Друзья кричат: «Скорей, скорей!
Ты не готов еще, Серёга?!
Охотников там будет много!
На всех не хватит глухарей!»
Серёга вышел на крыльцо,
Супругу нежно тронул с тыла:
«Натаха, слышь-ка, а сальцо
Ты мне на закусь положила?»
Он в телогрейке, при штанах,
Солдата шапка на затылке,
Сапог почти упёрся в пах,
А в рюкзаке звенят бутылки.
Серёга думает: «Взял шесть…
Два дня… Наверно, будет мало…
Там в подполах заначка есть,
Но возвращаться не пристало…
Ведь есть примета из примет:
Нельзя идти назад к порогу.
Эх, восемь бед — один ответ!
Придётся потерпеть немного».
Друзья кричат: «Давай, давай!
Чего ты телишься, дружище?!
Стрелять — желанье через край!
Душа кровавой жаждет пищи!»
И вот, чихая, дребезжа,
Заводится мотор ИЖа.
Серёга важно без опаски
Устроился на дне коляски.
Команда слышится: «Вперёд!»
Вот-вот помчатся по ухабам…
Серёгу вдруг жена зовёт.
Вот никогда неймётся бабам!
Кричит Серёга что есть сил:
«Отстань! Тянуть мне хватит жилы!»
Она ж в ответ: «Ружьё забыл!
И я несу его, мой милый!»
Ружьё в руке, суровый взгляд.
Охотники как в бой летят,
Не ведая ни капли страха!
А у крыльца стоит Натаха…
Сперва она рукой махала,
Потом без дела постояла,
Пошла на двор, там, грязь меся,
Кормила кур и порося.
Разогнала меж делом драку:
Отбила у кота собаку.
Кот был соседский, значит, гад.
Он получил ногой под зад.
Полтонны выгребла навоза,
Дрова колола. И занозу
Под ноготок себе вонзила,
Но не стонала, не вопила,
А только, сунув палец в рот,
Подумала: и так пройдёт…
С телегой шла до лесопилки
И привезла домой опилки.
Картошку чистила. Помои
Сварила. Пусть свинья поест.
В сенях подклеила обои.
Прибила доску под насест.
Отаву покосить хотела,
Но тут на улице стемнело.
Всё в тучах небо. И гроза
Ползёт с болот, страша глаза.
Ударил гром. Сверкнуло лихо.
Ещё всполох, ещё ба-бах!
Потом вдруг стало очень тихо,
Лишь ветер воет в проводах.
Притихло всё, но на мгновенье.
И началось столпотворенье!
Натаха крестится, икает,
От страха, бедная, дрожит,
Всё на засовы запирает.
Прыг на тахту! И там лежит…
Лежит тихонько. Еле дышит
И шепчет: «Господи спаси…»
А дождь беснуется на крыше,
Как печенег злой на Руси.
На воле нынче страшный ад!
И вдруг… в окно избы стучат.
Ещё одна спешит напасть.
Душа Натахи в пятки — шасть…
Но, страхи все превозмогая,
К окну Натаха подбегает
И за стекло скорей глядит,
А там во тьме кто-то стоит.
И тянет к ней он бледну руку,
Промолвив будто бы: «Открой.
Терпеть не в силах бури муку,
Я на коленях пред тобой!»
Боль колет, как иглой, виски,
Сознанье рвётся на куски —
Один кусок: открой скорей!
Другой: не надо, там злодей!
Натаха мечется: туда,
Потом сюда, потом обратно.
Что за окном? Чья там беда?
Совсем ей нынче непонятно.
Открыть? А может, не открыть?
Что делать ей? Она не знает.
Бормочет тихо: «Как мне быть?»
И… настежь двери открывает!
А на пороге человек.
Испуган, бледен, что-то просит.
Одежда — позапрошлый век.
Такого уж давно не носят.
«Мадам, бонжур, пардон, антре…
Со мной беда стряслась в дороге:
Был молнией убит слуга Андре,
От страха сводит мои ноги.
Прошу, мадам, прошу, прошу
Помочь мне в трудную минуту.
Над краем пропасти вишу
Я, в три погибели согнутый!»
Натаха шепчет, тронув грудь:
«Ой, как судьба тебя скрутила,
Ты худ и бледен — просто жуть,
Скорей к столу садись, гость милый…
Откуда ты пришёл таков?
Родня твоя где обитает?»
Ей путник тихо отвечает:
«Граф Нулин я — с чужих краёв…
В карете ехал из Парижа,
Но, получив грозы удар,
Весь обратился будто в пар…
Потом воскрес, но плохо вижу».
«Ой, бедненький. Садись поешь.
Картошка есть, капуста, сало,
Яички свойские, чеснок,
Хлеб черный, белого кусок,
И щи из печки я достала.
Ну, что ты сразу рот скривил?
Ужель готовка не по нраву?
Серёга ел, доволен был
И угощал друзей ораву…»
«Я русского совсем не ем,
Воспитан на французской кухне,
Я стал давным-давно гурмэ,
От щей мой организм опухнет.
