи мученика и подвижника Руфа, так что, можно сказать, дело его не пропало. Разве что теперь в ряды вигилей («бодрствующих» — как отныне стали именовать пожарных) вербовали уже добровольцев-вольноотпущенников. На них же дополнительно возлагались обязанности ночной полицейской стражи. И каждому через шесть лет беспорочной службы (позднее срок сократят до трех лет) давали право именовать себя гражданином великого Рима. Спустя 30 лет Август увеличил число вигилей до семи тысяч, разбив их на семь когорт и разместив в казармах с таким расчетом, чтобы каждая из когорт обслуживала два смежных городских района.

Всю ночь дежурная смена и ее же караульные посты проводили на ногах, патрулируя улицы неспокойного и в эти часы города. Столь же бдительным предписывалось быть и командирам — пожарному префекту, трибунам когорт и центурионам (сотникам).

Служба многолетняя (всего 16 лет), неблагодарная, неразлучная со смертельной опасностью. На вооружении вигилей насосы, вёдра, лестницы, длинные шесты, губки, большие одеяла (центоны), толстые тюфяки (эмитулы) для спасения выпрыгивающих из окон, песок, уксус, крючья, пилы, багры и даже баллисты. Последние, эти своего рода античные пушки, вступали в бой, когда ясно становилось, что огонь сразу не потушить и остается его изолировать, разрушив постройки и создав тем самым пустое пространство. Первый сигнал тревоги поступает от патруля, и впереди всех к месту возгорания несется акварий (водонос). Ему, хорошо знавшему все пункты водоснабжения вверенного района, поручено обеспечить подачу воды в насосы, выстроить цепочки водоносов и вообще следить за быстрой и бесперебойной доставкой воды из ближайшего источника. Акварий обязан мгновенно соображать и столь же стремительно действовать, от его оперативности и находчивости зависит очень многое. Потом в поединок со стихией вступают сифонарии, орудующие насосами. Центонарии тем временем пускают в ход центоны — полотнища, смоченные уксусом. А рядом уже суетятся эмитулярии, расстилая спасительные тюфяки, извлекая из горящих зданий и препровождая в безопасное место погорельцев, а там уже передавая пострадавших врачам (по четыре человека в каждой когорте). Ну а если уж дом обречен, дело за артиллеристами-баллистариями. Им помогают фалькарии и унциарии, растаскивающие пылающие обломки баграми и крючьями.

Что мы знаем об этих удивительных людях? К сожалению, очень и очень немного. Им не посвящались напыщенные оды и величавые поэмы, их имена не занесены в летописи и прочие скрижали. И лишь чудом сохранившиеся, частенько полуграмотные надписи на стенах в казарменных караулках раскроют нам внутренний мир римских пожарных. Среди этих автографов древности есть и такие: «Как я устал! Когда же придет смена?», «Слава богам, все обошлось благополучно, все живы!» А нередко и такие: «Боги даровали мне настоящих друзей! Как я благодарен своим товарищам!» Автографы древности, столь красноречиво свидетельствовавшие о каждодневном риске, о постоянной тревоге, о многотрудной службе и о настоящей дружбе настоящих мужчин. Сколь многим обязана им мировая цивилизация, им, спасавшим тысячи и тысячи жизней, спасавшим великие памятники и творения античной культуры! Скромным и отважным людям, на чьих скромных могильных плитах высечены трогательные слова: «Был бодрствующим. Пока жил, был мужем и умел защитить других. Пока жил, жил достойно». И как верно, как справедливо отзываются о них историки наших дней: «Никто из „бодрствующих“ не был застрахован от тяжкого увечья и самой смерти. После каждого пожара они недосчитывались своих товарищей — и вновь опять и опять кидались тушить новый пожар. Стойкость и мужество этих вчерашних рабов сделали бы честь и прославленным легионерам Цезаря; только благородные сердца могли так самоотверженно жертвовать своей жизнью, повинуясь голосу долга и чести. Через сотни разъединяющих лет почтительно склоняешься перед этими неизвестными героями, которых порою пренебрежительно не замечали надменные современники и так прочно забыли легкомысленные потомки».

Они были первыми, они были мужами. И пока жили, жили достойно…