Отведать я готов сейчас
Тимбаль да суп вишисуаз,
Шукрут, алиго, волован.
И, может быть, съем круассан».
Натаха охнула и села,
Не чуя под собою ног.
Потом сказала дерзко, смело:
«Не хочешь жрать, вон за порог!»
Граф Нулин вмиг оторопел,
Спесь потерял и присмирел:
«Селянка, повод не ищи,
Чтобы прогнать меня из дому,
Попробую твои я щи,
Раз не выходит по-другому».
Есть стал несмело, кое-как,
Но аппетит взыграл мгновенно,
Три блюда стрескал только так
И съел еще бы, несомненно,
Но пуст горшок, ни капли там.
Пришлось съесть сала двести грамм,
Капусты блюдо, яйца всмятку,
Запив всё это квасом сладким.
Наевшись и едва дыша,
Граф говорить стал не спеша:
«Я не люблю Святую Русь
И этим радостно горжусь.
У вас дороги очень плохи,
Куда ни глянь, там вши и блохи».
Натаха вздрогнула: «Где вши?!
Давай-ка, друг мой, не греши!
Зачем напраслины сорить
И мне неправду говорить.
Порядок я всегда блюду,
Пол мою сорок раз в году,
Бельё стираю через день.
Не надо тень на мой плетень.
Вот не была сейчас бы ночь,
Вмиг прогнала тебя бы прочь.
Давай кончай подряд всё жрать,
На раскладушку прыг — и спать!»
На раскладушку лёг наш граф
И шепчет тихо: «Как я прав…
Так плохо спят лишь на Руси,
Ох, Господи, меня спаси».
Погашен свет, и стало тихо.
Легла Натаха на кровать,
Уснула, чтоб пораньше встать,
А Нулина терзает лихо.
В мечтах его всё грех и срам
Да образы каких-то дам.
А между дамами Натаха,
Как в стае кур нарядна птаха.
«Селянка эта хоть и дура,
Но хороша у ней фигура, —
Бубнит под нос тихонько граф, —
Неплохо бы, к груди припав,
Неторопливо, с аппетитом
Облобызать её ланиты.
Я граф. Конечно же, я граф…
И знатного весьма я рода,
Она ж — селянка из народа.
Постель её, но я всё ж прав!
От счастья враз она заплачет,
Сегодня мне себя отдав,
А как же может быть иначе?
Я из Парижа. Я же граф!
А если вдруг с кровати скинет,
Возьму я силой, как Тарквиний,
Всё для любви своей поправ…
Мне это можно… Я же граф…
Здесь проще, чем у светских дам:
Наталья Павловна ж не там…»
Мелькают мысли, словно пули,
И поднимается граф Нулин.
Во тьме он медленно идёт,
К желанной цели приближаясь
И не на шутку распаляясь…
От страсти бросило аж в пот…
Судьбы уж близко сладкий дар,
Здесь где-то лишь ещё шажок…
Но страшный по лбу вдруг удар!
И граф без чувств свалился с ног…
Натаха встала на рассвете.
Гроза ушла, и солнце светит.
От сна Натаха встрепенулась,
Зевнула, сладко потянулась.
Хотела полежать немного,
Но что-то видит у порога.
Натаха, голову подняв,
Дивится: там валялся граф!
Она ведь, прежде чем улечься,
Слегка решила поберечься,
Поставив грабли у порога.
Надежды пусть на бога много,
Но думать о себе не грех.
Вдруг гость охочий до утех…
На грабли граф и наступил…
Кричит Натаха что есть сил.
Но только эхо ей в ответ:
В избе Серёги нынче нет!
Вот случай: хоть сходи с ума.
Натаха графа прёт сама.
Мешки таскать не привыкать.
Вмиг на плечо его взвалила,
Потом в тележку положила
И повезла в больницу сдать.
А по дороге так решила:
Его в канаве, мол, нашла,
Другая мимо бы прошла,
А я на помощь поспешила.
Натахе верит местный свет,
Вот только Лидин — их сосед
Чему-то тихо улыбался,
Но никогда не заикался,
Чего он видел в ту грозу,
Когда в хлеву доил козу.
Серёга поругал немного,
Чтоб не искала по дорогам
Ни приключений, ни бомжей
И ни чужих хмельных мужей.
Про тех мужей на всякий случай
Сказал от ревности он жгучей.
А граф лежал неделю в коме,
Потом поехал жить в дурдоме
За то, что как-то сгоряча
Ударил главного врача
И, с медсестры халат сорвав,
Кричал: «Вы быдло, а я граф!»
И вот теперь, как к ночи ближе,
Мечтает Нулин о Париже,
Но всех мечтаний пылких жар
Умело тушит санитар.
Кричит он: «Хватит дуру гнать!
Рот на замок и почивать!»
Теперь мы скажем без утайки,
Чтоб пояснить рассказа нить:
Смог граф и у другой хозяйки
На те же грабли наступить…
Astra Nova 